Пауль остановился и опустил телефон.
- Как его зовут? - спросил он подозрительно. Он мне не верил.
- Доктор Занд, он работает в Иерусалимской больнице. Пусть тебя с ним соединят, скажи ему моё имя ... чтобы он пришёл сюда ... ой, моя голова ..., - застонала я. Опять стало хуже, хотя Францёз ушёл. При каждом вдохе, каждом слове, каждом движение моего лица, боль проносилась к вискам и вращалась, как турбина, в моём черепе.
Полчаса спустя доктор Занд сидел на краю моей кровати и смотрел на меня с тревогой. Но и Пауль тоже был в комнате.
- Пауль, ты не можешь принести мне стакан воды? - попросила я его. Мне нужно было избавиться от него, чтобы можно было говорить открыто. Он кивнул и исчез.
- Колин, тот Камбион ..., - прошептала я, торопясь. - Я подарила ему одно из своих воспоминаний, потому что он был голоден, а потом ... потом что-то случилось, что ... после этого я стала такой! У меня боли, и я не хочу видеть сны, ни в коем случае, и мне нужны таблетки, мне они на самом деле нужны! - Шаги Пауля приблизились.
- Не могли бы вы оставить нас наедине, господин Фюрхтегот? - попросил доктор Занд Пауля вежливо, после того, как тот поставил воду на прикроватную тумбочку. - Позже мы охотно можем всё вместе обсудить, но в ходе терапии лучше, если я сначала поговорю с моей пациенткой наедине.
Пауль это понял, и мы молча ждали, пока он не ушёл на кухню.
- Что именно произошло, Елизавета? Вы должны попытаться вспомнить.
- Нет, пожалуйста, не надо! - воскликнула я дрожащим голосом. Я даже не хотела об этом думать, не то чтобы вспоминать. - Там везде ... это как корка льда, я не могу её сломать, но я знаю также, что это убьёт меня, если я сломаю её. Поэтому мне нужны таблетки. Если я их принимаю, то не чувствую больше этого льда.
Лучше я не могла объяснить. Удручённо я опустилась назад на подушку.
- Вы что-то вытесняете из памяти, Елизавета.
- Это я сама знаю! - огрызнулась я на доктора Занд. - Моё тело и голова делают это за меня. Я не могу это контролировать.
Доктор Занд глубоко вздохнул, но не сделал никакой попытки коснуться меня, за что я была ему очень благодарна. Я бы поцарапала его своими ногтями, если бы он сделал это. Его светло-серых глаз я избегала, но я чувствовала, что они беспрерывно за мной наблюдают.
- Хорошо, Елизавета. Я кое-что вам оставлю. Принимайте три раза в день одну таблетку, запивая стаканом воды. Проглатывайте не жуя. Понадобится пара часов, пока они начнут действовать. Вам нужно иметь терпение, но потом они вам помогут. Как только вы почувствуете себя лучше, приходите ко мне на консультацию.
Он открыл свою сумку, копался там какое-то время и наконец положил коробку таблеток на прикроватную тумбочку.
- Если вечером будет особенно плохо, вы можете принять и две. Не больше, хорошо? И ничего не говорите об этом вашему брату. Он, кажется, противник таблеток. Это может быть во многих случаях и верно, но не в вашем.
- Спасибо ..., - вздохнула я. Я сразу же приняла одну таблетку. У неё был слабый пряный запах, который показался мне почему-то знакомым, но я не желала об этом размышлять. Я только хотела спать.
- Елизавета ..., - начал доктор Занд осторожно. - Этот Мар, Колин ... Вы после этого ... происшествия ... видели его или говорили с ним?
- Нет, - ответила я чёрство. - И я этого не хочу.
- Возможно, вам нужно это сделать, чтобы выяснить, что случилось. Он сейчас в городе?
- Я не знаю ... Мне это не интересно. Пусть он не приближается ко мне. - Моё сердце забилось быстрее, потому что оно распознало ложь и освободилось на один момент из вялости моего тела. Но лёд надвинулся на возмущение и принудил вернуться к его медленным, неохотным ударам.
