Доктор размеренно вышагивал по коридору, заполняя все пространство вокруг страшно громким звуком. Закончив свое круговое дефиле он вернулся ко мне, и бесцеремонно прицепил на мой халат бейджик с именем. И когда он успел его сделать?
– Вчера после работы заскочил в магазин канцелярии, – ответил он на мой немой вопрос, – просто подумал, что они могут забыть ваше имя, особенно Фибби.
Я, было, хотел спросить у него, кто это такая, но тут открылась дверь, из-за которой показался маленький русый мальчик, облаченный в голубую пижаму. На его сонном лице совершенно не было никаких признаков расстройства. Светлые, большие, голубые глаза смотрели на меня с искренним любопытством. Он остановился, явно не решаясь двинуться с места. Его ничего не отличало от других детей, тех, что носятся между каруселями Центрального Парка или клянчат у родителей мороженое в магазине на Квонт-стрит. Почти ничего. В его маленьких ручках был крепко сжат горшок с огромным цветком. Я не силен во флористике, но, по-моему, это был фикус, похожий на те, что выращивала моя мама на подоконнике нашей квартиры. Он в недоумении хлопал глазами, не решаясь сделать шаг к нам навстречу. Повисла неловкая пауза, из которой нас вывел Кроссман:
– Подойдите и поздоровайтесь, юноша. Проявите учтивость, – по-отечески сказал он, после чего дитя двинулось к нам навстречу. Подойдя, малыш аккуратно опустил на землю свой груз и протянул мне ладошку.
– Здравствуйте. Я – Роберт, – его тонкий голосок был еле слышен даже в казавшейся абсолютной после звона колокольчика, тишине.
– Крис Готс, очень приятно, – ответил я, слегка сжав горячие пальчики.
– Ты тоже будешь жить с нами? – спросил малец уже погромче, видимо поняв, что я не представляю угрозы.
– Нет, Роберт, Крис мой помощник, он будет приходить и уходить вместе со мной, – вмешался в разговор Невилл, – а теперь поставь цветок на стол и иди умывайся. Давай покажем Крису, что ты порядочный мужчина.
Роберт тут же, подхватил свой фикус, и, сделав как попросил доктор, пулей убежал в ванную комнату. Как только дверь за ним захлопнулась, Кроссман наклонился ко мне и тихонько прошептал:
– Это Роберт Линч. Интереснейший мальчуган. Очень веселый и общительный ,когда не стесняется. Я думаю, вы ему понравились, – Невилл подмигнул мне,– Постарайтесь подружиться, ему нужно особое отношение. Я как могу, стараюсь заменить ему отца, да и он мне, если на чистоту, уже давно стал как сын. Его привезли к нам в трехлетнем возрасте. Кстати, он обожает конструкторы. Подарите ему как-нибудь, когда обживетесь деньгами. Вы увидите, на что он способен.
– Невилл, но почему он здесь? Он же совсем маленький! Если это из-за того, что он вышел к нам с цветком, так может быть это из-за недостатка игрушек? – я действительно не понимал ,что этот ребенок делает в сумасшедшем доме.
– О нет, что вы. Игрушек у него предостаточно. Он оказался у нас из-за такого же диагноза, как и остальные. Они страдают от навязчивых идей, – он направился к спальне Роберта, махнув мне рукой, как бы приглашая проследовать за ним, – Взгляните.
Маленькое помещение, вместившее в себя кровать и тумбочку рядом с ней действительно было наполнено игрушками. В основном это были всевозможные сборные модели: машины, городки, роботы… Все что нужно мальчику в этом возрасте. Но обилие игрушек просто меркло рядом с количеством цветов. Они были повсюду. Самые разнообразные, они занимали практически все пространство, превратив комнатушку в небольшие джунгли. Стены были увешены развесистым плющом, в углу у изголовья кровати красовалась маленькая пальма, подоконник был настолько загроможден растениями, что свет едва проходил сквозь окно.
– Что скажете? – профессор посмотрел на меня испытующим взглядом, – этот мальчик совершенно не опасен для общества, как и любой из здесь живущих, но он болен. Без цветов он не сможет существовать, их отсутствие вгоняет его в истерику. А теперь ответьте, много ли у вас в квартире зелени?
