Как только машина скрылась за поворотом, Лила, схватив руку мужа, взволнованно проговорила: «Иди сюда!»
В беседке, на столе, приоткрыв одеяло, Лила показала ему завернутого в полотенце младенца. Эта была девочка.
— И ты смогла это сделать?
— Это несправедливо. У кого два ребенка, а у кого — ни одного.
— Но это же не цыпленка из-под курицы унести. Это живой человек.
— Зачем им двое? Хватит и одного. Сам Господь послал нам этот случай. Молодая госпожа родила близнецов.
— Эх, ты, глупая, — вздохнул супруг, — ну какие мы родители для ребенка из благородной семьи. Что ты можешь дать ей? — сокрушенно урезонивал жену супруг.
— Что я могу дать? — настойчиво и уверенно спросила она, и сама же ответила с высоким пафосом: — Может, то, что не могут дать и во дворце, — мою любовь!
Глава вторая
Богатый двухэтажный особняк в стиле неоклассики утопал в зелени.
К ажурным решетчатым воротам бесшумно подкатил голубой «Ролс-ройс».
Привратник, не спеша, но четко, распахнул ворота, и машина, мягко шурша, по тенистой дорожке подъехала к подъезду. Из нее, хлопнув дверью, вышел молодой мужчина невысокого роста в европейском костюме бирюзового цвета со стальным отливом и пестром галстуке из китайского шелка.
На его звонок входную дверь из красного сандала открыл старый Раму.
— С приездом, господин Ранджит, — поклонившись, учтиво молвил Раму.
— Привет, старик! — скривив рот в презрительной улыбке, процедил тот. — Да, чемоданы — ко мне в комнату! — бросил он через плечо.
— Будет исполнено, господин.
И Раму, старый слуга этого дома, худощавый, в синем, доверху застегнутом сюртуке — ширвани и белых хлопчатобумажных брюках, со вздохом подошел к машине.
Водитель, выставив два чемодана из багажника, загнал блестящий автомобиль в гараж.
Темные листья кокосовых и арековых пальм колебались под свежим морским ветерком. Светлая зелень бананов успокаивала глаз. В саду было прохладно и свежо, несмотря на зной. Начало августа знаменует рождение Кришны, восьмое воплощение бога Вишну.
Лицо Раму было грустным, когда-то голубые, а теперь выцветшие глаза светились умом и проницательностью, но положение его в доме придавало движениям скованность и некую неуверенность. Не было той свободы и радости в его службе, как при старших господах, с которыми он вместе рос.
Раму со вздохом взял чемоданы, а затем поочередно отнес их наверх, в комнату Ранджита.
«Тоже мне «сын царя», Ранджит Сингх, при нем тебе бы не сносить головы, кроме гордости, нет в тебе ничего, пустозвонство одно да заносчивость», — с гневом в сердце подумал Раму.
Раму вышел в сад, не спеша пошел посмотреть, как себя чувствуют милые его детища — розы в заповедном гюлистане его друга-хозяина.
Солнце склонялось к закату.
Вдали по всему западному побережью острова Бомбей тянулись богатые кварталы; итальянские виллы, английские коттеджи, псевдоарабские строения в стиле эпохи Великих Моголов спокойно и уютно расположились среди роскошных садов и цветников, отороченных остатками вечнозеленых тропических, гелейных лесов, уходящих от Большого Бомбея до Тривандрама.
Большой роскошный холл особняка с лестницей на верхний этаж. Молодая девушка лет семнадцати, опустившись на колени, усердно протирает пол, выложенный из белого и серого мрамора. Черные косы тяжело опускаются ей на грудь. В волосах красуется живая белая роза, только что преподнесенная ей Раму. На белом, тонко изваянном лбу, мягко гармонируя с благородными чертами лица, большими черными глазами газели и густыми волосами, утверждалась заветная тика — небольшой кастовый знак, украшение индийской женщины.
Девушка принадлежала к высшей касте. Однако почему на ней одежда служанки? Обветшалое от каждодневной стирки светло-синее ситцевое сари не могло скрыть великолепную фигуру этой девушки, которая была грациозна и стройна, как кокосовая пальма на прибрежных песках Малабара. Эта девушка в бедном сари, юная газелеокая дочь Индии, прекрасная, как небесная дева Апсара, была наилучшим образцом великой индийской нации, ее чудесной и могучей природы.
