Мелентий все еще рубился с Алышаем. Оба устали.
— Святитель Микола, неужто терпеть мне этого лихозубого, — упрашивал Мелентий святого.
Алышай тоже что-то прокричал. К нему бросились ордынцы и заслонили его собой.
— Подмогните Мелентию, — указал Ермак Брязге. И десяток казаков, выхватив сабли, бросились попу на выручку.
Спрятавшиеся в стругах казаки из пищалей били в спину продиравшимся на берег ордынцам.
…В ворота Карачин-городка влетело несколько всадников. У мечети Алышай соскочил с коня и бросился вовнутрь. Там он упал на колени перед муллой:
— Аллах всемогущий, отведи гнев! Что скажу я сильнейшему и мудрому Кучуму в свое оправдание? Неверные нас перехитрили.
Мулла, не переставая молиться, проговорил:
— Ничего не скажешь, твою голову он наденет на острый кол, а тело бросит псам. Ты пропустил врага.
Алышай злобно поглядел на муллу и выбежал из минарета.
В ворота городка бегут ордынцы…
Напрасно Алышай хлестал их тяжелой плетью. Он ничего не мог поделать с этим хлынувшим потоком людей, объятых ужасом смерти.
А за ними сомкнутым строем, с развевающимися хоругвями шли казаки.
И Алышай один устремился навстречу казакам. Когда казаки приблизились, он вытащил нож и всадил себе в сердце.
Ермак подошел к нему, встретился с тускнеющим взглядом. Еле шевеля губами, Алышай проговорил:
— Не поведешь меня за своим конем на Русь!
Ермак дал ему попить воды.
— Отходишь? Жалко. Такого воина и на Руси чтут.
Алышай не ответил.
— Сего воина похоронить с воинскими почестями. — Ермак снял шлем и поклонился телу врага.
…С хрустом ломая подросток, валится огромная ель…
…Падает еще одно гигантское дерево. Еще одно…
Татары обрубают мягкие ветви, но оставляют голые метровые сучья, к тому же заостряя их.
По всему лесу — яростный стук топоров.
Урочища Подчеваш — залесенная круча метров в шестьдесят высотой, под которой изгибался подковой Иртыш. Берег метров с полсотни шириной, одним концом песчаная дуга упиралась в неприступные кручи, а другой — в пологий спуск к реке, заросший стеной леса. Тут-то и устраивалась длинная засека…
Маметкул в сопровождении четырех телохранителей медленно и молча объезжал строящееся укрепление.
Неожиданно из-под ветвей вынырнул всадник. Соскочив с коня, он упал на колени перед конем Маметкула.
— О, непобедимый! Не вели казнить за черное известие.
Маметкул положил руку на золотую рукоятку меча, бросил сверху:
— Говори.
— Нечестивый Ермак-атаман совсем близко. Он уже повоевал Карачин-городок. Побил его знатных людей, а черных освободил от дани.
В ярости Маметкул выдернул чуть не до конца из ножен меч.
— Пощади, великий! — взмолился гонец.
Маметкул с лязгом задвинул меч в ножны, бросил коня вперед, чуть не стоптав гонца.
Всадники ринулись за ним.
Остановился Маметкул перед крупным, поросшим травой увалом на вершине.
Было видно, как между шатрами сновали пешие и конные.
По-прежнему со всех сторон доносился стук топоров.
— Ермак ищет дружбы с черными людьми ханства. Но он найдет здесь свою смерть! — яростно прохрипел Маметкул, ткнул плетью в сторону леса. — Разве можно преодолеть такую засеку?
— Невозможно, великий Маметкул, — заискивающе сказал его спутник.
Из-за увала выскочила группа всадников во главе с пожилым мурзой Приложив руку к груди, мурза чуть поклонился:
— Великий хан зовет тебя Маметкул, на церемонию боевой шерти вассальных своих князьков.
…Под звук барабанов двое нукеров вывели из красной палатки обнаженного до пояса, трясущегося человека, поставили на белую кошму и одели петли на ноги, а концы веревок привязали к врытым с обеих сторон кошмы шестам, вершины которых были связаны.
Кучум сидел в своем золоченом кресле около голубого шатра. Рядом сидели Маметкул и карача. Перед ними, образуя полукруг, стояли пешие остяцкие и вогульские воины во главе со своими князьками. Групп таких было десятка два с половиной. А за ними сплошной стеной стояли татарские воины в полном вооружении.
