Он подождал, пока она исчезнет из вида, а затем прошел на другую сторону согумной к видеофонной будке, полистал секунду справочник и набрал номер Библиотеки.
— Тематическая публичная библиотека.
— Дайте мне, пожалуйста, Дуга Эпплфорда.
— Извините, — сказала девушка на коммутаторе, — но мистер Эпплфорд уже ушел. Может быть, дать вам миссис Магайр?
Тинбейн положил трубку.
Вскинув глаза от очередной проверяемой рукописи, Мэвис Магайр увидела перед своим столом испуганного вида девушку с очень длинными темными волосами.
— Да? — спросила она, раздраженная, что ей мешают работать. — Что вы хотите?
— Я хочу получить информацию про мистера Рэя Робертса.
Лицо девицы было бледное, как воск; говорила она как-то заторможенно.
— Информацию про мистера Рэя Робертса, — издевательски повторила миссис Магайр. — Понятно. Сейчас… — она взглянула на часы, — полшестого. Полчаса до закрытия. И вы, дорогая, хотите, чтобы я за это время подобрала для вас все источники. А потом вручила их вам, и вам бы только и оставалось, что сесть и их прочитать.
— Да, — прошептала девушка, еле шевеля губами.
— Мисс, — сказала миссис Магайр, — отгадайте, кто я такая и в чем состоит моя работа? Я заведующая Библиотекой, у меня свыше сотни подчиненных, любой из которых мог бы вас обслужить, приди вы сюда пораньше.
— Мне посоветовали обратиться к вам, — прошептала девушка. — Ну, те, у главной конторки. Я думала спросить у мистера Эпплфорда, но он уже ушел. Он такой услужливый.
— Вы от муниципалов? От какой-нибудь гражданской организации?
— Нет. Я от витария «Флакон Гермеса».
— А что, мистер Робертс успел умереть? — поинтересовалась миссис Магайр.
— Нет, я не думаю. Наверно, мне лучше уйти. — Девушка отвернулась от стола и как-то сразу ссутулилась, стала похожа на больную искалеченную птицу. — Извините, пожалуйста… — Ее голос прервался.
— Подождите, — резко окликнула Мэвис Магайр. — Повернитесь и смотрите сюда, на меня. Вас послали, ваш витарий вас послал. По закону вы имеете право использовать Библиотеку как источник информации. Вы абсолютно вправе провести здесь поиск. Идите за мной, я вас проведу. — Не оглядываясь на Лотту, она миновала два зала, вошла в свой собственный кабинет, ткнула пальцем одну из бесчисленных кнопок интеркома и сказала: — Я была бы очень благодарна, если бы кто-нибудь из искоров зашел на пару минут. Спасибо.
И лишь после этого Мэвис Магайр повернулась и взглянула на девушку. «Она у меня отсюда не выйдет, — сказала она себе, — пока я не выясню, зачем это их витарию потребовались данные про Рэя Робертса. Не смогу выяснить сама, так выяснят искоры».
Глава восьмая
Подобным образом и сама материя (не считая форм, ею принимаемых) невидима и даже неопределима.
Во внутреннем помещении витария «Флакон Гермеса» доктор Сайн напряженно слушал стетоскопом довольно заурядное темное тело Анарха Томаса Пика.
— Ну как? — спросил Себастьян, чьи нервы были уже на пределе.
— Пульса нет. Но на этой стадии так обычно и бывает, то появится, то исчезнет; это же самый критический период. Все компоненты вернулись на прежнее место и готовы снова функционировать, но… — Сайн махнул рукой, призывая всех к тишине. — Подождите. Вроде бы я что-то слышу.
Он взглянул на приборы, отмечавшие пульс, дыхание и активность мозга. По всем экранчикам бежали прямые, без единого изгиба линии.
— Да что с него спросишь, с трупа? — безразлично заметил Боб Линди, всем лицом, всей своей фигурой выражавший сомнение в этом предприятии. — Мертвяк он и есть мертвяк, без различия, Анарх он там или бродяга подзаборный, и пять минут ему осталось до возрождения или пять столетий.
