Тишина тяготила, но Софи была благодарна Аверонскому за то, что молчало радио, молчала магнитола, молчал в бардачке отключенный айфон. За окном сменяли друг друга фасады старинных домов, мелко накрапывал дождик, куда-то торопились люди, и улицы постепенно расцветали кляксами ярких зонтов.
– Я никому не сказала, – произнесла Софи, по-прежнему делая вид, будто ей интересно происходящее по ту сторону оконного стекла.
– Я знаю.
– Откуда? – она недоуменно оглянулась.
– Просто знаю.
– Так не бывает.
– А как бывает? Бывает, что одним ужасным утром граф Дракула просыпается с кошмарным похмельем, а хуже того – живым?
– У вас было похмелье? – Софи не сдержала улыбку. – Вы поэтому напились?
– Я не напивался, – возразил Аверонский. – Я… гм, лечился.
– Водкой.
– Коньяком, – он кинул на нее насмешливый взгляд и добавил. – Очень дорогим коньяком.
– О, у вас все самое «очень дорогое», не сомневаюсь. Я подумала, подставить вас было бы не честно, Александр… Надо же, какой идиотизм!
– Спасибо. Только почему не честно?
– В ответе ли доктор Джекил за мистера Хайда?
– Крайне неудачное сравнение. А знаешь почему? – Аверонский остановил машину на перекрестке, дожидаясь, пока загорится зеленый.
– Почему?
– Ничего не изменилось. Для человека, привыкшего идти по трупам…
– Вы убивали, чтобы выжить! – с горячностью воскликнула Софи, чувствуя себя полной дурой. Она оправдывала чудовище! Что бы сказал на это дядя Андрей?
– Я и теперь буду убивать, чтобы выжить, – мрачно ответил Аверонский. Ему вспомнился напыщенно-брезгливый голос Луиса в телефонной трубке. «Я и без твоих грошей буду нем, как рыба». Будешь, мон шер, непременно.
Автомобиль снова двинулся. Взобрался на Вантовый мост и устремился на противоположный берег Даугавы.
– Не понимаю, – в ужасе прошептала Софи. – Зачем?
– Теперь даже больше, чем раньше, – жестко произнес Аверонский. – Из-за подозрительности, из-за страха, из-за паранойи, которая неизменно развивается у любого, нажившего слишком много врагов. Милая, наивная Софи. Мировое зло, с которым твои предки так отчаянно боролись веками, надо искать не в вампирах. Встречались мне отдельные вегетарианцы-пацифисты, не способные пить кровь. Пустое убожество. Одним словом, человечность.
– Душа, – глухо сказала Софи.
Аверонский покачал головой.
– Душа есть у всех: от целителей до ведьм, от священников до прислужников сатаны, от тебя, моя милая Софи, и до меня.
– Душа – у вампиров?
– А чему ты удивляешься? Надо же чему-то потом гореть в аду, – Аверонский засмеялся. – Человечность. Во мне ее нет и никогда не было, так что вампир ли я, человек ли – какая разница?
Как он мог говорить такое? Ведь она знала, она чувствовала…
– Вчера вы спасли мне жизнь.
– И что? Я уже кого только не спасал, временами даже от себя самого. Подумаешь. Ты слишком плохо разбираешься в людях, Софи. Много ли человечности в подонках, караулящих твоего брата в переулке с бейсбольными битами? В хозяине елгавского заводика «Lare Lini», заставляющего людей пахать по двенадцать часов в ночь с понедельника по субботу? А мальчишка, швыряющий кошку о дверной косяк? А отец этого мальчишки, бросающий ту же кошку в наполненную водой ванну, чтобы сфотографировать? Каждая мелкая подлость сегодня – лишняя капля на чаше весов, Софи, потому что всегда приходит завтра, и мелкое становится крупным.
– Но ведь если вы способны осуждать…
– Я никого не осуждаю, я констатирую факт. Мне до льняного комбината дела не больше, чем его хозяину – до чесальщиц в прядильном цеху. Работают? Работают! А простыни я предпочитаю хлопковые.
– Это цинично и…
– Бесчеловечно.
Софи смолчала, опустив голову. Прав он, а потому и возразить ей было нечего.
– Можно жить, не убивая, – тихо сказала она.
– Существовать, – поправил Аверонский. – Ездить на трамваях, пить порошковый «Tokai» и часами с тоской в глазах простаивать в художественном салоне у витрины с красками.
– Зато, – пробормотала Софи, отворачивая покрасневшее лицо, – и в аду не гореть.