Хан кивнул, и громкоголосый глашатай объявил:
— Великий хан Кучум в тяжкий для ханства час принимает шерть на крови от своих улусных князей и мурз. Великий хан пожертвовал для боевой клятвы этого храбрейшего воина.
С новой силой затрещали барабаны. Из белой палатки вышел человек в ярко-красной одежде и, подняв над головой широкий обнаженный меч, тоже подошел к белой кошме.
Ступил на нее, встал рядом с обреченным, оперся обеими руками на опущенный меч.
Барабаны загудели глухо и зловеще. Подчиняясь звукам, вассальные князья и мурзы двинулись к Кучумову трону и стали один за другим перед ним на колени, уткнувшись лбами в землю.
Барабаны умолкли, князьки поднялись с земли, встали в один ряд слева у трона.
Поднялся Маметкул, шагнул под развевающееся справа от Кучумова трона зеленое знамя ислама.
Снова загудел барабан.
Палач перерезал веревку, которая держала концы шестов, и те, рванувшись вверх, перевернули жертву вниз головой, раздвинув ей ноги.
Палач поднял меч и с силой опустил его, развалив жертву надвое.
Затем поднес окровавленный меч Маметкулу, держа его перед собой за оба конца.
Маметкул принял меч, прокричал:
— Клянитесь, что ваши сердца будут так же преданы великому хану Кучуму, как сердце этого воина. Что ваша кровь будет так же пылать ненавистью к врагам великого хана Кучума, как пылала эта горячая кровь, теперь с радостью отданная любимому хану… Клянитесь!
Князья один за другим подходят к Маметкулу, целуют окровавленную саблю.
— Князь Семар клянется.
— Князь Роман клянется.
— Князь Бояр клянется.
Хан Кучум воспринимает обряд клятвы с удовлетворением: карача оглядывает князьков хмуро и недоверчиво.
…Струги под парусами шли ходко.
Берега были охвачены осенним багряным румянцем.
Вдали выступили утесы, которые с каждой минутой все больше расходились в стороны, и вдруг разом за ними распахнулась водяная ширь.
— Иртыш-батюшка! — полной грудью вздохнул Ермак.
Казаки сняли шапки, кланялись великой реке, черпали горстями воду и пили.
— Студена!
В лицо ударил холодный ветер…
Казаки стали поеживаться…
— Не замерзай, братцы, Кучум шатры теплые припас для нас! — проговорил весело Черкас Александров.
— В битве согреемся, — расправил плечи Болдыря. — Ударим — или Сибирь наша, или со стругов — прямо в рай. Чего казаку пугаться.
Шумел, галдел казачий круг. Возбужденные, злые, измотанные, обросшие, израненные казаки столпились вокруг своих атаманов. На многих надеты татарские шлемы, кольчуги, шапки, пояса, сабли.
Моросит дождь, под сапогами казаков хлюпает грязь. Городок Атик, где остановились казаки, мал и тесен. А на другом берегу реки возвышается Чувашев мыс — царство Кучума. Там виднелись татарские всадники и люди, рывшие землю.
— Темной ночью сесть на струги и бежать на Русь! Вот она — стылая осень, а за ней зима. Ни один казак не доживет до зеленой травы.
Глухой рокот, словно ветер, пробегал по кругу.
— Ране не погибли, а ноне погибнем тут, и костей ворон на Дон не снесет.
— На черта нам Кашлык?!
— Все ханское богатство в нем!
— Да почто все-то? — Федька Замора выскочил вперед. — Мало других городков? Прощупаем еще пару-тройку, да и домой!
— Верно-о! А то зачнутся морозы — околеем тут!
— А куда домой-то? К Строгановым? — выступил Савка Керкун. — Так они за припасы, за всякое снаряжение спросят. А ни золота-серебра, ни мягкой рухляди для расчету с ними у нас пока нету.
— А можа, на Волгу? На Дон?
— А тама стольник Мурашкин ждет со стрельцами! Забыли!
Федька Замора невольно потер шею.
— Что, царский топор чуешь? — спросил Ермак.
Казаки загоготали.
Ермак встал. Вышел на середину круга. Снял шапку, поклонился на четыре стороны. Шум и гам пошел на убыль.
