========== Пролог. Ученик. ==========
Царство подземное, мрачный Аид
в сумрачном мире на троне сидит.
Пропасть под землю вход открывает.
Яркого солнца там не бывает.
Умерших души печально стонают.
Крики их берег реки оглашают.
Тени бесплотные бродят без дела.
Бледно цветут там цветы асфодела.
В мире подземном, без солнца и света,
Речка течет под названием — Лета.
Словно закат уходящего лиха,
Стоны, как листья шуршат, очень тихо.
Нет уж возврата из царства печали.
Старец Харон там сидит у причала.
Он — перевозчик всех умерших душ.
Служит Аиду суровейший муж.
Цербер трехглавый на страже стоит.
Тени умерших всех пес сторожит.
С грозным шипением движутся змеи,
С жалом змеиным у пса на трёх шеях.
Мрачный Аид, с женой Персефоной,
Грозный властитель — сидит на троне.
В черном плаще — «бог» смерти — Танат.
Рядом с Танатом — Керы летят.
Юный «бог» сна, прекраснейший Гипнос,
Мчится на тонких крылышках быстро.
С маком снотворным летит по дорогам.
Льет, разливает напиток из рога.
Жезлом чудесным глаза он смыкает,
Смертных всех в сладкий сон погружает.
Носятся в мрачном царстве Аида
Разные «боги», с чудовищным видом.
Злая Геката там действует смело.
Три головы у нее и три тела.
Возле могил она ночью блуждает.
Злые собаки ее окружают.*
Жрец выкрикивал какие-то непонятные слова. Танатос не мог понять их. И мальчику было страшно. Сегодня был день его вступления в Великий орден, родители были так рады этому. Они всю его жизнь готовили его к службе в ордене, и теперь он вынужден был стоять здесь — перед алтарём бога Смерти. Само имя мальчика тоже переводилось как «смерть». Опять же, из-за этого желания родителей угодить служителям ордена. Главный жрец был седым, лицо его покрывали глубокие морщины, да и сам он был похож на человека, достигшего уже глубокой старости. Впрочем, среди всех служителей ордена этот человек и был старцем. Ему было уже сорок два года. Впрочем, это был более чем почтенный возраст для представителя сей организации. Танатос слышал, что редко кто из служителей ордена доживал до тридцати. Первая магия убивала их, заставляя их тело стариться куда быстрее, чем это должно было происходить. Танатос ненавидел родителей за то, что ему теперь приходилось стоять здесь. Ему было всего десять. Это был возраст вступления в орден. Никого не принимали раньше него, никого не принимали позже. Десятый день рождения. Только в этот день. И Танатос думал, что это, должно быть, самый худший праздник в его жизни. Рядом не было ни сестры, ни родителей. Конечно, этого и следовало ожидать — посторонних в это помещение никогда не пускали. Но мальчику, всё равно, было обидно.
Все стояли с серьёзными лицами. Никому и в голову не приходило улыбаться. Танатос прекрасно был наслышан почему. Люди эти были служителями ордена. Им просто было не положено улыбаться. За какое-либо проявление эмоций здесь отправляли на казнь. Никому не хотелось умирать. Танатосу было десять. Теперь десять. И он знал, что на этом вся его беззаботная жизнь закончится. Больше всего служители ордена презирали лень. Лень и слабость. Чтобы выжить здесь, понадобится потрудиться.
Кроме Тана, тут было ещё два мальчика. Его ровесники. Оба были ниже его по росту, и у обоих были более тёмные волосы. Впрочем, чего он должен был ожидать: волосы самого мальчика были белыми с самого его рождения. А глаза… Ребёнок родился с красными глазами. Может, именно поэтому родители решили при первой возможности сдать его в этот орден? И, наверное, не били его дома только потому, что альбиносы считались священными. Может быть, ему удастся избежать побоев и здесь? Оба незнакомых мальчика тряслись от ужаса. Он ещё не успел с ними познакомиться, да и уже думал, что это ему больше не понадобится. Ещё одно из правил ордена — послушникам пять лет запрещали говорить что-либо. Как выдержать такое, Танатос не знал.
— Пусть бог Смерти, великий Арэд, укажет вам верный путь в обучении! — закричал главный жрец прямо над ухом Тана, мальчику даже захотелось закрыть уши, чтобы уберечь слух от сего резкого звука, но вспомнил, что это было непозволительно. — Lig dorchadas Tógann an dorchadas naofa, léiríonn tú ar an mbealach! Lig Ared thugann tú saoirse ó laige!
