Часа через два после того, как Майк пришел в порт, в передних рядах кто-то крикнул:
— На четырнадцатом пирсе набирают!
Толпа заволновалась. Люди со всех ног побежали по булыжнику на четырнадцатый.
Майк тоже пустился бежать вместе с другими, расталкивая соседей. На полдороге он споткнулся о кусок ржавого троса и упал, больно проехав по булыжнику на руках и коленях. Он попытался встать, но кто-то из бегущих сзади, выругавшись, толкнул его коленом, еще кто-то наткнулся на него и тоже чуть не упал. Он несколько раз пробовал подняться, но его снова роняли на булыжник.
Когда все пробежали, он встал, наконец, на ноги. С расцарапанных ладоней сочилась кровь. Ушибленное колено сильно болело. Выругавшись, он снова пустился бегом.
На четырнадцатом пирсе толпа образовала плотный круг. В центре его стоял хаеринг-босс со своим помощником.
Работая локтями и плечами, Майк пробился к центру. Но было поздно.
Хаеринг-босс уже указал пальцем поочередно на шесть человек. Помощник выдал им жестяные номерки.
Толпа молча повалила обратно. Майк шел вместе с другими, вытирая кровь с ладоней.
Прошло еще около трех часов. Майку хотелось есть, но он не решался пойти в харчевню возле главных ворот, так как боялся пропустить момент, когда будут набирать еще.
Колено у него сильно болело. Ветер с океана усилился. Люди, которых к середине дня стало еще больше, дрожали от холода.
Майк начал отчаиваться. Денег у него осталось еще на два дня. Он не знал, что будет делать, если не найдет работы.
Неожиданно он увидел в толпе мальчишку, с которым ночевал на трубах.
Мальчик торопливо шагал, обходя мужчин. Его смышленые глаза перебегали с одного лица на другое. Он искал кого-то.
Майк окликнул его:
— Эй, приятель!
Увидев матроса, мальчик подбежал к нему. От быстрой ходьбы он разогрелся, лицо его порозовело.
— Хорошо, что я тебя нашел, — торопливо заговорил он. — Хочешь устроиться на работу?
— Ну, ясно, — недоверчиво сказал Майк.
— Ну тогда бежим скорее. У нас на помойке одного грузчика прижало машиной. Его в больницу отправили, Я со старшим рабочим поговорил, и он меня отпустил съездить за тобой. У нас сейчас обеденный перерыв.
— А не врешь?
— Чего же я буду врать? — удивился мальчик. — Бежим скорее.
Они побежали вдвоем к главным воротам. Мальчишка скоро начал отставать; матрос взял его за руку и потащил за собой.
— Поедем на трамвае, — задыхаясь сказал мальчик. — Я заплачу.
На помойке старший рабочий взглянул на широкие плечи Майка и его могучую грудь.
— Пойдешь на погрузку.
Помойка раскинулась на окраине города. По решению городских властей ее нужно было передвинуть на десяток километров южнее к океану. Подрядчик, взявшийся вывезти мусор, решил заработать на нем дополнительно. Несколько десятков рабочих ломами расковыривали гниющие, слежавшиеся груды и кидали мусор на широкие, медленно движущиеся транспортеры. Стоявшие у транспортеров рабочие выбирали из мусора гвозди, болты, гайки, проржавевшие чайники, кастрюли без дна, обломки железных кроватей и другой металлический утиль. Последней операцией была погрузка. Металл укладывали в большие ящики, которые кран ставил на грузовики, остальной мусор лопатами кидали в самосвалы.
Над помойкой стоял тяжелый запах тления, который обещал стать еще сильнее с наступлением теплых дней… От развороченных мусорных холмов исходило тепло. Холодный ветер здесь ощущался меньше.
Самой легкой была работа за транспортерами. Здесь в ряду одетых в лохмотья мужчин и женщин стоял мальчик. Руки у людей непрерывно мелькали над медленно плывущими грудами мусора. Найдя металл, рабочие кидали его назад, к другому длинному транспортеру, на конце которого стоял большой ящик.
Майк попал на погрузку. К кучам уже отсортированного мусора подходили самосвалы. Четверо рабочих поспешно брались за широкие с загнутыми краями лопаты и бросали мусор в кузов.
Грузить было неудобно. Лопаты часто завязали в густой упругой массе хлама. Иногда попадались и такие предметы, которые приходилось кидать руками, — полусгнившие доски, остатки мебели, куски картона, от ящиков.