Я положила таблетки под свою подушку, повернулась к стене и закрыла глаза, чтобы показать таким образом доктору Занд, что он может идти. И он так и сделал. Я услышала, как он парой слов обменялся с моим братом, короткий, объективный диалог, потом дверь закрылась. Это займёт несколько часов, пока препарат начнёт действовать, сказал доктор Занд. Несколько часов, это было слишком много. Так долго я не смогу ждать. Но если можно принимать две перед сном, а я хотела спать, хотя было только послеполуденное время, то три или четыре не убьют меня, хотя мне это было бы всё равно. Я выдавила их дрожащими руками из пластиковой упаковки и засунула в рот. Последним глотком воды, смочив сухое горло, я запила их, как раз вовремя, перед тем, как Пауль зашёл в комнату.
- Теперь тебе стало немного лучше? - Он выглядел почти облегчённо, как будто кто-то снял с его плеч тяжкий груз. - Я так рад, что ты наконец позволяешь помочь тебе, Эли. Ты должна была сказать мне раньше, что находишься у него на терапии.
- Мне просто было стыдно, - оправдывалась я.
- Нет никакой причины стыдиться болезни. Ни одной. Послушай, мне надо с Францёзом обязательно подготовить каталог, у нас важный клиент в Дубае, который ожидает его. Я оставляю выбор тебе: либо Францёз приходит сюда, либо я еду к нему. Но я, конечно, подожду, пока ты заснёшь!
Голос Пауля звучал устало. Он сидел возле меня каждую ночь, на узкой раскладушке, которую он поставил напротив моей кровати, возле стены (я отказывалась спать в его кровати, его комната вызывала во мне страх), и дежурил, пока таблетки не начинали действовать и я впадала в глубокий сон. Он не отходил от меня, заставлял меня есть и пить, потому что я иначе не делала бы этого. Я весила теперь едва пятьдесят килограмм. Мне было ясно, что я загрузила Пауля. Я была его новой работой на весь день.
Францёз из-за этого был вне себя. И как бы мало я любила Францёза и не доверяла ему, как бы мысль о том, что оба любили друг друга, меня не беспокоила, они были парой, и Пауль хотел его видеть. Я не могла заставить его оставаться рядом со мной. А таблетки под моей подушкой успокаивали меня. Уже скоро холод льда я больше не буду чувствовать.
- Ты можешь пойти к нему. Для меня так будет лучше, чем, если он придёт сюда. Тебе не надо ждать, пока я засну, - пробормотала я. Но Пауль остался. Таблетки подействовали быстрее, чем я смела надеяться. Мягкая вата обернулась вокруг моего тела. Мои мысли, и без того онемевшие и апатичные, размылись. Последнее, что я слышала, был щелчок двери и завывающий двигатель Porsche. Porsche ... почему она была снова здесь? Кто привёз её?
Но и эта мысль потеряла свой цвет, как капелька чернил в море, и я с благодарностью позволила окунуться себе в полную пустоту своего сна.
Глава 19.
Выздоровление
- Просыпайся. - Я тотчас же отреагировала и в тот же момент спросила себя, почему я это сделала. Неужели таблетки уже перестали действовать, посреди ночи?
Я открыла свои горящие веки. Тёмная фигура сидела на подоконнике. Холодный, затхлый запах струился в комнату, и два глаза коротко вспыхнули, как кусочки угля, которые тлели в пекле.
Я так сильно ударила по выключателю, что лампа зашаталась и опрокинулась в сторону стены.
- Ты! - заорала я на него. - Ты ... осмеливаешься прийти сюда и разбудить меня!
Колин ничего не ответил. Медленно он сполз с подоконника, не отрывая от меня своего взгляда. О, он всё ещё выглядел ослепительно. Здоровым, свежим, сильным. Да, он был цветущей жизнью, хотя и смертельно бледный, но полный силы и изящества. Его волосы извивались.
- Боже мой, Эли, - сказал он тихо. - Твой вид разрывает мне сердце.
- Какое сердце? - прошипела я. - Скажи мне, какое сердце? Оно не бьётся! Не говори глупостей, Колин, у тебя нет сердца, и не смей прикасаться ко мне!
Он даже не приблизился ко мне, и, тем не менее, я отшатнулась, сдвинувшись к самому подножию кровати. Неподвижно он остался стоять возле окна.
- Почему ты не позвонил в дверь, так как это делает любой нормальный человек?
- Ты бы не услышала меня, - ответил Колин спокойно. - И тем более, ты бы не открыла мне дверь. Кроме того, я не хочу оставлять следов. - Я отмахнулась от него. Кому это было интересно? Следы? Какая ерунда.
