Мистер Лам. Вспоминаю этого старого лавочника. Жаба. Собирает свою слюну в баночку и охраняет магазин с изодранной мебелью и старой мелочью.
А потом мои мысли перетекают к другому. Воспоминания о морепродуктах и лапше. В моих глазах появляется та же резкость, что и в тех, которые смотрят на меня.
— Ты... парень с лапшой.
— Вообще-то меня зовут Дей, — говорит он. — Я хочу предложить тебе работу.
— Я работаю в одиночку, — спешно отвечаю я. Я все делаю одна: ем, сплю, бегаю, краду, разговариваю, плачу. Все из-за второго правила: никому не доверять. Такова цена, чтобы выжить.
— Я тоже. — Дей не двигается. Его взгляд замер на моем ноже. — Но этот нарко-забег несколько отличается. Для него нужны двое.
Я не понаслышке знакома с наркоторговлей. Я тоже в этом участвую, но для наркобаронов поменьше, тех, которые приторговывают за спиной Братства. И надеются, что этого никто не заметит. Они платят мне хлебными корками и всяким вещами. Но настоящие деньги крутятся внутри борделей. В поисках сестры я заглянула в лица многих девушек-наркоманок.
— Это для какого такого забега требуются двое? — интересуюсь я.
— Для Братства.
Наркотрафик для Братства Красного дракона. От одной только мысли все мое тело содрогается. Порхает, словно вот-вот умрет. Я многое слышала про эту банду и ее беспощадного главаря Лонгвея. Как он вырезал язык человеку, пойманному на лжи. Как высек на щеке того, кто обманул его, алый символ. Как застрелил одного из своих людей в голову, но только после того, как некоторое время наблюдал за тем, как слой за слоем с него сдирают плоть. Как он смеялся, когда все это проделывал.
— С каких это пор Братство привлекает к своим делам бродяг?
— Людей Лонгвея ловят каждый раз, когда они едут с наркотой в Сенг Нгои. Поэтому он использует уличных мальчишек. Один бежит, а второй сидит в борделе в качестве залога.
Залог. Одно из множества слов, с которыми мне пришлось сражаться, попав сюда. Я пыталась побороть свой деревенский говор. Много времени не заняло, чтобы понять, что оно означает тоже самое, что "заложник". Ждать, ждать, ждать с лезвием у горла. Ваша жизнь полностью зависит от ног другого.
— Ты отлично бегаешь, — говорит Дей. — Не многим удается удрать от Куена.
— Значит я бегу. А ты сидишь. Под лезвием ножа Лонгвея? — Мой собственный нож все еще висит в воздухе между нами.
— Ага. Плата хорошая. — Дей дергает подбородком в сторону моего брезента. — Похоже, деньги тебе не помешают.
Он прав. Хорошая плата означает, что я смогу потратить время на поиски сестры, а не еды и одежды. Но связываться с Братством, даже ради одного дела, это плохая идея.
Есть только одна причина, по которой я думаю над предложением. Лонгвей самый важный человек в Крепости, главарь Братства Красного дракона. Его бордель самый большой. В него невозможно попасть. Большинство его девушек обслуживают самых важных, могущественных и влиятельных людей Дальнего города. И это последний из больших борделей, где я еще не искала.
Это может быть моим единственным шансом. Найти Мей Юи.
— Не похоже, чтобы тебе была нужна работа. — Кончик моего ножа направлен на его белоснежные зубы. В его одежде нет ни единой дырочки. Даже от его позы пахнет деньгами. — Недостаточно все у тебя плохо, чтобы рисковать жизнью.
— Внешность бывает обманчива, — пожимает плечами Дей. — Так ты участвуешь или нет?
Мне следовало отказаться. Все это противоречит второму правилу. Не доверяй никому. Но если я скажу "нет", он уйдет. Найдет кого-нибудь другого. Я потеряю шанс найти сестру.
Хорошая плата не стоит того, чтобы рисковать своей жизнью. Или доверять незнакомцу.
Но Мей Юи стоит.
Брезент у моей ноги расползается. Из него высовывается серебристая голова Кма, его ядовито-желтые глаза упираются в Дея. Я тоже снова окидываю его взглядом. Никаких признаков Братства. Ни украшений. Ни татуировок. Только яркий шрам поднимается до самого предплечья. След от ножа. Слишком уродливый, чтобы его оставило какое-то другое оружие.