— Кто тут про морозы говорил? Верно, околеем, коли назад двинемся. Навстречь воды до ледостава нам не выгрести.
В гуще людей угрюмо сидел Анфим Заворихин. Рядом с ним — тощий казачишка по имени Осташка.
— Казаки! — сорвался он с места. — Ежели Кашлык не взять, а из Сибири этой проклятой не уйти… что же тогда получается? Пораскиньте-ка головами, у кого есть, ну-ка?!
Гам и говор стали будто волной откатываться, утихать.
— А то получается, казаки, что завел нас сюда Ермак-атаман на погибель, на смерть лютую!
Притих казачий круг. Зловещая тишина эта могла обернуться и так, и этак. Ермак понимал, что время терять не надо.
— Спасибо тебе, Осташка, что круг угомонил, — сказал он. — Значит, выбор у нас, казаки, один — кровь с носу, а Кашлык брать надо. Неужто отсель своротим? Предадим те, что головы сложили, тех, кого по именам выкликали, сосчитывали… предадим? Другой раз закопать их хотите? Казачья клятва от века нерушима. И слава наша вознесется на том холме! Вся Русь поклонится нам. Попы в церквах помянут. От отцов к детям пойдут наши имена.
— Нет у нас возвратного пути. Один только — чрез реку.
— А если не удержимся?
— Псы скулят, а не люди. Если есть силы бежать, кто поверит, что их не осталось, чтобы драться?
Казачий круг постепенно успокаивался. В разговорах появилось размышление.
— Да, как возьмешь эту чертову крепость? Татарьев тьма, доспешны они, сказывают, у них даже пушки есть.
— Это уже мое атаманское дело, как взять. Доспехов и у нас прибавилось. А пушки, — Ермак усмехнулся, — пушки татарские вон Кузьмич обещался заговорить. Он умеет.
По кругу потек веселый говор.
— Только… — возвысил голос Ермак… — Только еще раз объявляю: как повоюем ханский город — бедный люд не забижать. Коли озлобим мы его — не удержаться нам в Сибири. Помните, только тот, кто за Кучума стоит, наши супротивники.
— И я — за то, чтоб в Кашлыке зимовать, — вскочил в круг Заворихин. — Только, спрашиваю, что это за жизнь будет? Девок атаман трогать запрещает. И черных людишек трясти не велит. А много ль тогда в Сибири добычи возьмешь?
Возник и покатился ропот.
— Я к тому, — надрывался Заворихин, — что мурз да князей всяких, что за Кучума стоят, в Сибири немного, а черных — тьма-тьмущая. За Кучума они али нет, а до дюжине шкурок с каждого — и всем по ноздри хватит, и вам, и хозяевам вашим, Строгановым, которые сюда снарядили вас.
Ермак хмуро слушает Заворихина.
— Я, казаки, — не казак. Но давненько уже сомнения меня берут: че это атаман такой добрый к иноземцам? И откуда друзья тут старые у него? Вогул Игичей вон, к примеру. Не со здешних ли ты мест, Ермак Тимофеич?
— Со здешних! — Ермак выдернул саблю, с размаха воткнул ее в землю перед собой.
Снова притих круг.
— Со здешних я почти мест, казаки. И Строгановы мне давние знакомцы. Знаю, что они за люди, а потому не признаю их хозяевами над собой.
Загудел круг, как потревоженный улей.
— А кого же признаешь? — с издевкой промолвил Заворихин.
— Никого! Мы, казаки, — люди вольные.
— Слава Ермаку-у! — взорвался круг.
— Слава-а! — полетели в воздух шапки.
— Даешь Кашлык!
— Веди, атаман!
Под эти крики Мелентий стукнул каблуками и, разбрызгивая грязь, пошел в пляс под частую песню.
…Было хмурое серое утро. Струги почти вплотную пересекали Иртыш. Еле шевелили веслами, чтоб не шуметь. Ермак стоял под знаменем Спаса на ертуальном струге. Рядом с ним взволнованно вглядывались в приближающийся темный яр Иван Кольцо, Никита Пан, Мещеряк.
По кромке яра вихрились быстрые клубы пыли: татарские уланы проносились вдоль обрыва. Толпы пеших ордынцев, остяков, вогулов ждали на горе приближения стругов.
За ними, еще выше, белели шатры, высоко развевалось знамя Кучума.