– Старая герань на балконе, – мне вспомнился этот сухой поглотитель никотина, и я, кажется, понял, на что намекал Кроссман. Даже если уже будучи взрослым, Роберт превратит свое жилище в сад, это не убережет его от пыльного и каменного мегаполиса. А ведь до этого ему придется пройти школу, университет, работу, – И как вы его лечите?
– Никак, друг мой. Если он сам не захочет понять, что может существовать вне своего леса – ему ничего не поможет, – в колосе доктора мелькнула капелька досады, – я было вышел с ним на хороший контакт, он делал огромные шаги к излечению, но однажды я вывел его за территорию. Не знаю, что произошло, но не помог даже его любимый цветок, – он кивнул в сторону стола. Роберт заперся в комнате на четыре дня. Видите эти зарубины на косяке? Мне пришлось выломать дверь, чтобы он не умер здесь от голода. Я бы очень хотел, чтобы вы помогли сделать то, чего не смог я. Он любит меня, но после того раза больше не верит в жизнь за пределами этого места.
Я будто выпал из этого мира. Ребенок… маленький мальчик, настолько любящий своих зеленых друзей, что готов драться за них со всем миром. Все мои представления о безумии, психах и душевных расстройствах рушились, взрывались, обсыпая мою душу каменным дождем. Не маньяки, не убийцы содержатся здесь. Те сидят в тюрьмах. А здесь, живут те, кого действительно не стоит бояться. Но стоит ли их жалеть? Или может быть понять? Что ж, может быть, я тороплюсь с выводами. Голос Невилла выдернул меня из омута мыслей:
– Крис, милейший, спустить к Феллисе, попроси ее накрыть на стол, будь добр.
Она сидела, там же, где и всегда. Закрыв глаза и окунувшись в музыку, сочащуюся в ее уши через наушники, она, казалось, даже не догадывалась о том, что перед ней стоит человек. Так и было. Стоило мне легонько коснуться ее плеча, как Феллиса резко отдернулась от меня и вцепилась в руку острым маникюром. В ее взгляде был испуг. Да уж, шикарная работница. Если бы кто-то захотел бы пройти мимо нее, то ему бы это удалось без особых усилий. Скорее всего, пациенты только потому на месте, что повсюду стоят электронные замки. Если бы не они, эта мечтательница даже не заметила бы их отсутствия.
– Чего хотел? – спросила она меня так резко, что я даже не сразу понял, что мне надо ей отвечать.
– Доктор сказал передать тебе, чтобы ты принесла завтрак, – я, в свою очередь, тоже сделал серьезный тон. Если эта фифа мнит из себя непонятно кого, то я не собираюсь ей уступать.
– Я сама знаю, что мне делать, – она спрятала наушники в карман и вопросительно посмотрела на меня, – Ты хотел чего-то еще?
О чем там она постоянно думает? Боже мой, ни кожи, ни рожи как говорится. Еще туда же! Вот же женщины: десять бешеных на одну нормальную. Ладно, пусть считает себя хоть Папой Римским, лишь бы до меня не цеплялась. Я развернулся и, не проронив больше не слова, пошел обратно наверх.
Когда я вернулся, все уже проснулись. Все, в полном составе, сидели за столом. Невилл, занимавший место во главе, действительно напоминал отца семейства, только что вернувшегося к работы в клинике. Роберт и его любимый цветок занимали стулья по левую руку от доктора, а напротив разместились две дамы совершенно не похожих друг на друга.
Рядом с Кроссманом находилась пожилая особа в розовой в белый горошек ночной рубахе. На вид ей было лет девяносто. Либо она совсем плохо сохранилась, либо метила в долгожители. Ее руки и лицо были неестественно сухими. Вся она олицетворяла собой образ классической бабушки-одиночки, которая при этом не поверглась в пучину маразма: ее кожа при всех условиях естественного ее износа была ухожена, а белые от седины волосы затянуты в небольшой хвост. На носу ее сидели толстенные пластиковые очки. Я постарался обратить внимание на ее взгляд. Черт, в нем тоже не обнаружилось ничего необычного. Она вела с профессором какую-то беседу, из которой я услышал лишь обрывки слов «опять», «не могу» и «страшно». Не знаю, нормально ли это, но мне стало дико интересно, как она здесь очутилась. Надо будет расспросить о ней.