Когда прошел час работы, матрос увидел, что ссадины у него на руках, полученные в порту, по краям покрылись коркой липкой, въедливой грязи. Там, где кожа была содрана, живое мясо затвердело и потрескалось.
Во время минутного перерыва между машинами к Майку подошел мальчишка. Посмотрев на руки матроса, он покачал головой и ушел. Он вернулся еще через несколько минут с парой новых рабочих рукавиц.
— Взял у кладовщика, — объяснил он. — Потом у тебя вычтут из зарплаты.
Работа на помойке продолжалась до темноты. Расчет был каждодневный. Рабочие за транспортером получали с килограмма металла, грузчики на мусоре — с количества вывезенных машин.
Майк получил вечером полтора доллара, мальчик — около двух.
Когда они вышли в город, мальчик спросил:
— Пойдешь в ночлежку?
Майк покачал головой. Он боялся тратить деньги на ночлежный дом.
— Пойду на трубы. А ты?
— Тоже на трубы. Мне в ночлежку неохота. У меня там два раза деньги отнимали. Я же слабый.
Он был доволен тем, что матрос будет ночевать вместе с ним, и весело предложил:
— Зайдем съедим что-нибудь.
Они зашли в дешевый кафетерий и плотно поели, затем пешком через весь город отправились в Латинский квартал.
На одном из перекрестков мальчик остановился, схватившись за грудь рукой. У него начался приступ кашля, такой же, как ночью. Он сгорбился. Жидкие светлые — волосы мотались при каждом толчке. Пятясь, он подошел к стене дома и прислонился, чтобы не упасть.
Кашель длился несколько минут. Матрос, переминаясь с ноги на ногу, стоял рядом.
Отдышавшись, мальчишка сплюнул и сказал:
— Плохо. Пожалуй, у меня туберкулез… Надо домой ехать. А то еще пропадешь здесь.
— Куда домой? — спросил матрос. — Разве у тебя есть дом?
— Я же тебе вчера говорил, — сказал мальчик. — Ты не поверил, что ли?
— Конечно, не поверил. Чего же ты здесь живешь, если у тебя дом есть?
— У меня есть. Во Флориде. Отец, мать и сестра на ферме живут.
— Чего же ты сейчас не едешь?
— У меня денег нету. Неудобно ехать. На помойке мало платят. Не накопишь.
— Для такого, как ты, платят как раз. — Матрос вспомнил о толпах в порту. — Видел, что на пристанях делается?
— Я знаю. — Мальчик кивнул. — Меня старший рабочий жалеет. А то бы давно выгнали.
Некоторое время они шли молча. Они пересекали теперь многолюдную Маркет-стрит. Мальчишке было приятно идти рядом с Майком, который был почти на голову выше большинства прохожих. Мальчик опять оживился.
— Красивая улица, — говорил он. — У нас во Флориде таких нет. Ты не бывал в Тампе?
— Был. Только недолго.
Майк всё еще не верил, что у мальчика есть родные. Тот понял это.
— Вот посмотри.
Остановившись у ярко освещенной витрины мебельного магазина, он достал из кармана пиджака потрепанную фотографию и протянул матросу. На фотографии был изображен домик в саду. На переднем плане стояли апельсиновые деревья.
— Ну и что?
— Наша ферма, — объяснил мальчик. — У нас турист один жил. Он фотографировал.
Мальчик похлопал себя по карману.
— У меня и письма есть. Часто получаю. Не веришь?
— Что мне не верить? — ответил матрос. — Какое мне дело?
Они пошли дальше. Мальчик рассказывал о кинофильме, который видел месяц тому назад, и поминутно толкал матроса в бок, приглашая посмотреть то на полисмена, ведущего пьяницу через улицу, то на пышно разодетую даму, с трудом втискивающуюся в автомобиль. Он совсем забыл о тяжелом приступе кашля, который только что согнул его.
Матрос думал о том, что у него нет никого родных и никакой фермы, куда бы он мог приехать и отдохнуть от бесконечных скитаний. Он вырос в портовом районе Нью-Йорка, рано ушел в море, бывал во многих портах мира и всякий раз, возвращаясь домой, не досчитывался кого-нибудь из родных. Теперь ему исполнилось 25 лет. Он даже не помнил точно, когда родился, так как и не слыхал о такой вещи, как празднование дня рождения. Он был одинок. Почти все его впечатления о жизни сводились к тяжелой однообразной работе рулевого, к ругани остервенелых боцманов, качающейся койке душного кубрика и недолгим дням на берегу с пьянством и драками. Он смутно понимал, что в жизни его не хватает очень многого, и ему, измученному многодневными поисками работы в порту, хотелось, чтобы всё — и улица, сверкающая огнями, с нарядными прохожими, и потоки автомобилей, и выкрики радио на перекрестках, — всё провалилось бы куда-нибудь к чертям и началось бы что-то новое, — он не знал что.