Танатос едва слушал речь этого противного старика. Впрочем, когда-нибудь, ему самому придётся стать таким. Или умереть. Мальчик даже не понимал, что из этих двух вариантов будет для него более желательным. Тан ненавидел в данный момент этого противного жреца. Впрочем, если задуматься, не оттого ли, что жизнь его должна была непоправимо измениться? Сейчас… Именно в этот момент. В этот момент решалась его дальнейшая жизнь. Его судьба.
В бога Арэда ребёнок не слишком верил. Какому дураку пришло в голову придумать это божество? По многочисленным рассказам, Тан знал, что Арэд являлся богом не только смерти. Богом огня. Почему же, если этот Арэд действительно существует, им так холодно? Почему они не могут выйти наружу? Почему? Мальчик не понимал этого. Он, вообще, едва мог сейчас понять что-то. Взрослые всегда говорили, что он слишком любопытен, чтобы что-то понимать. И, в глубине души, Танатос усмехался — не понимают ничего они. Потому, что даже не пытаются что-то узнать.
Жрец протянул мальчику тяжёлый золотой кубок, отделанный рубинами, в свете факелов, казавшийся почти целиком красным, наполненный какой-то чёрной жидкостью. Танатос с удивлением смотрел на эту жидкость. Она казалась… живой… Клубы чёрного дыма стелились прямо над ней. Танатос видел это. Что-то блеснуло в глубине кубка.
Это было странно. Эта жидкость совсем не была похожа на воду. Других напитков никто из людей не знал. Или, получается, что орден знал? Всё это было странно, необычно, слишком невероятно! Пить жидкость в кубке мальчику совсем не хотелось. Кто знал, чем она являлась на самом деле?
— Пей… — шепнул ему кто-то. — Пей скорее!
Танатос набрал в грудь побольше воздуха и одним глотком осушил кубок. Вкуса у этого почти не было. Да и, почему-то, Танатос почти не чувствовал, что пил что-то сейчас. Это было больше похоже на какой-то дым. Вроде того, что остаётся, когда факел гаснет. У содержимого кубка не было ни вкуса, ни запаха. Это было что-то странное, что-то необычное… Оно ничего не вызывало… Может, это была просто проверка ордена? Как говорится, на смелость? Внутри будто распространялось какое-то странное тепло.
Тепло… Что было в этом кубке? Тепло разливалось по телу. Оно становилось всё сильнее и сильнее. Танатос начинал нехорошо себя чувствовать. Прямо как тогда, когда они с сестрой случайно забрались на старую перерабатывающую станцию. Там было совсем холодно. Станция эта была заброшенной и, следовательно, уже давно не отапливалась. Чем он там болел тогда? Мать ворчала так сильно, как он никогда не мог бы себе представить. По воспоминаниям мальчика это был единственный случай, когда ему, всё же, поддали.
По изумлённому громкому шёпоту людей, стоящих в этом алом зале сейчас, Тан догадался, что жидкость в кубке предназначалась для всех троих будущих учеников ордена, а не только для него одного. Это объясняло тот взгляд, какой на него кинул главный жрец. Впрочем, делать что-либо было уже поздно. К тому же, мальчик начал чувствовать, что теряет сознание. Картинка перед глазами плыла, в ушах стоял только гул, а ноги подкашивались.
— Может, следует помочь ему? — сказал тот же человек, что и советовал ему испить содержимое кубка.
Жрец прошептал что-то и снова направился к алтарю. Тана почти донесли к одной из стен храма. Наконец, мальчик смог опереться на неё, почувствовать что-то, что не давало ему теперь упасть… Каменный свод пещеры, называемой служителями ордена залом, был неровным. Танатос давно знал это. Сейчас мальчик, наконец, мог присесть. Стоять сейчас было почти пыткой.
Жрец читал то же, что и до того, как протянул Тану кубок. Из-за него церемонию приходилось повторять. И это мальчика радовало. Это заставляло появиться на его губах ту улыбку, которая обычно следовала за его проделками…
Никто не собирался оказывать ему помощь и, наверное, Танатос был даже рад этому. Помощь сейчас была бы слишком утомительна. Становилось всё более жарко. Возможно, это было побочным эффектом от принятия содержимого кубка. И, наверное, Тану следовало сначала отпить чуть-чуть, а не глотать всё сразу. Но когда он пробовал что-то понемногу? Мать всегда ворчала, что Танатос глотал предлагаемое сразу, даже не пробуя на вкус…
— Давай, поднимайся! — грубо толкнули его.
