Однажды на помойку пришла жена грузчика, на месте которого работал Майк. Она жаловалась, что фирма отказалась платить за увечье мужу, лежавшему теперь в больнице. Томми посоветовал ей рассказать обо всем в газете «Голос народа».
— Вы только до суда не доводите, потому что это долго будет, а согласитесь на компенсацию. Если адвокат фирмы увидит, что газета вас защищает, он вам предложит немного денег.
Женщина так и сделала и потом приходила благодарить мальчика. От фирмы она получила 200 долларов.
Рабочие на помойке любили Томми. Несмотря на маленький рост и хилое сложение, он был проворен и не отставал от других за транспортером. Работа была однообразной и монотонной, и мальчик скрашивал ее своей болтовней и шутками. За транспортером он тоже рассказывал свои истории.
Матрос удивлялся памяти Томми. Мальчик почти наизусть помнил то, что прочитывал.
Идя вечером с Майком по улице, он показывал ему на витрину магазина искусственных шелков.
— «Нейлоновый маркизет „сокол“, — начинал он, полузакрыв глаза, — ослепительно чист и мягок, как вата»… нет, «и мягок, как облако. Хорошо стирается и не выгорает».
Он проходил мимо витрины, где был выставлен кленовый шкаф, и без заминки монотонно произносил:
— «Клен — любимое дерево многих поколений американцев— приобретает новую красоту в мебели фирмы „Крукс“. Изящные линии и удобная конструкция нашей мебели приносят ее владельцам вечное, неувядающее удовольствие».
Пораженный матрос с уважением смотрел на своего спутника.
— Как ты всё это запоминаешь? Мне бы ни за что не выучить.
— Я раз прочту, — отвечал Томми с гордой улыбкой, — и у меня оно всё так и стоит перед глазами.
— Тебе учиться надо, — говорил матрос. — А ты на помойке работаешь.
Томми оправлял свой грязный, изорванный пиджак.
— Я и буду учиться. Обязательно. Заработаю денег и буду учиться.
Одной из постоянных тем разговора у мальчика были его родные во Флориде.
После трех недель совместной ночевки на трубах матрос знал уже столько о сестре и родителях Томми, как если бы они несколько лет были его соседями.
Однажды во время пятнадцатиминутного обеденного перерыва Томми сказал матросу:
— Сходим сегодня на почту. Наверное, уже есть что-нибудь от Фриды.
После ужина они отправились в почтовое отделение недалеко от труб.
Почтовый чиновник уже знал мальчика. Когда тот с матросом робко вошел в просторное помещение с кафельным полом, он издали кивнул мальчику.
— Есть.
Томми с радостным волнением взял письмо и принялся рассматривать конверт.
— Она теперь в голубых посылает. Значит, желтые кончились. Она всегда покупает по, десять штук.
— Ну читай, — сказал матрос.
Томми покачал головой.
— Придем к себе, тогда прочту^
— Там же темно.
— Ничего, зато дома.
Он вежливо попрощался с почтовым чиновником.
— Это опять из Сан-Франциско, — сказал тот.
— Да, — кивнул мальчик. — Значит, она с кем-нибудь отправила, а он здесь опустил.
Матросу он объяснил:
— Она часто с кем-нибудь из туристов посылает, а тот бросает в ящик здесь на вокзале. Там у нас поблизости ящика нету. Приходится ходить километров за двенадцать.
На трубах Томми распечатал письмо и, подняв его к самым глазам, принялся читать при тусклом свете электрической лампочки наверху. Майк слушал его, свесившись с трубы.
Чтение письма мальчик сопровождал комментариями:
— «Дорогой брат. Я тебе давно не писала, потому что дома сейчас много забот. Капусту сняли, скоро нужно будет сажать табак, потому что к лету на него будет цена..»
Томми прервал чтение и объяснил матросу:
— У нас с одного участка в год по три урожая снимают. Сначала садят одно, потом что-нибудь другое. Земля хорошая и тепло.
Затем он снова взялся за чтение.
— «Дома случилось несчастье. Папа упал с Мустанга и вывихнул ногу. Лежит теперь в постели..»
Мальчик свистнул.
— Так я и думал, — сказал он. — На этом коне нельзя ездить. Он совсем старый, и чуть только спустишь повод, сразу спотыкается. Я на нем раз, знаешь, как упал?