Вдвоем с мальчиком они добрались до знакомого перекрестка. Мальчик первый полез в щель; матрос боком стал протискиваться за ним. Плечи и ноги у него болели от непривычной работы с лопатой.
Было уже поздно. Улица в этом бедном квартале затихла.
Матрос и мальчик около получаса лежали молча, потом Майк спросил:
— А ты почему ушел?
— Откуда?
— Из дому.
— Видишь, какое дело… — Мальчик был рад случаю поговорить. — Отец у меня здорово пил. Как напьется, так и начинает нас всех бить. Прямо чем под руку попадет… Это его туристы приучили. У нас всегда кто-нибудь жил зимой, потому что места хорошие. Вот они все выпивали, и отец с ними начал. А потом и один. Мать его сначала и к врачу водила и к гадалкам. Он когда трезвый, то смирный. Но ничего не помогало. Он меня раз так побил, что я неделю не вставал. Тогда и решил уйти из дому.
Он умолк. Кругом стояла тишина, только на улице с крыши на мостовую непрерывно стекал тонкий ручеек. Вдалеке раздался свисток полицейского. Ему ответил другой, еще дальше.
Матрос молчал, и мальчик, не дождавшись от него никакого вопроса, продолжал:
— А теперь-то я могу вернуться. Знаешь, почему? Сестра подросла. Мне, когда я убежал, одиннадцать было, а ей восемнадцать. А теперь ей двадцать, и она за отца взялась. Нипочем не позволит ему напиться. Он понемногу и перестал пить. Работает теперь как следует… Сестру Фридой зовут. Она красавица, ей-богу. Как в кино. Ростом повыше меня, глаза голубые, а волосы светлые. Такая работящая, не поверишь. Мать теперь старая, всё болеет. Так Фрида всё успевает. Утром встанет, вымоется, корове приготовит корм и бежит за водой. Потом отца поднимет и накормит перед тем, как ему идти в огород или на поле… Она всегда сразу по два-три дела делает. И всё получается. На плите обед поставит, пока он варится, — что-нибудь гладит. Пока утюг греется, — подметет…
— Наверное, вокруг нее ухажеров всегда полно, — сказал матрос.
— Никогда. — Мальчик приподнялся на своей трубе. — Она, знаешь, какая строгая. К ней так не подъедешь, как к некоторым…
Он помолчал, затем добавил:
— Она мне в каждом письме пишет: «Приезжай скорее».
— А что же ты не едешь? Ты ей напиши, она тебе денег вышлет на дорогу.
— Я гордый, — сказал мальчик. — Раз я решил, что приеду сам с деньгами, я уж у ней не попрошу… Вот к лету заработаю и тогда поеду.
Уже засыпая, матрос спросил:
— А тебя как зовут? Ты говорил, но я забыл.
— Томми.
— Ну, будем спать?
— Давай.
Они заснули. Ночью мальчик просыпался три раза и подолгу кашлял. Один раз ему пришлось даже встать и закурить, чтобы приступ кончился.
С этого дня так и пошло. Матрос и мальчик стали вместе работать на помойке. Хотя заработки были очень небольшие — платили не больше двух долларов в день, — Майк решил перебиться там до того времени, когда схлынет основная масса безработных в порту и можно будет попасть на судно.
Теперь у матроса была возможность ходить в ночлежный дом, но ему не хотелось отрывать от своей зарплаты по 50 центов в день. Да и на трубах было спокойнее, чем во всегда переполненной ночлежке.
Матрос и Томми почти не расставались. Рано утром они поднимались и шли умываться к колонке. Умывшись, завтракали в закусочной и там же брали по бутерброду, чтобы съесть во время перерыва на работе. Вывозка мусора длилась всегда до темноты, потому что платили сдельно, и рабочие старались полностью использовать дневное время. Поздно вечером матрос с мальчиком шли в кафетерий и возвращались затем к себе.
Томми обычно болтал всю дорогу. У него была способность выдумывать истории. Когда они шли по улице, он говорил:
— Видел сейчас вот этого в сером костюме, который прошел?
— Видел. Ну и что?