Струги все ближе и ближе подплывали к берегу. Неожиданно сизые тучи разорвались. Из-за хмурых облаков выглянуло солнце и, словно живой водой, взбрызнуло казацкую рать, реку, яр. И все мгновенно ожило и заиграло веселыми пестрыми красками: радовали и веселили глаз красные суконные чекмени, кафтаны и алые верхи лихо заломленных казачьих шапок, блеск воинских хоругвей, синеватые переливы кольчуг, золотые молнии пик и серебристые разливы обнаженных мечей.
Татары сверху разглядывали казачью дружину. Они видели ее малочисленность и выкрикивали бранные слова.
Полетели первые стрелы. На них были привязаны дохлые мыши, баранья требуха.
В молчании подплывали казаки к кучумовскому берегу.
Стрелы все более частым дождем осыпали струги. Тугими ударами они падали в темную рябь Иртыша, с лязгом били казачьи кольчуги, ломались о щиты. Одного казака ударило стрелой в грудь, и на жупане заалела кровь. Он вырвал стрелу и ладонью прикрыл рану.
— Погодь, дай только добраться! — прохрипел он.
Лицо его побледнело, борода взмокла от пота, такая была боль.
И в этот момент зазвучал призывный голос Ермака.
— Бей супостата!
Пищальники дали дружный залп по орде.
Кузьмич поднес смоляной фитиль к заряду. Почти мгновенно пушка изрыгнула пламя. Струг качнулся.
На соседних стругах отозвались другие пушки.
Пороховой дым окутал струги.
И разом дрогнула земля, с отвесов яра заклубилась пыль, смешавшаяся с пороховым дыбом.
Выставив впереди себя огромные, в человеческий рост луки, татары беспрестанно посылали тысячи стрел.
Струги напоминали сейчас огромных ежей.
И вновь раздался с них пушечный и пищальный залп.
Гребцы еще раз взмахнули веслами, и струги уперлись в берег.
Без раздумья казаки прыгали в мелкую воду и выбегали на узенькую ленточку плоского побережья, над которой возвышалась неприступно укрепленная крепость.
А в донском селении Алена и Мария гадали на зеркалах.
…И вдруг в одном из зеркал явственно обозначился всадник в шлеме и в панцире.
С криком схватила Алена зеркало, но изображение исчезло.
— Ермолай! Он живой! — убеждала Алена Марию. — Я его видела, он жив!
— И я видела, — успокоила ее Мария. — Чего ему сделается…
Ермак, точно в таком же одеянии, как привиделось Алене, показывает атаманам на завал, из-за которого летят стрелы.
Мимо Ермака казаки тащат пушки, снятые со стругов.
— Эх, живьем бы взять Кучумку, и делу конец! — горячо сказал Александров.
— Хорошо бы так-то, — усмехнулся Ермак. — Да не дурак он, чтоб в руки нам даться. Вишь какую засеку устроил!
…В первый день, видимо, татары приглядывались к русским. Кучум ждал благоприятного расположения звезд для начала битвы.
…Ермак разведывал местность, пытаясь найти уязвимые места в обороне татар.
У костра под хоругвью на подостланной шкуре сидел Ермак. Яков Михайлов сидел перед ним на чурбане. Другие атаманы, со следами битвы на лице, в кольчугах, расположились прямо на земле. Здесь же сидел и Игичей.
Ермак говорил:
— Пушки я укажу, где поставить. Главное — выманить татар из-под засеки, на прибрежный пятачок. Они сами знаете, лучной стрельбой да конным напуском сильны. Им простор нужен. А где их конница на том пятачке развернется? Значит, грудь в грудь! А прямого ближнего боя они не любят. Потому и погромить их нам счас сподручнее в ближнем бою. В общем, так… Ты, Кольцо, схоронишься со своими казаками справа за мысочком. Ты, Никита, затаишься в лесу слева. Я с остальными пойду прямо на засеку. Потом сделаю вид, что отступаю к стругам. Тогда вы ударите с двух сторон, и порубим их в пень. Знак вам — труба.
— Маловато силенок, — сокрушенно проговорил Брязга. — Кабы вернуть тех, кто ране полег!
— Погодь, Богдан. Это ты верно сказал, но не всегда силой сломишь силу. Вот ты — вогулич, а с нами идешь, — обратился Ермак к Игичею. — У Кучума тоже вогуличи и остяки. За что они пришли сюда головы свои класть?