Дей перехватывает мой взгляд и одергивает рукав, пряча свою метку.
Кма подкрадывается к нему сзади и, словно шарф, оборачивается вокруг его ноги, становясь серой опушкой на великолепных джинсах. Его пушистый хвост поднят трубой: радостное приветствие. Нарезав пару кругов, Кма укладывается у ноги Дея, подобрав под себя лапы и мяукнув.
Если мой кот ему доверяет, то и я могу.
Пока могу.
Я киваю:
— Похоже, у тебя появился новый друг.
Дей неожиданно чихает так, словно раздается взрыв. На его лице с десяток плевков мистера Лама. Юноша вскидывает руки к лицу, но уже поздно. Если хоть что-то может сделать внешний вид бродяги менее устрашающим — полное лицо соплей.
Я опускаю нож:
— Когда бежать?
Юноша заканчивает вытирать лицо и засовывает руки обратно в карманы. Кма все еще крутится у его ботинок. И мурлычет.
— Через два дня. После захода солнца через четыре часа. Встречаемся у входа в бордель Лонгвея.
— Приду. — Вот и все. Второе правило нарушено. Я доверилась парню со шрамом на руке. Ловлю его взгляд. Ради моей сестры. — Но я хочу шестьдесят.
— По рукам. — Он отвечает быстро, отчаянно. Даже не моргнув.
Надо было просить семьдесят.
— Надеюсь, ты придешь, Джин. Если нет...
— Я приду, — отвечаю я.
Дей кивает и разворачивается, чтобы уйти, плавно огибая представителя семейства кошачьих. С тяжелом вздохом наблюдаю как он уходит. Частично во вздохе сквозит облегчение. Частично — усталость. Теперь, когда Дей знает место моего лагеря, мне придется переехать. Все мои тайны, весь мой ужас выплескивается в холодный воздух. Туманный и молочно-белый. Как кожа моей сестры.
Когда облачко моего дыхания исчезает, парня уже и след простыл. Я стою в распахнутом зеве своего переулка, все еще крепко сжимая рукоять ножа. Снова одна.
Мей Юи
Удивительно, что, потеряв столько крови, Синь боролась очень долго. Сейчас она больше не сопротивляется. Мы с Инь Юй легко ее переносим. К тому моменту, когда кладем Синь в кровать, мы перепачканы в ее крови.
Кровь у меня на руках. Я вытягиваю их перед собой и пристально всматриваюсь в яркие мазки. Они несут за собой воспоминания. Страшные, ужасные воспоминания из прежней жизни.
Если отец не работал в поле, он падал на свой раскладной стул, держа в руках бутылку. И мы все знали, что нам следует вести себя осторожно, когда он откручивал третий колпачок. Большинство времени он там и оставался, раскинув руки и ноги, словно мертвая рыба. В остальное время наша кожа расцветала болью и становилась фиолетовой под его ударами.
Джин Линь всегда балансировала на грани опасности. Ее побои всегда были хуже, поскольку она постоянно отбивалась. Боролась, пытаясь своими маленькими ручками и ножками дотянуться до него. Иногда ей даже удавалось ударить его. Отец хохотал и лупил ее с удвоенной силой. Мне кажется, она делала это специально, чтобы направить всю его ярость на себя. Покончив с Джин Линь, он не бил ни меня, ни маму.
Где-то в самой середине этих воспоминаний уходит Инь Юй, потом возвращается с серебряной миской, заполненной водой. Я погружаю туда руки, и кровь, которая мне не принадлежит, смывается, закручиваясь на дне чашки.
Мне казалось, что по крайней мере здесь с кровью будет покончено.
Беру льняную тряпку и приступаю к работе. Пытаюсь обработать все глубокие раны Синь.
— Ей повезло, что он не воспользовался ножом, — говорит Инь Юй.
Повезло. Мне хочется с этим поспорить, но я знаю, что девушка права.
— Лонгвей не стал бы ее уродовать. Он хочет, чтобы она продолжала работать.
Наркобарон хочет выжать из ее хорошенького личика максимум прибыли. И неважно, что она сидит на героине. Он будет выжимать, выжимать, выжимать, пока ничего не останется. Одна шелуха.
Так оно обычно бывает.
— Зачем ты это сделала? — шепчет Инь Юй, держа подругу. — Зачем тебе нужно было убегать?