Девушка гибким движением легко поднялась с пола, выпрямилась, одну тяжелую черную как смоль косу откинула за спину. Подошла к большому в золотой раме портрету, висевшему на стене, который был увит гирляндами из цветов. На портрете был изображен молодой мужчина с красивым лицом и молодая прелестная женщина — отец и мать девушки, которых она, к несчастью, помнила смутно.
Мужчина был Рао, а женщина — Лолита.
Увлажненными от слез глазами девушка вглядывалась в лица своих родителей. Молитвенно сложив руки, она шептала заветные слова. И так — почти каждый день.
— Зита, — послышался негромкий и хрипловатый голос, — ты где, внученька, подойди ко мне, милая.
Зита смахнула слезу краем сари и, легко взбежав по лестнице на второй этаж, вошла в комнату своей любимой бабушки.
— Что, бабушка? Я здесь, твоя Зита! Как вы себя чувствуете? Вам лучше? Должно быть лучше. Я молилась за вас всю ночь. Бог милостив — пошлет вам исцеление.
— Ох, внученька, смерть моя близка, не дождусь ее никак. Не идет она ко мне. Глаза мои почти не видят. Да это и хорошо, что я не вижу, как издеваются над тобой домочадцы. Как это низко с их стороны, несправедливо и преступно так обращаться с тобой. Может, и лучше, что я не вижу всего этого. Зита! Бедная моя сиротка! Все уладится.
— Бабушка, не надо плакать. Выпейте лекарство.
Зита осторожно налила в стакан воды из кувшина и бережно подала больной, чтобы та запила таблетку.
— Спасибо, внученька! Вот ты какая у меня красавица! Семнадцать лет! Как быстро течет река времени, — философски заметила она, тяжело вздохнув, и тут же зашлась в кашле.
— Бабушка, нужно лечь повыше, давайте я вам поправлю подушки. Вот так, и хорошо.
— Не пришлось твоим родителям порадоваться, милая внученька. Рано ушли они. Такова их карма. Они видят твои страдания и молятся за тебя. Души их снова воплотятся, и они придут вновь на землю. Их карма в повторном воплощении будет легче, лучше и счастливее, насколько они были добрыми и честными людьми. Так что, Зита, все будет хорошо. Скоро праздник Кришны. Надо готовиться.
— Хорошо, бабушка.
— Зита! Куда ты провалилась, дрянная девчонка? — раздался истошный голос из женской половины дома.
— Что же нам делать, внученька? Так никто даже слуг не зовет, как тебя эта взбалмошная Каушалья, — с горечью произнесла Индира и закашлялась.
— Не беспокойтесь, бабушка, понапрасну, я к этому привыкла, я все могу по дому делать: могу готовить, ходить на рынок и даже стирать. Мне, бабушка, это всегда пригодится в жизни. А потом вы ведь сами говорили, что нельзя на зло отвечать злом. Я пойду.
— Иди, иди, Зита, моя внученька. Да хранит тебя Всевышний и души наших предков.
Она поцеловала Зиту, та, вспорхнув, вылетела из комнаты и быстро спустилась вниз.
У полукруглой балюстрады второго этажа появилась полная, цветущая, пышущая здоровьем Каушалья, тетка Зиты, дядина жена, в сари лимонного цвета тончайшей хлопчатобумажной ткани из Чандери.
— И долго тебя, негодница, ждать? Ты где болтаешься? Сколько работы по дому, а тебе и трава не расти?
— Я у бабушки задержалась, — спокойно ответила Зита.
— Что ты там у старухи делаешь? — вопила тетка пронзительным голосом.
И так она заливалась несколько минут.
Ее двойной подбородок блестел, как молодой жирный месяц в Рамадан или как тронутый спелостью банан. Даже самое богатое воображением око не смогло бы отыскать у этой моложавой толстухи талию.
Над верхней губой у тетки от капризного крика выступили капельки пота.
— И что ты торчишь у старухи? Скорей подохнет, руки нам развяжет. И чем раньше, тем лучше. Хоть завтра пусть окочурится.