Мальчик вскочил на ноги, но всё ещё плохо соображал, кто стоит перед ним. По голосу это был тот человек, который сначала сказал ему испить из кубка, а потом предложил помочь.
— Пошли давай. Тебе не следует задерживаться тут.
Мужчина схватил его за руку и почти силком вытащил из храма бога Арэда. Кем был этот человек, ребёнок, разумеется, не знал. Впрочем, пока, это был единственный, кто хоть как-то заговорил с ним.
— Запомни, мальчик, — строго проговорил незнакомец. — Тебя теперь зовут Хейден. Отныне это твоё имя. Забудь, кем ты был до этого.
Танатос едва поспевал за этим странным человеком. Мальчику было странно слышать то, что говорил этот мужчина. Никакой он не Хейден. Он Танатос. Он навсегда останется Танатосом. Навсегда. Никто не посмеет называть его по-другому.
Комментарий к Пролог. Ученик.
* Стихотворение “Царство Аида” Лидии Олейниковой.
========== I. Глава первая. Послушник и дочь жреца. ==========
Луна обнажила серебряный серп,
Раскинулись звезды в общую сеть.
Тени начали пляску в свете свечи,
Ты всё увидишь… только молчи!
Пара зыбких теней в отраженьях зеркал,
Мы начинаем свой ритуал.
Ветер затих, сердце бьётся быстрей,
Знай, этой ночью мы станем сильней.
Тёмный огонь душу жжёт изнутри,
Испуганным зверем на нас не смотри.
Пара зыбких теней в отраженьях зеркал,
Мы начинаем свой ритуал.
Мы призываем всех, кто клятву давал.
Дикая страсть застилает наш взор,
Таинственных знаков пылает узор.
Смерть обмануть, знаем, каждый мечтал.
Руки сжимают заклятый металл.
Пара зыбких теней в отраженьях зеркал,
Мы начинаем свой ритуал.
Мы путь укажем, тем кто жертву искал.
Слушай каждое слово
И дышать перестань.
Страшен призрака голод,
Им наградой ты стань.
Пара зыбких теней в отраженьях зеркал,
Мы начинаем свой ритуал.
Мы принимаем и проклятье, и дар.
Пара зыбких теней в отраженьях зеркал.
Мы начинаем свой ритуал.
Под музыку грома окончился бал,
Пляска жутких теней, духов злых карнавал.
Умолкли все звуки в тревожной ночи…
Ты это видел… только молчи! *
Имя Хейден было не его. Оно было чужим. Оно, пожалуй, вертелось на языке, в мыслях, но оно не ощущалось мальчишкой так, как ощущалось его собственное имя. Его звали Танатос. Танатос Толидо. За те два с половиной года, он так и не смог привыкнуть к своему новому имени, хотя прекрасно смог привыкнуть ко всему другому — в отличие от остальных мальчиков, которых посвятили в тот же год. В тот год их было посвящено около сорока-пятидесяти человек. А теперь их осталось только девять. Остальные были мертвы. Танатос лично видел их медленно гниющие трупы, сброшенные в заброшенную шахту. Зрелище ошеломляло. Тан не мог сказать, что ему не понравилось созерцать это; в этом было что-то ужасающе прекрасное, то, что он не мог бы взять и объяснить. Его пугало знание того, что произошло с его товарищами по несчастью, а зрелище завораживало, заставляло смотреть снова и снова, не отводить взгляда. Душа его холодела и замирала каждый раз, когда он приходил в ту шахту и смотрел. Ему было страшно. Он до дрожи в коленях боялся того, что когда-нибудь сам окажется в этой шахте вот так — холодный и гниющий. Он до дрожи в коленях боялся, что кто-нибудь узнает, что он приходит к шахте каждый вечер, когда только может встать с холодного пола, что смотрит на тела, словно околдованный этим зрелищем… И он с замиранием сердца каждый день ждал вечера, свободного времени, комендантского часа, — только для того, чтобы снова прийти сюда. Чтобы снова увидеть так называемых отступников… Танатос пару раз слышал чьи-то стоны — да, вероятно, не все умирали сразу. Кому-то ещё приходилось лежать на червивых, гнилых телах, видеть это и медленно умирать… Пожалуй, после этого не следовало так уж жаловаться на жизнь — Толидо ещё повезло. Он пока был жив.