Тишина. Синь смотрит в потолок тусклыми и пустыми глазами. Я никогда прежде ее такой не видела. За все время, что я ее знаю, она всегда была сгустком энергии. Всегда травила байки, воровала сигареты из одежды клиентов, учила нас ругаться на языке, который называла "английским". Даже когда утром некоторые из нас пытались урвать хоть еще немного часочков сна, Синь уже не спала и сидела с книгой в руках. Читала.
Сейчас же признаками того, что Синь еще жива, является мучительно медленный подъем и опадание ее груди да потрескавшиеся розовые щеки.
Мои руки порхают, словно колибри. Вылавливают большой кусок изумрудного осколка из костлявого колена Синь. Кровь засыхает, покрываясь коркой, оставляя странные, извилистые следы на ее коже. Моя тряпка, размокшая и розовая, вытирает раны.
Никто из нас не ожидал, что она заговорит.
— Я должна была увидеть.
— Увидеть что? — Инь Юй ничего не упускает.
— Что там снаружи. И н-никаких стен. — Слова Синь сливаются, тянутся, будто конфеты. У нее расплывчатая, расслабленная и расфокусированная речь.
Мы переглядываемся с Инь Юй. Потом смотрим опять на нее. Не понимаю, почему это стоит полученных ран и иглы в вене. Почему она просто выбросила свою жизнь на помойку.
Инь Юй задает мой вопрос:
— Оно того стоило?
Тишина.
Где-то вдалеке от нашей комнаты раздается крик. Он умирает так же быстро, как возник. Почему-то я знаю, что он принадлежит мама-сан, хоть и не понимаю, откуда такая уверенность. За два года, что я провела здесь, ни разу не слышала, чтобы она кричала.
Синь не единственная, кого наказали. Мы все заплатим за то, что она сделала.
Глаза нашей подруги закрываются, вздрагивают тонкие, как бумага, веки. Судя по тому, что голова откидывается назад, она под контролем героина. От улыбки изгибаются розовые щеки. В обрамлении такого количества крови это выглядит странно.
— Конец здесь, — неотчетливо произносит она. — Как красиво.
От ее голоса ползут мурашки, заставляя меня сгорбиться. Инь Юй крепко держит нашу подругу. Отрываю от марли длинную полоску и начинаю перевязывать розовую плоть Синь.
В дверном проеме возникает тень. На лице мама-сан отражается напряженность и усталость. Она наложила свежий макияж, никогда прежде не видела его в таком количестве. Несложно догадаться, что она скрывает под слоем пудры и мастики: фиолетовые зародыши будущих синяков или свежие сочащиеся раны. Напоминание о хозяйском гневе.
Некоторое время она молчит, заполняя дверной проем изможденной поддельной красотой. Ее тяжелый взгляд изучает Синь: забинтованные руки, растрепанные волосы и пустое, в наркотическом угаре, лицо.
— Они поймают. Они всегда будут вас ловить. — Мама-сан все еще смотрит на Синь, но ее слова предназначены нам. Эти слова измельчены, словно порошок героина.
Но когда мама-сан отрывает от нашей подруги взгляд, словно очнувшись ото сна, она снова становится жесткой и неумолимой.
— Оставьте ее.
Мы оставляем полуобнаженную Синь лежать на кровати. Мама-сан скалой стоит в дверном проеме, пока мы не выходим из комнаты, и запирает дверь.
— Вы обе должны разойтись по комнатам до следующего распоряжения. Девочкам разрешено выходить только, чтобы выполнять работу по дому.
Девочки, у которых есть определенные обязанности. Нуо убаюкивает хозяйских гостей, находящихся в глубоком наркотическом трансе, игрой на цитре. Инь Юй, зажигает трубки и наполняет стаканы сливовым вином по щелчку пальцев. У меня нет таких обязанностей, что делает из меня затворницу.
— Как долго? — спрашиваю я.
— Столько, сколько потребуется. — Голос мама-сан бьет, словно хлыстом, удерживая от дальнейших расспросов. — У него длинная память.
Перед глазами все еще стоит лицо хозяина. Холодное и уверенное. Лишенное злобы. Лицо человека, в котором давно умерли прощение и сострадание.
Мама-сан права. Мы здесь надолго.
* * *
Слова Синь крутятся у меня в мозгу несколько часов. Снова и снова: конец, конец, конец. Холод пронзает кости, в комнате будто становится холоднее. Хочу поспать, но всякий раз, когда закрываю глаза, вижу кровь и шприц. Ничему другому места нет.