— Принеси мне таз для умывания! — приказала она. — Меня ты будешь слушаться, не как покойных своих родителей, — при этих словах тетка указала пальцем на портрет Рао и Лолиты.
— Сейчас, — опустив голову, сказала Зита.
— И побыстрее! Или боишься, что ноги переломятся! — вдогонку прокричала Каушалья и, развернувшись, поплыла к себе.
У Зиты защемило сердце. Горькая обида подступила к горлу, было тяжело дышать, и слезы, горькие, горючие, потекли по ее прекрасным юным щекам.
Ей было не обидно, что тетка так грубо обращается с ней, а более всего обидно и больно, что та не пощадила ее отца и мать и свою свекровь, ее бабушку.
«Какая мстительная, злая и невежественная женщина! Бог ей судья!» — подумала Зита.
На кухне она поставила греть воду.
А мысли ее витали далеко. Душа девушки, как цветок лотоса, еще только-только распускалась.
Зита, обжигаясь, несла алюминиевую кастрюлю с горячей водой. Подходя к ванной комнате, она увидела идущую ей навстречу дочь тетки, Шейлу, свою двоюродную сестру.
— Я никогда не видела такой идиотки, как ты! Мне через полчаса идти в колледж, а мое сари не поглажено, — высокомерно изрекла Шейла.
— Сейчас поглажу, — быстро ответила на ходу Зита и вошла в ванную комнату. Она налила в таз горячую воду из кастрюли и добавила холодной воды из кувшина.
— А мыло где? — прокричала разгоряченная Каушалья. — Сейчас она погладит! Жди ее! Шагу лишнего не сделает. Вот напрасно деньги на нее изводим, кормим, поим. Рано умерли твои родители! Полюбовались бы они на такое сокровище, — долго кудахтала тетка, и ее полный живот подергивался, как у наседки.
Зита включила электрический утюг. Расправила слегка влажноватое сари на гладильной доске.
— Зита, подойди сюда! — вкрадчиво проговорил Ранджит, который стоял в дверном проеме своей комнаты и поигрывал золотой цепочкой, на которой болтался ключ от автомобиля.
Его челюсти двигались — он тщательно жевал пан и улыбался. В состав этой в какой-то степени наркотической жвачки входит лист бетеля, который окрашивает зубы в красно-коричневый цвет. Смотреть было неприятно на это животное, и Зита вздрогнула, но все же подошла.
— Так и будем разговаривать через порог? Войди хоть в комнату, — с лукавой усмешкой пригласил он Зиту. — Пришей хотя бы пуговицу, что ли. Не будем откладывать. Вот нитки.
Зита стояла в нерешительности. Неопытность юного сердца, в котором не было зла, несмотря на все усилия окружающего ее мира, не могло принять твердого решения. Чистота доверчива, общительна и вездесуща. Зита не любила этого человека, но вместе с тем и не могла его ненавидеть, и вообще, Зите было незнакомо чувство ненависти.
Злой силе нестерпима атмосфера чистоты. И в этом большая, глобальная победа таких, как Зита.
— Твое положение в доме очень печалит и волнует меня. Я не враг тебе и мог бы быть твоим защитником.
Зита молчала.
Ранджиту нравилась эта красивая, благородная и юная девушка, богатая наследница, — ведь все, что принадлежало семье, и этот дом родители записали на нее.
Ранджит не знал, какая страсть более раздирает его — страсть к богатству и власти или любовь к этой девушке. А может, и то, и другое?
Как знать?
Ясно одно — Ранджит был эгоистичен, самолюбив и жаден, а потому хитер и коварен. И более напоминал сына тьмы. Сыны света всегда ратуют за единство всего сущего.
Эгоизм и гордость разделяют людей, а потому они отвергаются всеми религиями мира.
Зита не знала всего этого, но сердце девушки — ведущее.
Знания женщины черпают из своего сердца, а мужчины — из книг.
В это утро, собираясь на службу, Бадринатх, дядя Зиты, брат ее отца, чистил ботинок. Его волосы, зачесанные назад, были наполовину седыми — сизыми, как крылья голубя.
Дядя, кстати, обладал одной из известных качеств этой птицы — кротостью.
Но эта кротость порой переходила в безволие; он давно был «под башмаком» у жены. Она вертела им как хотела.