– Не обольщайся, – заверил Аверонский. – Сегодняшний день тебе зачтется.
– Перестаньте.
– Как скажешь, Софи.
– Вы, – она потерла лоб, – вы не понимаете…
– Понимаю. Деньгами всего не измерить. Чего будет стоить этот мир без любви, ты это хочешь сказать? И справедливости. На каждого подонка обязательно найдется камера, на каждого садиста – пуля. А на каждую продрогшую девушку за мокрым от дождя трамвайным стеклом – принц на белом коне. Или на черном BMW. Приедет однажды и вырвет ее из опротивевших будней. И сидят эти несчастные на остановках, вглядываясь в проезжающие мимо иномарки, не понимая, что в каждой из них – по хозяину «Lare Lini», по парню с фотоаппаратом и кошкой, захлебнувшейся в переполненной ванне.
– Будь я психологом, – проворчала Софи, – решила бы, что вас кто-то сильно обидел. Вы несчастны, Александр.
Аверонский пожал плечами:
– Никогда бы не подумал. Только жалеть меня не нужно.
– А я буду. Имею право. Удел всех девушек на трамвайных остановках – жалеть убитых кошек и владельцев черных BMW, которых никто никогда не любил.
Софи посмотрела на стремительно бегущие навстречу разделительные полосы дороги.
– Не зажжешь мне сигарету? – попросил вдруг Аверонский. – Там, в бардачке.
– Что? – Софи поперхнулась. – Вы курите?
– Четыреста шестьдесят три года назад бросил. А еще бросил стричь волосы, бриться и спать по ночам. Но нынче прям какой-то день воспоминаний.
Софи растерянно кивнула и полезла в бардачок. Нашла открытую пачку «Marlboro». Зажгла сигарету и подала Аверонскому, вторую сунула себе в рот. Аверонский иронично хмыкнул, увидев, как она щелкает зажигалкой.
– Я был о тебе лучшего мнения.
– Я о вас тоже, – Софи выпустила в приоткрытое окно струйку дыма. – Может, еще и напьемся? Коньяк имеется? Или он уже весь в вас?
– Не наглей. Я не собираюсь тебя спаивать и…
– …скуривать, – Софи хихикнула. – А пятьсот лет назад уже были сигареты?
– О, – Аверонский улыбнулся, затягиваясь дымом. – Пятьсот лет назад в Старом Свете чего только не было.
Он скептически сощурился, положив руку на торец опущенного стекла и поглядывая на сигарету в своих пальцах.
– Но не сигареты, конечно. Это новшество прошлого столетия. По правде сказать, мне всегда было любопытно, каковы они на вкус.
– И?
– Ты когда-нибудь пробовала кубинские сигары?
– Это риторический вопрос?
Аверонский пожал плечами:
– Тогда как я могу объяснить?
– Ну, скажите, что нельзя сравнивать балалайку с органом.
– Точно. Нельзя. Так вот, скажем, состоятельные люди курили сигары и только сигары. Каждый тюк табачных листьев переплывал через Атлантику, и так было до тех пор, пока табак не начали выращивать в Турции. Удовольствие было баснословно дорогим, но оно того стоило. А еще, – Аверонский докурил сигарету и поискал глазами пепельницу, – тогдашние просвещенные умы полагали, будто табак обладает множеством целебных свойств. Медичи, например, лечила им мигрень.
– Успешно?
– Не знаю. Не уточнял.
– Вы были знакомы?
– Шапочно. Один из ее замков, Шенонсо, произвел на меня неизгладимое впечатление. До сих пор, когда бываю во Франции, заезжаю погулять по паркам. Ностальгия, наверное. Аккуратные изгибы дорожек, влажная свежесть с реки, желтые хризантемы. Тебе нравятся желтые хризантемы?
– Тоскливые цветы.
Софи взяла из его пальцев тлеющий окурок, чью дальнейшую судьбу Аверонский все никак не мог решить, и выкинула в окошко вместе со своим. Потом подняла стекло: прохладно и ветрено.
– Заведите пепельницу.
– Зачем? В моем нынешнем состоянии, безусловно, есть свои плюсы, но вряд ли оно затянется дольше, чем на пару суток.
Софи вздрогнула.
– Расскажите, что произошло?
Аверонский долго молчал. Софи не настаивала и не торопила, терпеливо дожидаясь ответа. Его непринужденность и уверенный тон, невзирая на резкость, ощутимо раздвинули границы ее доверия, и даже если впереди действительно находился дикий пляж со скользкими каменистыми уступами берега, она ждала прогулки по нему с легким волнением, но не со страхом.