- И вообще, ты не можешь хоть раз сделать что-то, как нормальные люди? Неужели всегда нужно устраивать целый спектакль? Мне уже становится от этого плохо! Это глупо, смешно, ты разве этого не замечаешь? У нас пять градусов тепла, а ты лазаешь тут в одной рубашке, древней белой рубашке, у которой не хватает половины пуговиц. Тебе не кажется это немного жеманным? Эй, посмотрите, я особенный!
Губы Колина затвердели, но он позволил мне говорить. А это добавило моей злости только ещё больше огня.
- Твои сапоги! Боже мой, существует тысяча обувных магазинов, но нет, это должны быть сапоги из девятнадцатого столетия и ко всему этому немного современного стиля, только чтобы все видели, какой ты экзотичный, не правда ли? Потом эти гейские колечки в ушах! Тьфу, как маскировка, хотя на тебя всё равно не смотрит ни одни человек, потому что все считают тебя уродливым. Да, Майке считала тебя уродливым, и я уверенна, она была не единственной ... Я тоже больше не могу смотреть на них, на твою нелепую одежду и твою манеру хищника. - Я вздохнула и почувствовала, как охвативший меня лёд становился всё плотнее и твёрже, чем дольше я говорила, но мне это подходило.
Моё сердце должно стать мёртвым, как и его.
- Ты самовлюблённый и тщеславный, Колин. Свой дурацкий браслет ты не снимаешь, даже когда купаешься ... Мы сидели вместе в ванной, ещё помнишь? Ты ещё это помнишь? - Он пристально смотрел на меня. Я не могла прочитать по его лицу никаких эмоций. - Я ещё это помню: браслет ты оставил, потому что иначе, возможно, ты больше не был бы кем-то особенным, не так ли? Я ненавижу этот браслет на тебе, я ненавижу его ...
- Я тоже, - ответил Колин просто. – Хочешь, я его сниму? - Но я уже как фурия бросилась на него, впилась ногтями в кожу под чёрной повязкой и сорвала её с его запястья. Колин не сопротивлялся. Он даже не вздрогнул. С тихим шлепком повязка упала на пол. Я замерла. Колин без слов поднял свою руку, повернул её и показал внутреннюю часть своего запястья моим глазам.
- Ты знаешь, что это такое, Эли? - Внезапно комната начала кружиться вокруг меня. Прежде чем я могла упасть вперёд, Колин посадил меня назад на кровать и прислонил к стене, но тут же снова отпустил меня.
- Номер ..., - ответила я оглушёно. Я уже один раз видела такой номер. В книге по истории. Простое число из цифр, навсегда выжженное на коже. Потому что у смерти была система. Она была зарегистрирована. Цифры, вместо людей. Было чувство, будто что-то ударило мне в сердце, и охвативший меня лёд потрескался. Глубокие, болезненные трещины. Тяжёлые льдины начали тереться друг о друга и потеряли свою жёсткость. Но я не хотела этого! Панцирь должен остаться.
- Ты можешь выслушать меня? - спросил Колин осторожно. - Это возможно? Если будет слишком для тебя, подними руку, и я сразу замолчу. Но это будет не так плохо, как в тот момент, когда ты это увидела, а если так будет, то я рядом с тобой. В этот раз я буду быстр, чтобы вытащить тебя оттуда. Но некоторые вещи ты должна знать, потому что тогда ты сможешь справиться с тем, что ты видела и чувствовала. А ты ведь этого хочешь, не правда ли?
Я кивнула. Говорить я не могла. Я прижала кулаки к своей груди, как будто могла с помощью них помешать льду распасться.
- Хорошо. Ты заснула слишком быстро. Почему, я не знаю. Ты не услышала, как я сказал тебе, что тебе нельзя выбирать одно из своих ранних воспоминаний, но именно это ты и сделала. Именно это.
Я хотела обвинить его в том, что он лгал, что это было ничем, кроме как дешёвым оправданием, но что-то во мне верило ему. Я действительно быстро уснула. Я даже не слышала, как бушует море.
- И потом ты была ослаблена, прежде чем это закончилось. Всё вышло из-под контроля, ты скользнула в мои воспоминания. Эли, если бы у меня была душа, я бы сразу же отдал её тебе, чтобы всё исправить, потому что я должен был бы знать, что такое может случиться. В конце концов, это уже происходило раньше ...