Он оттянул пальцем губу и показал сломанный зуб в нижней челюсти.
— Это я с него свалился и лицом прямо в грабли. Хорошо, что не в глаз.
Далее в письме говорилось о том, что Фрида решила нанять работника — Сэнди Андерсона, соседа, что урожай клубники ожидается хороший и что скоро приедут туристы ловить рыбу.
— «Еще я хочу тебе написать, — читал мальчик, — что я очень по тебе соскучилась. А мама всё время говорит, что тебе уже пора приехать. Возвращайся скорее, мы все будем тебе очень рады. Папа не может простить себе, что он тебя тогда побил. В следующем письме я пришлю тебе фотографию нашего сада. Тебе передает привет твой товарищ Эдди Букер. Остаюсь любящая тебя сестра Фрида».
Мальчик закончил чтение. Матрос слушал его с напряженным вниманием. Ему самому никто никогда не писал писем. Только один раз его по почте предупредили, что оставленный им в залог в гостинице пиджак будет продан, если он не уплатит по счету.
То, что мальчик вел переписку, возвышало его в глазах Майка. Но, с другой стороны, он почувствовал, что Томми, с которым он уже успел, несмотря на свой нелюдимый нрав, подружиться, уходит куда-то от него. У мальчика, кроме этих труб и помойки, где они работали, была еще своя, другая жизнь, с которой его связывали письма. У матроса же не было ничего, кроме того, чем он сейчас занимался. Он завидовал мальчику.
Томми это почувствовал.
— Хочешь, почитай сам. — Он протянул матросу письмо.
Майк умел читать только печатный текст, да и то медленно. Тем не менее он осторожно взял письмо толстыми пальцами и принялся рассматривать его.
— Хорошо написано, — сказал он, хотя письмо было написано неровным, неумелым почерком. — Она у тебя грамотная.
Томми комментировал письмо:
— Сэнди Андерсон, которого Фрида хочет нанять, настоящий пьяница. Он ей сделал предложение, но она ему отказала, и с тех пор он стал пить еще больше… А с Эдди Букером мы вместе в школе учились. Он ростом выше меня, но я быстрее его бегал. Мы всегда вместе бегали, когда были маленькие.
Улегшись на трубу, он еще долго рассказывал о ферме родителей. По его словам выходило, что ферма была самым чудесным местом в мире.
— Знаешь, вот скоро весна придет, у нас в саду апельсиновые деревья расцветут. Вот красиво! И тепло. На солнце выйдешь, — он зябко поеживался, накрывая плечо пиджаком, — так как будто у печки сидишь, А небо — синее. Здесь никогда такого и не бывает.
Майк слушал. После долгого молчания, когда Томми решил, что матрос уже заснул, тот неожиданно сказал:
— Ты говоришь, сестра наймет рабочего?
— Да. Она же пишет.
— А ты говорил, что он пьяница. Какой же из него работник?
— Ну и что?
— Разве там безработицы нету, что она другого не сможет найти?
— Там безработицы нету, — во Флориде, — убежденно сказал мальчик. — Там всё не так, как в других местах. Мы там о таких вещах и не слыхали.
— А когда я в Тампе был, там много ребят сидело на берегу. Я хорошо помню.
— Так это в порту, а не на фермах, — объяснил Томми. — А на фермах всегда работы сколько хочешь. Не веришь?
Майк промолчал. Потом он повернулся к своей трубе.
— Ну, давай спать.
Конец зимы был суров. Снега больше не выпадало, но на небо до самого горизонта надвинулась плотная серая пелена.
Особенно тяжелыми были дни в начале марта. Не переставая хлестал крупный дождь.
На помойке из развороченных куч мусора сочилась густая вонючая жижа. Под ногами хлюпала вода. Люди тяжело переступали в разбухших, насквозь промокших ботинках. Одежда прилипала к телу. Рабочие дрожали на сквозном ветру, стоя у транспортеров.
Мальчишке было хуже всех. Приступы кашля, участившиеся за последние дни, то и дело схватывали его. Он непрерывно трясся, выхватывая из плывущей перед ним массы ржавые болты, дверные скобы и другой металлический мусор.
Однажды во время обеденного перерыва они с матросом сели в кабину грузовика.