У него на глазах унижают, издеваются и заставляют делать самую черную работу его родную племянницу, а он только словами защищает, а делом — увы! — нет. И в результате — попустительствует.
Его мать больна, у нее хронический бронхит, а денег на лекарства и лечение у жены не вырвешь.
Не жизнь, а кошмар. Он осознавал это, но инерция жизни, ее поток нес его, как щепку, дальше и дальше к тому берегу, куда уходят все. Но он надеялся, что все скоро кончится, если удачно выдать Зиту замуж. Для этого есть все основания. Род древний, княжеский, его деды были богатыми землевладельцами, потомками касты раджпутов — «царских сыновей». Еще до сих пор поются баллады по всей Индии о героических деяниях его предков в борьбе с мощной империей Великих Моголов. Эти герои: рана Санга и махарана Пратал — победили в восемнадцати жестоких битвах императора Акбара.
При этих воспоминаниях Бадринатх вздрагивал и корил себя за то, что дух великих предков покинул его. Старость? — Может, и она. «Не радует луна мучимого холодом, не радует солнце мучимого зноем, не радует жену муж, иссушенный старостью».
Ведь он пока хозяин в доме и мог бы все взять под свой контроль. Но не тут-то было. Каушалья своим безудержным темпераментом, жадностью, невежеством и слепой любовью к дочери Шейле подавляла его.
Каушалья, желая, чтобы ее дочь имела ученого, высокородного и богатого мужа, холила ее, держала в неге и довольстве.
По ее настоянию дочь отдали учиться в английский колледж, чтобы не ударить в грязь лицом перед другими богатыми семьями.
Этот снобизм, стремление к западной цивилизации, рабское преклонение перед ней — болезнь многих в Индии, которую занесли англичане. Это глубоко национальная беда.
Слишком занятые практическими устремлениями, англичане нисколько не наслаждались тем, что составляет роскошь, изящество и очарование Индии. Для них все это казалось пошлым и обыкновенным. Вообще они презирали все, что несходно было с привычными им понятиями.
Тщетно раскрывалась перед ними природа Индии, пленительная, простодушная и вместе с тем дикая и величественная; для устройства парков они не использовали ее богатство, а искореняли, насаждая растительность, чуждую местному климату.
И по сей час близ английских зданий уничтожается все, что напоминает Азию.
Они истребляли пальмы. А ведь Бомбей построен на месте великолепного пальмового леса.
Чем это можно объяснить? Тоской по родине? Уверенностью, что все европейское лучше азиатского?
Безнравственно пренебрегать природой, изумительной в своей простоте, и насаждать искусственную, не гармонирующую с законами экологии.
Но почему сами индийцы заражены тем же неприятием всего своего?
Вот и Каушалья туда же, и Шейла с ее английским колледжем.
Сколько раз, вспоминал Бадринатх, я говорил и настаивал на том, чтобы отправить Шейлу, как Зиту, в обычную индийскую школу!
Однако его настоянию пришлось рассыпаться в прах под натиском совместного словесного муссона жены и дочери, сопровождавшегося треском разбитой посуды. «Как не свить веревок из песка и не завязать в узел воздух, так и не исправить, видимо, характер и нрав жены», — думал Бадринатх.
Конечно же, он страдал, страдал, как старый израненный воин на поле боя. Бадринатх часто вспоминал брата Рао — этого светлого, чистого человека. Любил он его бесконечно и его молодую жену Лолиту!
Но луч, светлый луч пронзал темноту его мыслей. Этот луч — Зита, которая вобрала лучшие черты женщин его рода. Зита — его надежда. Он верил в ее судьбу, ее счастье. И радость поселялась в его старое и страдающее сердце.
Блажен тот, у кого радость в сердце, разве земля не покрыта кожей для того, у кого ноги обуты?
Крик супруги вывел Бадринатха из блаженного состояния.
— Ишь, нескладеха. У тебя и руки-то не так приставлены, как у добрых людей!
— Ну что ты трешь? — набросилась Каушалья на оторопевшего мужа, который, сверкая оправой очков, удивленно посмотрел на нее.
— Чищу ботинки, — заикаясь, ответил он просто.
— Зита, а ну, вычисти ботинки дяде, и до блеска, поняла? — приказала тетка подошедшей племяннице.