Справа он нее, восседала женщина действительного странного вида. Это был последний пациент больницы, и по ее виду я понял, что вот она-то здесь не случайно. Кожа ее была бледна, глаза бегали из стороны в сторону, а ноздри вспахивали воздух в тяжелых глубоких вздохах. Хотя и в помещении, и на улице было достаточно жарко, как и всегда в мае, она была одета в плотный спальный костюм из какой-то клеенчатого вида ткани. Ступни ног закрывали вязаные высокие носки. А руки в белых кожаных перчатках ни как не могли найти места на столе, то и дело пуская в пляс длинные тонкие пальцы.
Невилл Кроссман с торжественным видом поднялся и, протянув руку в мою сторону, громко произнес:
– Дамы, знакомьтесь. Крис Иоанн Готс. Мой личный помощник, и отныне, наш с вами друг, – а затем, указав на сидящих за столом, продолжил, – Крис, эта милейшая старушка – Фибби Маккой, а девушка в дивных перчатках – Медлин Андервуд. Очень надеюсь, что мы все поладим, а теперь присаживайтесь, друг мой, будем кушать. Вы ведь позвали Феллису?
– Позвал, – донесся из-за моей спины ее раздраженный тембр, уже совсем не казавшийся приятным. Она прошла мимо меня, будто нечаянно задев плечом, и подойдя к столу, опустила на него поднос с тарелками, на которых лежали порции из двух длинных сосисок и овощного салата, а также стаканами, наполненными чем-то напоминающим апельсиновый сок.
Завтрак проходил преимущественно в тишине. Пациенты больница увлеченно поглощали свою пищу, Невилл, похоже, вновь погрузился в свои размышления и сидел над полной тарелкой, покручивая ус, а я старался совсем не поднимать взгляда, дабы не встретиться глазами с Феллисой. Да чего же она в действительности хочет? Откуда такая злоба? Даже если бы я в действительности засмотрелся на то место ее тела, где у женщин обычно располагается грудь, то ей это должно было бы польстить, а не ввести в состояние какой-то непримиримой холодной войны. Готовила она, кстати, на порядок хуже Василисы. Уж сосиски то и я бы смог обжарить так, чтобы они не покрылись хрустящей черной гарью. Я ужаснулся, представив, что бы сделала с многострадальными куриными яйцами эта мисс, если уж моя миссис не может из них ничего вымучить… после завтрака доктор попросил ее убрать со стола и проследить за тем, чтобы наши подопечные заправили постели и приняли душ, а сам в быстром темпе отправился вниз, позвав меня с собой.
Мы стояли на крыльце и потягивали его сигару, передавая ее по кругу. На лице Невилла выражалось неописуемое блаженство. В принципе, его можно было понять. Погода явно располагала к таким вот вылазкам на улицу. Солнечные лучи приятно грели лицо и шею, запах распустившихся цветов на участке смешивался с ароматным дымом и превращался в нечто особенное, сладкое и терпкое одновременно. Я первым нарушил тишину:
– Мы же не просто так вышли правда? Вы ведь, наверное, хотели рассказать мне об остальных?
– Иногда для счастья нужно просто помолчать под хороший табачок, молодой человек, впрочем, я действительно вышел с вами, милейший, не только для табакокурения. Пройдемся, – он закинул окурок в пепельницу, стоящую на каменном выступе рядом с дверью и, спустившись по ступеням, неторопливо пошел по одной из узких дорожек в сторону большого тенистого дерева. Я пошел следом за ним, – Ты можешь задавать вопросы, я уверен ух предостаточно.
– Не так уж и много, на самом деле, – доктор, до сих пор обращающийся ко мне преимущественно на «вы», нарочито выделил местоимение в своей речи. Что это значит? Новый уровень доверия? – Эти люди кажутся мне не совсем понятными, несколько странными, – перед глазами мелькнула картина выстукивания барабанной дроби, которую извлекала из поверхности стола Медлин, – но ведь невозможно попасть в сумасшедший дом просто так. Вы упоминали о навязчивых идеях. Проблему малыша Роберта я понял. Ну, по крайней мере, думаю что понял. Но что с остальными?