— Sic igitur magni quoque circum moenia mundi expugnata dabunt labem putresque ruinas, — прочитал Себастьян по бумажке. — Последние слова тут ключевые: putresque ruinas.
— Откуда это? — спросил доктор Сайн.
— С того самого памятника. Вот такую эпитафию придумали ему. — Он мотнул головой в сторону трупа.
— Я почти не знаю латыни за пределами медицинской терминологии, — сказал доктор Сайн, — но все же могу понять слова «putresque» и «ruinas». К нему они вроде как не относятся.
Какое-то время он, Линди и Себастьян молча смотрели на тело. Оно выглядело совершенно законченным, готовым к новой жизни. «Да что же его задерживает?» — думал Себастьян.
прочитал отец Файн.
— Что это? — удивился Себастьян; библейские стихи, написанные гекзаметром, — это было для него что-то новое.
— Перевод предыдущих строк поэмы, откуда взята Анархова эпитафия. Тит Лукреций Кар, «О природе вещей». Ты что, Себастьян, не узнал?
— Нет.
— А может, прочитать это задом наперед, и он как раз и вернется к жизни, — ядовито заметил Линди. — А может, это намек такой. Я совсем не в восторге, — он резко повернулся к Себастьяну, — от всей этой попытки вдохнуть жизнь в окоченевший труп. Это совсем не то, как услышать живого человека, запертого в тесном ящике, и вытащить его наружу.
— Разница тут только во времени, — примирительно сказал Себастьян. — Там сразу, а тут какие-нибудь дни или даже минуты. Тебе просто не нравится об этом думать.
— Ну а сам-то ты, Себ, — жестко заметил Линди, — сам-то ты часто вспоминаешь то время, когда был еще трупом? Ты любишь об этом думать?
— А там и думать не о чем, — пожал плечами Себастьян. — За время смерти я не помню ничего, только и помню, что очнулся в гробу. Вот это-то я помню, и очень хорошо. И часто об этом думаю.
И с тех пор, добавил он про себя, у меня так и осталась клаустрофобия. Психическое расстройство, очень распространенное среди старорожденных.
— Мне кажется, — заметила Черил Вейл, — что это опровергает существование Бога и потусторонней жизни. Весь этот твой, Себастьян, рассказ о том, что после смерти ты себя не осознавал.
— Опровергает ничуть не больше, — возразил Себастьян, — чем отсутствие доматочных воспоминаний опровергает буддизм.
— Ну да, — вступил Р. К. Бакли. — Если старорожденные не могут ничего вспомнить, это еще не значит, что ничего и не было. Я вот утром, бывает, помню, что мне очень много снилось, а что снилось — не помню, ну хоть убей.
— Иногда, — заметил Себастьян, — у меня бывают сны.
— О чем? — спросил Боб Линди.
— Ну, вроде как лес.
— И это все?
— И еще один сон. — Он замялся, потом неуверенно продолжил: — Я чувствовал рядом что-то огромное, темное, бьющееся, словно сердце. Бьющееся громко и отчетливо, то вздуваясь, то опадая. И очень сердитое. Оно выжигало меня изнутри и очень не одобряло — ну, большую часть меня.
— Dies Irae, — объяснил отец Файн. — День гнева.
Он ничуть не удивился, Себастьян говорил с ним об этом и прежде.
— И ощущение, что оно живет, — продолжил Себастьян. — Живет абсолютно. В сравнении с этим мы — лишь искорка жизни в неживом комке. И лишь эта искорка двигается, говорит и действует. А вот оно ощущало полностью, не ушами или глазами, а ощущало вообще.
— Паранойя, — пробормотал доктор Сайн. — Чувство, будто за тобой наблюдают.
— А на что оно сердилось? — спросила Черил.
Себастьян на минуту задумался, а затем ответил:
— Я был недостаточно мал.
— Недостаточно мал, — с отвращением повторил Боб Линди. — Жратва собачья.
— И оно было право, — горячо сказал Себастьян. — В действительности я был несравненно меньше, чем мне думалось. Или чем я готов был признать. Я привык видеть себя гораздо бо́льшим, с бо́льшим размахом.