– Если я солгу, что сегодня ровно в полночь вновь обернусь страшным и ужасным, ты это почувствуешь, – это было скорее утверждение, чем вопрос. – Если притворюсь, будто приключилось временное «недомогание» и все под контролем, не поверишь. Ты удивительная, Софи, есть в тебе что-то располагающее. От меня многие требовали откровенности, но никто не предлагал ее взамен.
Софи слушала. И ждала.
– Я сохраню вашу тайну, Александр, – тихо, не поднимая головы и даже не стараясь придать голосу убедительность, заверила она.
– Не сомневаюсь. В ответ могу лишь пообещать, что верну тебя домой целой и невредимой. Знаешь, у меня было столько возможностей искалечить тебя, да и брата твоего, и дядю. Столько подходящих моментов, столько удачных стечений обстоятельств.
– Даже странно, что вы до сих пор не воспользовались.
– Это игра, а я не намерен сдаваться.
– Я почти верю, если бы…
– Если бы что? – с любопытством.
– Если бы вы не пытались укусить меня, и не единожды!
– Но тебя всегда кто-нибудь выручал, – возразил Аверонский. – Думаешь, я не чувствую, когда твой маленький герой приближается, чтобы спасти тебя? Я же чудовище, Софи, я с улицы слышу, как мыши шуршат по подвалам зданий, как тараканы возятся по грязным кухням. Макс Хелмс – ребенок, мальчишка, ему впору мяч в школьном дворе гонять, а не на монстров охотиться. Тем не менее из всех переделок победителем выходил именно он. Ах! – воскликнул Аверонский со смехом. – Какой же никчемный из меня вампир!
– Так вы развлекаетесь? – с досадой прошептала Софи. – Даже здесь и сейчас? И эта поездка – тоже всего лишь часть вашей игры?
– Нет уж, здесь и сейчас я получаю удовольствие от твоего общества. И гоняться за тобой по юрмальскому пляжу – уволь. Слабоват я стал в коленках. Ведь ты сама заговорила о честности, Софи, а что есть честность, если не соблюдение правил игры? Неужели ты думаешь, что после сегодняшней поездки я смогу хоть пальцем тебя тронуть?
– А как же бесчеловечность?
– Считай, ты меня переубедила… отчасти. Надо мной возобладала сентиментальность и чувство благодарности.
– Я польщена, Александр.
– Между прочим, мы приехали.
Машина уже давно шелестела по частному сектору. Вдоль узкой дороги тянулись домики, заключенные в кольца садов, слева за ними сквозь деревья проступали здания покрупнее, справа вздымался поросший сосняком холм – то крутой, то относительно пологий. Когда холм почти сошел на «нет», Аверонский притормозил, заворачивая на просторную, укатанную машинами площадку, огороженную редкими соснами, и заглушил мотор. Поодаль стояла одинокая «копейка» кофейного цвета, в чьем багажнике самозабвенно рылся бодрый седобородый дедок в старомодном костюме. Вокруг «копейки» носилась пара детишек – носилась скорее для порядка и от скуки, чем действительно в восторге от близости моря. С появлением иномарки ребятишки, как по команде, остановились, перестали швыряться шишками и притихли.
– Местные, – заметил Аверонский, кивая на детей и мужчину. Отстегнул ремень безопасности и выбрался из машины. Софи все не решалась последовать за ним, она уже пригрелась в удобном кресле, и покидать уютный, теплый салон как-то расхотелось. Пока она сидела так, нежась напоследок и с сожалением предвкушая пронизывающий морской ветер, Аверонский обогнул капот, открыл дверцу и подал ей руку.
– Спасибо, – смутилась Софи.
Воздух пах мокрой хвоей, смолой и раскаленным металлом. Под ногами захрустели ветки, шишки и крошечные камешки, отпечатки автомобильных шин отчетливо виднелись на раскисшей и застывшей песочной грязи. Софи одернула юбку, потерла друг о дружку щиколотки, пытаясь натянуть повыше съехавшие в гармошку носки; когда Аверонский отвернулся, быстро провела ладонями по коленям, поправляя колготки. Улыбнулась топчущимся у «Жигулей» детям, их искреннему, еще не замутненному ни осуждением, ни завистью любопытству. Слишком маленькие, неискушенные, в отличие от деда, который кинул на Софи презрительный взгляд и демонстративно велел внукам не пялиться на буржуев.