Майк мрачно поглядывал на серое низкое небо и бесконечные, протянувшиеся чуть ли не до горизонта, горы мусора. В плотных тучах не видно было никакого просвета. Казалось, ни солнце, ни синее небо вообще не существуют.
Томми никак не мог согреться. Он обхватил руками острые коленки. Зубы у него щелкали. Он напрасно пытался справиться с дрожью.
— Лучше бы ты шел домой, — сказал матрос. — А то тебе совсем погано станет… Или пойди в закусочную, там погреешься.
Томми покачал головой. У них теперь сменился старший рабочий, и тот, который заступил на это место, уже несколько раз косо поглядывал на мальчишку. В городе было сколько угодно взрослых, которые с радостью заменили бы его на транспортере.
— Нельзя, — ответил он, не переставая трястись. — Меняй так уже хотят выгнать. — Он посмотрел тоскливо па серое, безнадежное небо. — А у нас сейчас самая весна начинается. С моря дует теплый ветер. Можно лежать на песке и загорать.
Дождь, не переставая, лил весь день. Работать было невыносимо трудно. Грузовики застревали в грязи, и рабочим приходилось толкать их и подкладывать под колеса доски. Матрос сбился с ног. Он то кидал мусор лопатой, то, согнувшись и увязая в грязи, подталкивал застрявшие машины.
Вечером у них обоих не хватило сил идти через весь город пешком Они добрались до Латинского квартала трамваем.
На трубах их ожидала неприятность.
Сильный косой дождь хлестал в стену, возле которой проходили трубы. По стене бежали холодные струи воды. Трубы были мокрые.
Томми и Майк надеялись просушить одежду и согреться. Теперь на это нельзя было рассчитывать.
— Пойдем в ночлежку, — предложил матрос. — Жалко денег, но ничего не поделаешь.
Томми, который знал город, как свои пять пальцев, повел товарища в ближайший ночлежный дом. Однако попасть туда не удалось.
В переулке возле дома, чуть освещенная тусклым светом электрического фонаря, стояла плотная молчаливая толпа.
Томми окинул ее взглядом и безапелляционно сказал матросу:
— Ничего не выйдет. Здесь всего в доме триста мест, а на улице человек пятьсот. Они начнут пускать в одиннадцать часов, но нам всё равно не попасть.
— А куда-нибудь в другой дом?
— Везде то же самое. Сегодня всякий последние деньги истратит, лишь бы переночевать в тепле.
Матрос знал, что сам он в давке сумеет пробиться к дверям, когда начнут пускать. Но протащить с собой Томми ему не удалось бы. Мальчика в толпе могли помять.
Они пошли обратно.
На темных улицах почти не было прохожих. Разбрызгивая воду и переваливаясь па ухабах, изредка проезжал случайный автомобиль.
— А у нас во Флориде, — говорил Томми, — под любым деревом можно ночевать. И никогда не замерзнешь. А если дождь, каждый к себе в амбар пустит.
Матрос вздыхал. Он уже заметил, что чем холоднее, мрачнее и тяжелее было мальчишке здесь, тем теплее и радостнее было на ферме, которая не выходила у Томми из головы.
Часть ночи они просидели в закусочной, где знакомый буфетчик разрешил им подремать за столиком, и к утру вернулись на трубы.
Мальчишка выглядел совсем больным. На щеках у него загорелись красные пятна. Глаза снизу были обведены синими прозрачными кругами. У него начинался жар. Ему больше не было холодно, и он расстегнул ворот грязной, давно не стиранной рубашки.
— Ты бы не ходил лучше сегодня на работу, — сказал матрос с сомнением.
Томми, сжав яркие, пылающие губы, покачал головой.
— Нельзя. Выгонят.
Рабочему дню не было конца. Майк с трудом поднимал тяжелую лопату. Дождь лил плотными струями. Внизу под ногами тоже была вода. Матросу казалось, что весь мир затоплен. Он думал о том, как тяжело сейчас мальчишке, и с тревогой поглядывал на мусорные холмы, за которыми стояли транспортеры.
Перед обеденным перерывом к нему поспешно подошел один из рабочих.
— Эй! Подойди к нам. Там твоему приятелю совсем плохо.
Матрос бросил лопату и побежал к Томми.