Меня все еще трясет, когда приезжает посол Осаму.
Я счастливица. Девушки типа Инь Юй вынуждены принимать за ночь трех-четырех мужчин. Посол же мой единственный клиент. Он доплачивает хозяину за услугу, чтобы я обслуживала только его. Я не знаю, почему из всех девушек он выбрал меня. Просто в один прекрасный день он перестал их замечать и запретил другим мужчинам замечать меня.
Я исключительно его — загнана в угол и высоко ценюсь.
Посол не такой уж и ужасный по сравнению с теми, кто раньше бывал в моей кровати. Он не бьет. Он не кричит. Не смотрит на меня так, словно я жвачка, прилипшая к подошве его ботинок. Наоборот, он говорит, что я красивая. Всякий раз, когда он приходит, он приносит мне цветы. Яркие, сладко-пахнущие бутоны, призванные подбодрить меня.
Сегодня в его руках уютно расположился букет фиалок, ярко выделяясь на фоне его отутюженного угольного цвета костюма. Никто из нас не произносит ни слова, пока он вытаскивает из вазы букет засохших роз. Лепестки шелестят по столешнице, словно листы пергамента. Одним движением руки посол смахивает их на пол.
Он скидывает смокинг, прежде чем подойти к кровати, где сижу я и трясусь.
— Прости, что меня не было так долго. — Он садится, и кровать прогибается. Под его весом матрас опускается, отчего я соскальзываю ближе к нему. Тепло его кожи перекидывает мостик между нашими телами, напоминая, насколько я холодна. — Я был в разъездах.
Пытаюсь улыбнуться, но на губах тяжелые гири. Не могу перестать думать о криках, проглоченных словах. Весь тот шум, что извергался изо рта Синь.
— Что случилось, Мей Юи? — Он произносит мое имя не так, как оно должно звучать. Мне потребовалось несколько недель, чтобы понять его странный акцент.
Темные глаза посла упираются в меня. Обеспокоенность на его лице совершенно искренняя, просвечивающаяся сквозь морщинки. Своими круглыми щеками и такой же челюстью он немного напоминает мне панду.
Его рука ложится на мою. Даже такое прикосновение обжигает.
— Ты можешь мне рассказать.
То, что произошло в салоне, взрывает меня изнутри. Слова прорываются наружу.
— Одна из девочек... она попыталась сбежать. Хозяин ее наказал.
— Это тебя расстроило?
Я киваю. Вопрос кажется глупым, но его же здесь не было. Он не слышал криков Синь. Он не вытирал ее кровь.
— Тебе не стоит переживать. Ты хорошая девочка. Примерная. У Лонгвея нет причин наказывать тебя.
Он двигается ближе, наши бедра соприкасаются.
— Я скучал по тебе, — говорит он.
— Я тоже по тебе скучала, — отвечаю я, потому что знаю, он хочет это услышать. По чему я действительно скучала, так это по ярким и ароматным цветам.
Посол наклоняется ко мне. Так близко, что я чувствую запах его дыхания. От него пахнет кунжутом, имбирем и медом. В животе урчит, но он, похоже, этого не слышит. Он слишком увлечен тем, что ласкает меня, продевает пальцы мне в волосы и прижимает меня к своей груди и лицу.
Вот по этому я точно не скучала.
Мои глаза открыты, я смотрю мимо его седого виска на дальнюю стену, где стоит полка с книгами, которые я не могу прочесть, и жесткие вечнозеленые листья пластиковой орхидеи. В самом конце полки расположилась статуэтка золотого кота. Смотрю в его зеленые глаза и разглядываю символы на груди, о которых Синь говорила, что они приносят удачу. Снова и снова пересчитываю усы. Их двенадцать.
Двенадцать. Двенадцать. Двенадцать.
Число бьется в моей голове. Повторяется снова и снова, пока не сливается в одно стучащее слово, пытаясь сделать все возможное, чтобы отвлечь меня.
Двенадцать-двенадцать-двенадцать-двенадцать-двенадцать-двенадцать.
Закончив, посол лежит на спине и дышит, словно лошадь, проскакавшая пятьсот ли. Его упругая грудь опускается и поднимается в бешеном темпе. Щеки такие же красные, какими были розы, прежде чем завяли.