«Ну да, размах, — кисло подумал он. — Вроде как стырить тело Анарха и загнать за большие бабки. Великолепный пример, просто идеальный. Так я ничему и не научился».
— Но почему, — не отставала Черил, — оно хотело, чтобы ты был маленьким?
— Потому что я и был маленьким. Такой вот несомненный факт. И я был вынужден взглянуть этому факту в лицо.
— Почему? — спросил Боб Линди.
— Типичный Судный день, — философски заметил Бакли. — Это день, когда тебе приходится взглянуть в лицо всей реальности, которую ты прежде старался не замечать. Я в том смысле, что все мы врем самим себе гораздо больше, чем окружающим.
— Да, — согласился Себастьян, это точно выражало его мысли. — Только тут всего и не объяснишь. — Вот удастся, подумал он, оживить Анарха Пика, интересно бы с ним побеседовать, уж он-то, небось, много про это знает. — Он — Бог — не сможет тебе помочь, пока ты сам не осознаешь, что во всем зависишь от него.
— Религиозная жратва, — презрительно бросил Линди.
— Но ты вот только подумай, — продолжил Себастьян, — вот я поднимаю руку. — Он поднял руку. — Я вполне уверен, что я это делаю, что я могу это сделать. Но в действительности это делает сложная совокупность биохимических процессов, которую я унаследовал, которую я не придумал, а получил готовой. А вдруг сгусток крови в полушарии моего мозга, сгусток размером с маленькую карандашную резинку, — и я не смогу двинуть ни рукой, ни ногой, на стороне, противоположной этому полушарию, до конца своей жизни.
— И потому ты трепещешь пред Его величием? — спросил Боб Линди.
— Но Он может помочь тебе, — сказал Себастьян, — только если сам ты готов принять Его помощь. А принять ее очень трудно. Потому что, когда ты это делаешь, ты перестаешь существовать, почти. Ты съеживаешься почти до нуля. Почти, но не совсем — нечто реальное остается.
— Бог, всякий день строго взыскивающий, — процитировал отец Файн.
— Да что с меня особенно и взыскивать, — возразил Себастьян, — просто невежественный мужик. И мне было необходимо взглянуть этой правде в глаза. Таким образом… — Он немного замялся. — Таким образом я мог вернуться к Нему. Где и было мое место. И осознать, что девять десятых всего, что я сделал в жизни, сделал в действительности Он, а я был вроде как сторонний наблюдатель.
— Всего хорошего? — спросил Линди.
— Всего. И хорошего, и плохого.
— Ересь, — сурово заметил священник.
— Да? И что из этого? Главное, что это правда. Не забывайте, отче, я там был. Я отнюдь не пропагандирую какие-то там взгляды, а говорю все как есть.
— Теперь я слышу фибрилляцию сердца, — сказал доктор Сайн. — Сильная аритмия. Аурикулярная фибрилляция; от нее он, наверное, и умер. А теперь вернулся к этой стадии. Если и дальше все будет хорошо, нормальный ритм постепенно восстановится.
— И все равно я не понимаю, почему Бог хочет, чтобы мы себя чувствовали какой-то мелочью. Разве Он нас не любит? — спросила Черил, желавшая продолжить богословский спор.
— Да тише вы, — раздраженно бросил доктор Сайн.
— Мы должны быть маленькими, — вполголоса сказал Себастьян, — чтобы нас могло быть так много. Чтобы жили, не мешая друг другу, бессчетные миллиарды раздельных существ. Если бы один из нас был большим, величиною с Бога, сколько бы нас поместилось? Я смотрю на это как на единственный способ, которым каждая потенциальная душа может…
— Он живет, — сказал доктор Сайн и сразу как-то осел, словно из него выпустили воздух. — Нам сильно повезло, что это его не убило. — Он взглянул на Себастьяна и слабо улыбнулся. — Твоя игра удалась: у нас есть еще один оживший, и этот оживший — Анарх Томас Пик.
— Ну и что же теперь? — спросил Линди.