Послушники дерутся между собой. Старшие отнимают еду у младших, издеваются над ними. Но Танатоса никто так и не посмел тронуть — белые волосы и красные глаза ограждают его от побоев и здесь. Правда — не ото всех. Наставник и ещё несколько жрецов не избегают возможностей ударить его — огреть палкой, пнуть в едва заживший после какого-то из испытаний бок… Это больно. Он каждый раз невольно шипит от боли, когда начинает вспоминать об этом. Даже воспоминания о наставнике и тех жрецах кажутся болезненными… А ещё он постоянно голоден. Послушников здесь не кормят нормальной едой — лишь бросают какие-то жалкие объедки. Танатосу ещё повезло, что старшие ученики его не трогают, слишком боятся из-за тех глупых легенд про беловолосых и красноглазых людей, тех легенд, которые теперь не кажутся ему такими уж бесполезными, как казались раньше.
Должно быть, он сильно похудел за последние два с половиной года, но, как ни странно, в отличие от многих, довольно сильно вытянулся. Старые тряпки висят на нём, как на оглобле. Ему выдали один комплект одежды тогда, через час или два — он точно время не помнил — после посвящения в орден. Одежда, которая раньше была ему даже несколько маловата, теперь свисала с его плеч. Всё это было жутко мятым, выцветшим… Он заставлял себя каждую неделю спускаться к водостокам и стирать эту одежду. Не хотелось, чтобы от него пахло, как остальных послушников. Должно быть, он похудел очень-очень сильно. Мать, которая однажды появлялась в храме, не узнала его. На руках у неё была маленькая девчушка лет двух, а отец держал грудного младенца. Танатос тогда зло посмотрел на них обоих. Кажется, отец его, всё-таки, узнал — передёрнулся и с каким-то суеверным ужасом посмотрел на него. А мать… Мать с удивлением оглянула всю толпу послушников и удивлённо посмотрела на своего мужа…
Ничего не поняла… Не узнала… Это было даже обидно. Танатос очень надеялся, что она не забудет его, вообще, к тому времени, когда он придёт к ним и отомстит за то, что они отдали его сюда, в этот орден. Он отомстит… Убьёт их всех… Нет! Искалечит! Или… Оставить их жить с этим или убить сразу? Танатос задумался — он не знает, что из этого будет лучше. Конечно, оставить их живыми после тех пыток, которые он для них запланирован — более жестоко. Тогда, быть может, они поймут, что он чувствовал в этом треклятом ордене, когда его десятилетним ребёнком запихнули сюда? Когда его бил Эрментрауд — его наставник — и что-то кричал, когда Тан, охрипший от крика, приползал после какого-то совершенно ужасного испытания…
Послушникам живётся в ордене очень плохо. Они все спят на каменном полу, те, кто постарше, посильнее и похитрее, раздобыли себе чуть-чуть соломы, а прикрываться приходится жалкими грязными тряпками, которые ещё нужно отвоевать. Но Танатос уже не раз мечтал заснуть и никогда больше не проснуться, остаться в своих удивительных, невозможных снах. Там тоже всегда холодно, там тоже постоянно хочется есть, но…
Там хотя бы красиво…
Танатос очень любит красоту… Она позволяет забыть о боли. Она завораживает. Его сердце каждый раз замирает, когда он видит красоту… Она заставляет его сердце сжиматься, а душу холодеть и замирать, словно в ожидании чего-то. Она заставляет его дышать…
Горы, которые он видит во сне, кажутся неприступными и неживыми, эдакими суровыми великанами, которые уже давно застыли в вечном молчании и вечной скорби, хотя это совсем не так — если подняться немного наверх, можно будет увидеть бело-красных птиц, поющих прекрасные песни, а если пройти ещё чуть-чуть, можно будет увидеть ллеммирней — цветок, которого, по преданиям, тем самым, которые старушки любят рассказывать своим внукам и внучкам, нет красивее… А над горами не менее прекрасное и чистое голубое небо, такое чистое, которого в мире не встретишь. А над горами воздух такой чистый, как нигде больше… Чистый и свежий, такой, что им хочется дышать, совсем не так, как внизу, среди рудников, среди пылающих печей и множества народу.