— Хочешь, я расскажу, куда он идет?
— Ну давай.
— Ну вот, — начинал Томми. — Он идет к сестре. Но на самом деле она не его сестра. Она позвонила сейчас к нему и сказала, что с ним хочет поговорить его сестра, которую он не видел десять лет. Он очень удивился, потому что его сестра умерла в сентябре прошлого года. Но он всё-таки пошел. Ты видел у него в галстуке булавку?
— Нет.
— А я видел. Она его просила взять эту булавку и сказала, что по ней его узнает…
После этого шел рассказ с погонями, похищениями, утаенными завещаниями и сыщиками. Рассказ длился долго, иногда переходил на следующий вечер. Потом герои этого рассказа вдруг всплывали в новом.
— Подожди, — говорил матрос, лежа на верхней трубе, — это тот самый, который выиграл скачки в Нью-Йорке?
— Ну конечно, — отвечал мальчик.
— Но ведь он же утонул в бассейне. Помнишь, когда та женщина, как ее звали…
— Элла, — подсказывал Томми.
— Когда Элла приказала отнести его сонного туда.
— Ну и что! Я забыл тебе тогда сказать, что его потом откачали. Уже думали, что он совсем умер, но потом оказалось, что сердце еще бьется.
— Ага. Значит, это он. Ну и что дальше?
Иногда случалось, что человек, вокруг которого сплетались эти удивительные приключения, попадался им снова. Тогда мальчик останавливался, как громом пораженный. Он хватал матроса за руку:
— Смотри.
— Что?
— Смотри. Видишь, пошел Фергюсон.
— Где?
— Ну вот. Возле автобусной остановки. Разве ты его забыл? — Лицо мальчика принимало озабоченное выражение. — Значит, он вернулся сюда, — говорил он задумчиво. — Выходит, он сразу сел на пароход. Что же теперь будет делать Мэри Сати?
Тот, кого Томми называл Фергюсоном, садился в автобус, не подозревая, что только вчера ему пришлось выдержать страшную схватку с дикарями возле озера Чад, которое мальчик перенес из Африки в Австралию.
Майка поражала эта способность. Он сам бывал во многих странах, но ничего не умел рассказать о них, Иногда Томми пытался выспрашивать его.
— А ты был в Турции?
— Был.
— Ну как там?
— Ничего… Жарко…
— Ну, а что там интересного?
Матрос задумывался.
— Да всё, как везде, — говорил он недоуменно. — Жара.
— А на каком языке там вывески?
Матрос старался вспомнить.
— Пожалуй, на английском.
— Но ведь они же крючками пишут. Знаешь, такой алфавит. Называется арабским.
— Не помню… Я помню, что жарко.
— А там слоны есть?
— Не помню. Кажется, есть… Мы там всё время водой обливались на вахте. У одного кочегара был солнечный удар. Чуть не умер.
— Раз жарко, — значит, слоны должны быть, — говорил Томми.
После этого в новом рассказе фигурировала Турция, в которой было очень жарко и где по улицам ходили слоны. Лежа на трубе и глядя в узкий просвет ночного неба между двумя кирпичными стенами, он пускался в далекие путешествия на пароходах, самолетах или верблюдах.
Рядом на улице капало с крыш, шлепал по грязи одинокий прохожий, в воздухе висела едкая городская сырость, а Томми, блестя глазами, увлеченно говорил:
— Тогда они решили пробиваться к океану. Проводник убежал, но Джон умел определять направление по солнцу…
Мальчик был сообразительнее матроса, и Майк скоро это понял. Обычно Томми был в курсе всех городских новостей и дел. В закусочной он слушал радио, и, если ему случалось найти брошенную кем-нибудь газету, он всегда прочитывал ее, не пропуская даже столбцов биржевых курсов.
Иногда, возвращаясь вечером вместе с матросом с работы, Томми останавливался.
— Вот в этом доме живет мисс Эдна Смит.
— Какая?
— Ну, которая на прошлой неделе вышла замуж. Помнишь, мы в газете читали, на той странице, где свадьбы?
— А откуда ты знаешь?
— А вот посмотри.
Он подходил к стеклянной доске, на которой значилось: «Американская ассоциация железных дорог. Вашингтон. Александр Смит — представитель».
— А откуда ты знаешь, — спрашивал матрос, — что это та Смит? Смитов, знаешь, как много.
— А там же было сказано, — отвечал мальчик, — что ее муж — мистер Фредерик Тпитч работает в ассоциации железных дорог. Они через отца и познакомились.