Аверонский не удостоил ворчливого старика и тенью внимания.
– Идем, – сказал он, увлекая Софи за собой по узкой тропинке между соснами.
Они направились вверх, по пологому холму, мимо покрытых кустарником оврагов. Тропинка капризно виляла, подчас ее пересекали выпирающие из земли шершавые сосновые корни. Наконец, в лицо ударил холодный ветер, Софи вдохнула его, прикрыв глаза и расправив плечи, и перед ней от края до края расплескалась серое море. Сердце в груди на мгновение замерло, и Софи невольно затаила дыхание, боясь сделать шаг навстречу этой всеобъемлющей, дремлющей вселенской пустоте, боясь шагнуть за край земли и исчезнуть, погрузившись в абсолютное ничто. Аверонский стоял рядом, Софи чувствовала его восторг, граничащий с эйфорией, каким-то шестым чувством, словно растворившись в этом ветреном просторе, выпав из времени, из пространства и став причастной всем тайнам мироздания.
– Волшебное зрелище, – произнес он.
Не сговариваясь, они начали спуск. Тропинка, куда короче той, по которой пришли, влилась в широкий пляж – настоящее царство песка и света. Солнце по-прежнему пряталось за серым пологом дождевых туч, но никакие тучи не могли удержать его свет, льющийся с распахнувшихся небес. С монотонным шумом накатывали на берег волны и разбивались о камни, рассыпанные вдоль береговой кромки, и выносили из глубины длинные зеленовато-черные волокна тины в хлопьях грязной пены.
Александр и Софи остановились у той границы, докуда дотягивались самые сильные волны. Под подошвами хрустела мокрая каша из песка, ракушек и мелких камешков, ветер дул с моря в лицо, обжигал и покусывал кожу, и щеки начали гореть. Покрасневшими, пальцами Софи подняла ворот куртки, прикрывая незащищенную шею. Тонкая сиреневая кофточка под курткой грела слабо, однако холода Софи почти не ощущала. Эта была одна из загадок моря. Можно было за пять минут простыть от оконного сквозняка, но здесь, на безграничном просторе, заболеть, казалось, нереально, как бы яростно ни хлестал по щекам ветер, как бы ни рвал он волосы и одежду.
Впрочем, границы у простора были: если приглядеться, по обе стороны залива упирались в горизонт тонкие, как карандашные линии, очертания берега.
– Итак? – Аверонский вопросительно посмотрел на Софи. – Будем стоять или все же пройдемся?
– Дождь собирается, а я забыла зонт в машине.
– Можем вернуться и забрать. Или посетить какой-нибудь местный ресторанчик, их тут полно. Не ручаюсь, что все работают, но все нам и не нужны.
Уйти? Софи перевела завороженный взгляд на волны. Уйти, не успев даже толком насладиться этим чудом?
– Лучше пройдемся, – твердо сказала она.
***
Медленно и молча, будто боясь спугнуть какое-то очень важное, очень глубокое понимание, они шли вдоль берега рука об руку. Безлюдный, по-осеннему неуютный пляж навевал щемящую грусть и тоску по ушедшему лету. Здесь, на краю земли, не существовало ни людей, ни городов, ни сверкающих салонов «Аверо» с их блестящими плиточными полами и элитными иномарками. Не существовало концерна с его миллиардами и властью, Луиса Эвиньона с его коварными замыслами и договоров на поставку шикарных итальянских машин. Не существовало промокшего от крови прошлого и неведомого будущего, загадочной Милен, прилетающей утренним рейсом из Парижа, и опостылевшего за века, смешного противостояния между Аверонским и династией Хелмс. Не существовало ничего. Исчезло даже время над почерневшей под грозовыми тучами морской водой. Зажатые в холодных тисках между небом и морем чайки испуганно метались, борясь с ветром, но даже их словно не существовало.
Была лишь девушка, бредущая рядом по мокрому берегу, стягивающая под подбородком воротник своей нелепой куртки в наивной попытке сохранить тепло. Правильные черты лица, трогательная ямочка на подбородке, тень доверчивой улыбки на нежных губах и бархатные серые глаза с легкой поволокой – изумительное сочетание девственной чистоты и лукавой, обольстительной женственности. Не требовались ни модные платья, ни модельные стрижки, ни драгоценности – она сама была драгоценностью, не ограненной, и потому еще более притягательной. Коснуться бы пальцами ямки между ключицами, прочертить незримую линию от подбородка до выреза кофточки…