Снова во мне что-то сломалось, и ледяная вода поднялась до моего горла. Я испугалась, но ещё не хотела поднимать руку. Может, я и не могла это сделать.
- Эти воспоминания... - Колин прочистил горло. - Ты только что сформулировала все очень точно, и ты сама так чувствовала. Я уродливый, потому что пробуждаю ненависть. Я другой. Ты знаешь, почему я ношу эти вещи и кольца, но ты об этом забыла, больше не могла этого чувствовать, потому что не хочешь чувствовать.
Я смотрела мимо него, застывшая и неподвижная. Часть меня хотела извиниться перед ним, умолять его о прощении за то, что я сказала. Но другая часть наслаждалась тем, что была такой жестокой и подлой по отношению к нему. К нему и, следовательно, так же к самой себе.
- Расскажи мне, что случилось. Что я увидела? - спросила я беззвучно, хотя я уже догадывалась об этом. Мои руки соскользнули с моей груди и опустились на простыню.
- Я хотел подать заявку на новые документы, как это часто было, с поддельным паспортом, чтобы можно было на какое-то время остаться в Германии. Ты же знаешь, у меня слабость к немецким лесным угодьям. Но я сразу вызвал у них подозрение, и вместо того, чтобы снова отпустить меня, они стали меня допрашивать, нашли несоответствия, подозрительные моменты. Я подходил по их схеме, понимаешь? Я был другим. К этому ещё тёмные глаза, мой нос ... Я дал им целый ряд причин.
Колин сделал паузу, чтобы собраться с мыслями, и вдруг я поняла, что ему было также сложно рассказывать об этом, как мне - слушать. Туман в моей голове рассеивался с каждым словом, а замёрзшее море внутри меня начало двигаться, как бы я не хотела держать его в плену под панцирем.
- Зачем тебе вообще нужно было подавать заявку на документы? Тебе ведь они вовсе не нужны, ты можешь существовать и без них, не так ли?
На один момент Колин отвернулся от меня.
- Моя старая ошибка, - сказал он, наконец. - Я хотел быть настолько человеком, как только возможно, даже, может быть, отправиться на войну - на какой стороне, мне было всё равно. По крайней мере, я бы был в безопасности на фронте. Никаких женщин, никакой Тессы. Может быть, моя хладнокровность чего бы то там стоила. Может быть, меня бы за это ценили.
- О Боже, Колин ... - Пойти на войну, чтобы тебя воспринимали как человека, всё равно на какой стороне? Разве чтобы быть человеком, нужно убивать других существ?
- Я знаю. Это было глупо. И произошло то, что должно было произойти: я попал под подозрение, и они доставили меня в один из своих лагерей, где я сначала должен был работать, а потом умереть. Я не распознал серьёзность ситуации, подумал, что смогу убежать, когда только захочу, как только представиться такая возможность - ночью, когда у меня больше всего силы. Но весь страх и ужас, плохие сны вокруг меня, заставили меня сразу же голодать. А я не хотел похищать сны у тех людей, у которых они ещё были, потому что это было единственное, что у них ещё осталось, а ко снам надзирателей я чувствовал отвращение. Кроме этого, существовали только страх и смерть. После только нескольких дней я был настолько же больным и истощённым, как и они.
Я почти больше не могла контролировать тошноту в горле, но моя рука оставалась лежать рядом со мной на простыне. Я не подняла её.
- В какой-то момент они начали отравлять газом. Ты знаешь, что они говорили: вам нужно искупаться под душем, помыться. Потом из насадок выходил газ. Только я выжил. Конечно, я притворился мёртвым, но ...
- Я знаю это, - прошептала я. - Я это видела. Я была поймана в тебе. Я была тобой.
Мы молчали, в то время как снаружи журчала вода. Потоп пришёл. Я с удовольствием закрыла бы окно, но я была не в состоянии двигаться. Колин сделал это за меня, хотя он ненавидел быть запертым. В эти тихие минуты может быть больше, чем когда либо.
- Они ставили надо мной эксперименты, когда поняли, что газ не может мне навредить, но и эксперименты ...
Колин был не в состоянии рассказать до конца. Но это было и не нужно. Я уже тогда в школе не могла понять, и я всё ещё этого не понимала. Я верила, да, и я знала, но я не понимала этого. Медицинские эксперименты были частью всего этого. В конце концов, речь шла о том, чтобы вывести и искоренить. Массовое убийство было только средством для достижения цели.