После долгого молчания мисс Кларк подняла на него глаза и спросила:
— И сколько мне осталось жить… самое большее, Деннис?
Доктор Корбин порывался несколько раз ответить, но так и не смог, он только качал головой и дрожащими руками мял носовой платок. Лицо его исказило страдание. Наконец, все еще не поворачиваясь к ней, он чуть слышно проговорил:
— Это может быть и год, Сусанна. И восемь месяцев. И только шесть… Ты умирающая женщина. — Его голос прервался от волнения, и он отошел к окну. — Это неизлечимо, Сусанна, — проговорил он одними губами.
— Неизлечимо?
— Да. Перед лейкемией медицина бессильна, Сусанна.
Вот почему мисс Кларк так и не поехала в Бриджтаун, чтобы приобрести страховой полис. Ее племянник Базиль появился в Оистинсе на следующий день после освидетельствования доктора Корбина. Узнав обо всем, он сердито нахмурился и сказал:
— Ну, смотрите, тетушка! Хлебнете вы еще горя с этим Корбином! Он нарочно затуманил вам мозги, потому что надеется, что вы откажете ему кругленькую сумму в завещании.
— Но Базиль! Как ты осмеливаешься говорить такое о моем старом и уважаемом друге! Я этого не потерплю!
Базиль, пытаясь унять кипевшую в нем ярость, сказал:
— Но я-то знаю, тетя… Я-то знаю, что за человек этот Корбин! Если бы вы послушались меня и поехали в город и дали бы другому доктору осмотреть себя, то, поверьте, вам не пришлось бы выслушивать всякие россказни о несуществующих болезнях!
— То есть как? Ты хочешь убедить меня, что Деннис не знает своего дела! Это все, что ты можешь мне сказать? Посмотри на свою старую тетку, Базиль. Я всегда уважала тебя, потому что ты учился по книгам и сдавал всякие экзамены, но я не могу выслушивать от тебя оскорбления в адрес моего самого лучшего и преданного друга. Я не потерплю этого, Базиль!
Базиль после этого разговора побывал в Оистинсе по меньшей мере еще раза три, безуспешно пытаясь переубедить тетку и заставить ее показаться другому врачу, но она оставалась непреклонна и решила уже из принципа ни в чем его больше не слушаться. К тому же доктор Корбин считал теперь своим долгом навещать ее ежедневно и при всяком удобном случае старался высказать свое мнение о Базиле.
— О, этот парень далеко пойдет, Сусанна. Его вовсе не интересует твое здоровье, дитя мое. До чего же коварный тип. Но ничего, у тебя есть старый и надежный друг, Сусанна. Со мной ты можешь быть спокойна. Я не оставлю тебя до последней минуты. Ни на один день, Сусанна! Вот я принес тебе микстуру, она облегчит твои страдания, моя дорогая. Принимай ее по три раза в день после еды. С этим лекарством тебе легче будет встретить свой последний час, когда он настанет… Я буду приносить тебе бутылку этой микстуры каждую неделю. И совсем бесплатно. Это последнее, что я могу сделать для тебя, друг мой…
Таким образом визиты Базиля к тетке в конце концов прекратились, а ситуация на сегодня та же, что была и пять месяцев назад, во время осмотра мисс Кларк доктором Корбином. Мисс Кларк продолжает умирать — от излишка белых кровяных телец. И если вы поинтересуетесь ее здоровьем, она скажет вам, что с каждым днем бледнеет и чахнет. А когда ее навещает соседка, она неизменно отвечает:
— Никаких перемен, моя дорогая. Маленькие белые дьяволы в моем теле сделали меня уже бледнее утренней зари…
Слышали бы вы, сколько горечи и стоической обреченности заключено в этих словах!
К. Оугл (Гайана)
КОГДА ОН ЗАПЛАКАЛ
Перевод с испанского В. Наумова
Лейтенант Онтиверос был поражен, когда при скудном свете приборного щитка увидел, как по лицу ефрейтора Хувеналя Гомеса катятся слезы. Лейтенант Онтиверос знал, что ефрейтор Хувеналь Гомес, которого нужно было доставить в Сан-Кристобаль, всего несколько часов назад был, как гласило его удостоверение личности, гражданином Алирио Гомесом, коммерсантом из Маракаибо, и, кроме того, знал, что Хувеналь Гомес, он же Алирио Родригес (на самом деле Регуло Льямосас), — человек с твердым сердцем и крепкими нервами, от которого никак нельзя было ожидать такой реакции. Но лейтенант Онтиверос ничего не сказал. По широкоскулому, землистого цвета лицу ефрейтора Хувеналя Гомеса слезы текли так обильно и неудержимо, что было ясно: он даже не замечает, что они проезжают через Маракей.
Собственно говоря, эти слезы начали накапливаться еще часа в четыре дня, но тогда и сам Регуло Льямосас не мог об этом подозревать. В четыре часа Регуло Льямосас, подняв одну из металлических створок жалюзи в венецианском окне, выглянул на улицу. Это происходило в Каракасе, в районе новостроек Чагуарамос, в двухстах метрах к юго-востоку от авенида Факультад. В этот час вилла была пуста. Снаружи доносился только стрекот цикад да слышно было, как из крана капает вода. И больше ни звука. Улица была очень тихая — словно в каком-нибудь заброшенном селении Лос-Льямос.