— Теперь, — вступил, ликуя, Р. К. Бакли, — теперь мы богаты. В нашем каталоге появится товар, за который можно запросить любую цену. — Его блестящие глаза опытного торговца метались из стороны в сторону. — Хорошо. Вот с чего я, пожалуй, начну. Этот звонок из Италии; пока что он только один, но они готовы торговаться. И как только начнется торговля, буду гнать цену все выше и выше.
— Обалдеть, — сказала Черил. — Нужно отметить это дело трубочкой согума.
Вот это уж ей было понятно; всякие там теологии ставили ее в тупик, но никак не денежные вопросы. Подобно Р. К. она могла похвастаться великолепным здравым смыслом.
— Доставайте согум, — сказал Себастьян. — Сейчас для него самое время.
— Значит, теперь он в твоих руках, — сказал Линди. — Только и остается, что верно решить, кому бы его загнать.
— А может, — сказал Себастьян, — мы спросим его самого?
О таком они раньше как-то не думали: пока Анарх был трупом, он казался не более чем предметом, товаром. Но теперь, появившись среди них как живой человек, он, хоть и остался юридически собственностью витария, перестал быть бездушной коммерческой единицей.
— Он очень умный человек, — продолжил Себастьян, — и наверняка знает про Рэя Робертса больше, чем вся Библиотека.
Лотта так еще и не вернулась; он заметил это далеко не сейчас и уже начинал волноваться. «Да что же там с ней? — думал он. — Будем надеяться, что ничего…» Эти мысли неотвязно крутились в его голове, несмотря на все проблемы с Анархом.
— Мы собираемся сдавать его в больницу? — спросил Р. К.
— Нет, — отрезал Себастьян.
Это было слишком рискованно; придется уж доктору Сайну самому здесь о нем позаботиться.
— Скоро он придет в сознание, — сказал доктор Сайн. — Процесс оживления проходит необычно быстро. Судя по этому, и смерть его была быстрой.
Себастьян склонился над Анархом и пристально разглядывал темное маленькое морщинистое лицо. Это лицо было явно живым. За немногие минуты оно разительно изменилось. Видеть, как бездушная материя начинает жить… «Ведь это же чудо, — сказал он сам себе, — величайшее из всех чудес. Воскрешение».
Глаза открылись. Анарх смотрел на Себастьяна, его грудь то вздымалась, то опадала, лицо было на редкость спокойным, из чего Себастьян заключил, что умер он очень тихо. В полном соответствии со своим призванием Анарх скончался, как Сократ: никого не ненавидя и ничего не боясь. Такое Себастьян видел впервые, даже несмотря на весь свой опыт; как правило, момент возвращения к жизни наступал еще под землей, в жутком могильном одиночестве.
— Может, он выскажет сейчас что-нибудь глубокое, — предположил давно молчавший Линди.
Зрачки еле заметно шевельнулись. Все еще лежавший без движения человек видел всех, кто собрался вокруг него. Глаза блуждали, но выражение лица оставалось все тем же, спокойным. «Как будто, — думал Себастьян, — мы оживили некий наблюдающий механизм. Интересно, много ли он помнит? Больше меня? Надеюсь, что да, и это было бы вполне логично. В силу своего призвания он должен и больше замечать, и больше запоминать».
Темные пересохшие губы зашевелились.
— Я видел Бога. Вы мне смеете не верить? — Голос Анарха был еле слышен, как шелестение ветра.
Комната на мгновение погрузилась в тишину, а затем, ко всеобщему удивлению, Р. К. Бакли сказал:
— Моим словам вы смеете не верить?
— Я видел Всемогущего, — прошептал Анарх.
— Рука, — сказал Бакли, — Его лежала на горе.
Он смолк, стараясь вспомнить; все бывшие в комнате молча на него смотрели. Анарх тоже на него смотрел, явно ожидая продолжения.
— И Он, — вспомнил наконец Бакли, — взирал на мир и все Его дела.
— Его я видел так, как вы меня сейчас, — продолжил Анарх. — И даже лучше, вы должны мне верить.
— Что это такое? — спросил Боб Линди.
— Старые ирландские стихи, — повернулся к нему Р. К. Бакли. — Я же ирландец, если кто не знал. А это поэма Джеймса Стивенса вроде бы. Впрочем, автора я мог и перепутать.