Кроссман заулыбался в усы и прибавил шаг. Приблизившись к небольшой скамейке, он опустился на нее и сказал:
– Ты говоришь, что вопросов не много, а сам просишь рассказать практически всю историю болезни этих людей. Давай попробуем. Садись, – я последовал его примеру, – ты правильно выявил суть в моих словах: навязчивые идеи. Они все мучаются от каких-то мыслей, которые никак не могут выкинуть из своей головы. Вот, например Фибби: милейший человек, Божий одуванчик, но вся ссохлась, выглядит на Бог весь, сколько лет, а ведь ей всего семьдесят. Она не может нормально спать, и это не простая бессонница, это самая последняя стадия страха темноты. Ей не хватает ночника, не хватает настольной лампы. Провод с маленькими светильниками тянется даже под ее кроватью. Она боится теней. Любых, даже самых маленьких, даже тени от ножки стула. Я ответил на один твой вопрос?
– Да, ответили, – если гиперболизированная любовь Роберта к флористике выбила меня из колеи, то болезнь Фибби просто отправила меня в кювет. Что же к голове у Медлин? С ее то видом… Страшно и представить.
– А теперь ты мне скажи, как человек, пришедший сюда первый раз. Как человек со стороны, – он тяжело вздохнул и полез за следующей сигарой, – сколько она так протянет? Она плачет по ночам, от того,что не может заснуть. Знаешь, я ведь с ними не первый год. Ты знаешь, как это трудно: испытывать такое бессилие?
Я не знал. Во мне бушевала вьюга эмоций. Я уже сомневался, что правильно поступил, устроившись сюда, и дело совсем не в размере зарплаты. Просто я не мог нормально себя чувствовать рядом с ними. Мне было неловко и стыдно за то, что я не могу разделить с ними их участь. Тогда во мне родилась первая в моей жизни настоящая цель – помочь им. Может быть, Кроссман не случайно выбрал меня? Не случайно предпочел юным медицинским светилам? Я взглянул ему в глаза, он все еще смотрел на меня, но не ждал ответа. Он сам ответил на свой вопрос, еще не договорив его до конца. И ответ этот был известен всем находящимся на территории больницы. Слишком мало, чтобы сделать хоть что-то.
– Оставим это, – он протянул мне скрутку из дымящихся листов, – ведь ты, наверное, хочешь узнать про Медлин, верно? Знаешь, я более чем уверен, что она показалась тебе настоящей психопаткой. Да я все видел по твоему лицу, можешь не махать. Может быть, тебя это удивит, но она, пожалуй, сама здоровая из всех здесь присутствующих, включая нас с тобой. У нее, по крайней мере, есть невероятная сила воли. Она сама пришла к нам. Просто потому что ей так легче. Она боится микробов, бактерий и всего что с этим связано. Моет руки каждые пятнадцать минут, и почти никогда не снимает своих перчаток. Так что за нее можешь не беспокоиться, кто-кто, а она точно будет в полном порядке, и может даже действительно выйдет отсюда полностью здоровой. Советую пообщаться с ней, она – прекрасный собеседник.
Я молчал. Невилл настолько точно дал объяснения всем непонятным мыслям, что терзали меня в течение этого дня, что я не мог даже поддержать беседу, задав какой-нибудь наводящий вопрос. Я просто сидел и смотрел, как падающий с высокого многовекового дерева листок проходит сквозь слои дыма и ложится у моих ног. Мы с ним чем-то похожи. Нас обоих сегодня сорвало со всей ветки, к которой мы слишком привыкли, и бросило оземь, показав то, чего остальные такие же листья даже и знать не знали. Мы оба не были к этому готовы. Что теперь? Он вот засохнет и рассыплется. А я? Не хотелось бы повторить его участь. Хотя, по большому счету, нас всех это когда-нибудь настигнет, так может, уже нет смысла сопротивляться?
Эти вопросы… Боже, столько вопросов, на которые никто никогда не ответит. Кроме, пожалуй, этого листочка, который, будто услышав мои мысли, лихо вскочил на пролетающий мимо поток ветра, и, оторвавшись от земли, понесся куда-то ввысь. Решено. Я обязан помочь им. Я смогу.
– Что теперь? – обратился я к профессору, – идем на осмотр?
– Я иду. А ты отправляйся домой. Вам всем достаточно на первый раз. Поверь, врачебная помощь им будет оказана, а дружба – бассейн с мелким дном. Не стоит нырять в него с головой, – с этими словами он поднялся со скамьи, и, пожав мне руку, удалился.