Была середина июля, и стояла сушь. В прошлом году тоже не было дождей. Арагуаней[33], акации, акажу на улицах и скверах зачахли, пожухли, стали серыми от пыли, которую ветер поднимал на холмах, где расчищали лес под строительные площадки, и на проспектах, где работали землекопы. Жара была невыносимая, солнце нещадно палило Каракас от Петаре до Катиа.
Когда Регуло Льямосас, приоткрыв жалюзи, выглянул на улицу, из виллы напротив выехал мальчик на велосипеде. За ним, задрав хвост, бежал веселый рыжий щенок, должно быть помесь немецкой овчарки с дворняжкой. Регуло посмотрел на мальчика, и его поразил жизнерадостный вид ребенка. Весело блестя угольно-черными, как у индейцев, живыми глазенками, он лихо лавировал на своем велосипеде, уклоняясь от щенка, который с лаем бросался на него. Вилла, из которой выехал мальчик, не представляла собой ничего особенного; она была покрашена в голубой цвет и, как гласила надпись из металлических букв на ее фасаде, носила имя «Мерседес». «„Мерседес“, — сказал про себя Регуло. — Должно быть, его маму зовут Мерседес». И вдруг ему пришло на ум, что во всей его семье не было ни одной Мерседес. Была Лаура, была Хулия; его собственную жену звали Аурора; у бабушки было очень красивое имя: Адела. Все звали ее: матушка Адела. Но теперь слово «матушка» уже выходило из употребления, по крайней мере в Каракасе. Каракас рос прямо на глазах; в городе одно за другим появлялись высокие здания того же типа, что и в Майами, а население его перевалило за миллион и с каждым днем пополнялось приезжими — итальянцами, португальцами, выходцами с Канарских островов.
Из виллы «Мерседес» вышла служанка, судя по цвету кожи и сложению, уроженка Наветренных островов. Она крикнула мальчику:
— Смотри не попади под машину, сейчас приедет доктор к твоему дедушке!
Но мальчик даже не поднял головы. Он был так поглощен своей игрой со щенком, что в эту минуту ничто другое для него не существовало. Он с удивительной быстротой крутил педали, пригибался к рулю, делал головокружительные виражи. «Чемпионом будет», — подумал Регуло. Девушка опять закричала:
— Ну что за мальчишка! Слушай, что тебе говорят! Смотри не попади под машину доктора!
Маленький велосипедист промчался мимо окна Регуло вдоль противоположного тротуара, и Регуло увидел его в профиль. Черты лица у него были еще не четкие, но выразительные, а на лоб падала прядка гладких черных волос. Даже сбоку видно было, как он улыбается. Это была воплощенная жизнерадостность. Регуло Льямосасу давно не случалось видеть ребенка, играющего с таким увлечением, и для него, человека, который изо дня в день сознательно рисковал жизнью, это было поистине ослепительное зрелище. Впервые за три месяца он испытывал волнение, не связанное с делом. Жизнь представала перед ним в своем самом обычном, повседневном виде — такой, какой она была для всех людей, и это вызывало у него странное смятение чувств. Однако тогда он еще не отдавал себе отчета в том, как глубоко запал ему в душу этот образ.
Служанка с виллы «Мерседес» вернулась в дом. Она уже закрывала за собой дверь, когда за спиной у Регуло зазвонил телефон. Он не ожидал никакого звонка, поэтому был неприятно удивлен, но подошел к телефону.
— Это здесь сдается квартира? — послышался мужской голос, как только Регуло снял трубку.
— Да, — ответил он.
И сам заметил, что это короткое слово, обычно так легко слетающее с уст, он произнес дрожащим голосом. Регуло был крепкий человек и к тому же ясно сознавал свою миссию и связанный с ней риск. Никто лучше его не знал, на что он идет. Но теперь он был перед лицом неотразимой действительности; наступил момент, которого он ждал уже три месяца.
— Тогда я через час приеду ее посмотреть, — сказал человек на другом конце провода.
— Хорошо, я вас жду, — ответил Регуло, стараясь совладать с собой.
Он повесил трубку и почувствовал, что ему не хватает воздуха. Итак, его убежище обнаружено. Возможно, к тому времени, когда за ним приедут товарищи, здесь уже побывают люди из Национальной безопасности. Но его замешательство продолжалось лишь какую-то долю минуты. Сделав над собою усилие, он взял себя в руки, быстрыми шагами направился в спальню и из ящика ночного столика достал пистолет. Это был «люгер», который подарил ему в Панаме товарищ из Доминиканской Республики. Регуло положил в левый карман брюк две обоймы и засунул пистолет за пояс с правого бока. Он ощутил прилив энергии; все тело было напряжено, и сознание опасности обостряло все чувства. Он отчетливее слышал капанье воды из крана, стрекот цикад и веселый лай щенка, который, должно быть, все еще бегал за маленьким велосипедистом. Но внимание его было приковано к другому: он ждал, не послышится ли шум автомобиля. С минуты на минуту могла примчаться машина Национальной безопасности и, резко затормозив, остановиться у подъезда. Если бы это произошло, когда мальчик еще находился на улице, он подвергся бы опасности, потому что Регуло Льямосас не так легко дался бы в руки охранке. При одной мысли о том, что ребенок мог бы быть ранен, его пронзила боль и охватил гнев. Он разозлился на негритянку, которая не уводила ребенка, и на не известную ему сеньору Мерседес. Он почувствовал, что к сердцу горячо прилила кровь, отхлынувшая, когда по телефону спросили, здесь ли сдается квартира.