Небольшая группа людей стояла, сомкнувшись плотным кольцом. Матрос раздвинул их.
Мальчишка лежал лицом вниз на своем пиджаке, брошенном прямо в грязь. Плечи у него вздрагивали. Он непрерывно кашлял.
— Уже с полчаса так, — сказал тот, который позвал матроса. — Я его хотел поднять, — он не дается.
Майк наклонился над Томми и взял его за плечи. Мальчик, не переставая кашлять, оглянулся на него и махнул рукой.
— Уходи, пройдет.
— Давай я тебя отведу, — предложил Майк.
— Куда?
Матрос огляделся. Действительно, куда?
— Положи его на брезент, — сказал один из рабочих.
Майк хотел поднять мальчика, но тот отчаянно замотал головой. Лицо у него было всё в грязи. Глаза блестели.
— Не надо, не надо.
Он боялся, что его увидит старший рабочий.
Шофер машины, которую грузил матрос, посоветовал ему посадить мальчика в кабинку.
— Пускай со мной ездит. Там хоть дождя нету.
Майк отнес Томми в машину. Мальчик сначала слабо протестовал, потом затих.
Через час, когда грузовик снова приехал за мусором, шофер сказал матросу:
— Положил его у кладовщика. Там его никто не увидит. А кладовщик — парень ничего.
Томми пролежал у кладовщика еще около часа и вернулся на той же машине. За всё это время старший рабочий ни разу не появлялся у транспортеров, так что отсутствие мальчика не было замечено.
Томми пошел к себе на рабочее место. Шофер закурил и предложил сигарету матросу.
— Занятный мальчишка. Брат?
— Нет, — сказал матрос. — Так… товарищ.
— Занятный… Он мне всю дорогу такие истории рассказывал. Как в книге. И смеется сам. Как будто и не болен вовсе.
— Он такой, — согласился Майк. — Кашляет-кашляет, — кажется, вот-вот помрет, а потом, через полчаса, как ни в чем не бывало.
К вечеру дождь, наконец, кончился. Томми совсем оправился и был, по обыкновению, весел и разговорчив.
В закусочной он сказал:
— Надо, пожалуй, написать Фриде. Я схожу на почту за бумагой.
Томми сбегал на почту и вернулся в закусочную. Карандаш он взял у буфетчика. Матрос ревниво следил за приготовлениями.
— Давай напишем вместе, — сказал мальчик. — От нас обоих.
— Давай, — охотно согласился матрос.
Письмо, однако, сочинил один мальчик, так как Майк попросту ничего не мог придумать.
Томми писал, что у него теперь есть товарищ, мистер Спид, с которым они вместе живут. Он спрашивал, поправился ли отец, и советовал сестре попытаться нанять кого-нибудь другого вместо Сэнди Андерсона. О себе он рассказал, что здоров и живет хорошо.
Писал Томми медленно, старательно выводя буквы и следя, чтобы строчки не налезали одна на другую.
Окончив, он прочел всё написанное Майку и спросил, не хочет ли тот чего-нибудь добавить.
— Напиши еще насчет этого Сэнди. Зачем же ей пьяница?
— Я уже написал.
— Ну тогда всё.
— Я еще от тебя привет добавлю.
Они вместе дошли до почтового ящика. Когда письмо было уже опущено, матрос спохватился.
— Надо было у нее спросить, как там сейчас у вас с безработицей.
— Спросим в следующем письме, — сказал Томми. — Она, наверное, на это скоро ответит.
До самого вечера разговор вертелся вокруг Фриды.
Когда в закусочной буфетчик принес им пирожков, Томми принялся рассказывать, какие пирожки умеет печь его сестра:
— Жирные-жирные. И рассыпаются. Я один раз двадцать штук съел. Подряд. Никак не мог остановиться. Она для всех приготовила и оставила на плите. А я все съел.
— Двадцать штук? — удивился матрос. — Они, наверное, маленькие были.
— Ну да — маленькие. Больше этих.
— Как же ты съел?
— Я тебе и говорю, что я чуть-чуть не умер. Меня в больницу возили.
— Ну и что?
— Доктор меня катал. Знаешь, как лошадь катается, когда объестся? Только так и спасли…
Расстилая свой пиджак на трубах, он вспоминал о том, как чисто Фрида стирает простыни.