Настоятель от удивления поднял брови.
— Хорошо, пусть будет так, — он подумал, что это лучше, чем он полагал. Ведь теперь у него никто не переманит Германа, а тот будет работать над написанием Библии. Если бы он знал, о какой Библии идет речь?
— Когда я завершу свой труд, то сообщу.
— Договорились.
Герман взял с собой несколько книг, ими были библии: Новый и Ветхий Заветы, взял краски, кисти и свечи. Монахи замуровали проход. Келья находилась на первом этаже двухэтажного здания, расположенного на территории монастыря.
Герман приступил к работе. Он мало отдыхал. Свечи горели весь день и всю ночь. Он трудился не щадя себя ибо он знал, чей заказ он выполняет. Перед его глазами проходили картины гибели и мучения горожан. Он и для них старался написать книгу, чтобы Дьявол помиловал их заблудшие души. Ради всего человеческого рода на Земле он работал, не отрываясь от листов, сделанных из ослиных шкур. Под глазами появились впадины, тело исхудало, несмотря на скромную пищу, передаваемую через маленькое отверстие, расположенное вверху стены, у потолка. Монахи становились на лестницу и спускали на канате корзинку с едой. Герман настоял на скромной пище: вода, хлеб и яйцо или стакан молока. И эта трапеза была лишь один раз в день. Такова была просьба Германа, ибо он не хотел отрываться от работы. Он знал, что эта работа требует много времени. Ни один десяток лет уйдет на это. Он тщательно обводил каллиграфическим почерком каждую букву, каждую замысловатую дугу. Поначалу его пальцы сильно болели, он доводил мышцы рук до изнеможения. Герман уже не чувствовал пальцев, и ему казалось, что его руки сами по себе пишут книгу. А иногда он ловил себя на мысли, что не понимает того, что пишет. Его разум помутился, а мысли затуманились. И тогда он вспомнил слова своего заказчика: «Я буду помогать тебе в написании книги». Стало быть, все, что он делает — верно. Ибо в противном случае его остановили бы. По ночам он слышал, а может ему и казалось, что кто-то нашептывает ему слова на латыни. И не всегда понимая их смысл, он записывал эти слова в книгу, выводя каждую букву каллиграфическим почерком. Может эта работа, над которой он сейчас трудился, и есть цель его жизни, для которой он существует. Жизнь дана ему для написания этого труда, который послужит всем людям на многие столетия. Герман искренне верил. И это давало ему сил. Он перестал считать дни и месяцы, он видел лишь страницы.
Сначала он написал текст Ветхого Завета, потом текст Нового Завета, затем текст «Иудейской войны» Иосифа Флавия, далее «Этимологию» Исидора Севильского, сборник рассказов для праведников, под названием «Зеркало грешника», «Богемская хроника» Козьмы Пражского, в завершении он описал обряды и заклинания по изгонению Дьявола и описания различных древних магических ритуалов, в которых он ничего не понимал. Их смысл терялся в его сознании, ибо они были продиктованы голосом, и предназначались для избранных, как говорил ему автор этих строк.
Всего получилось 640 страниц или 320 листов, из которых он оставил восемь незаполненных, как и говорил заказчик книги. На 289 странице рука Германа неожиданно остановилась. Он понял, что Дьявол решил прервать работу. В темноте он лег на кровать. Он чувствовал, что книга не закончена, и с беспокойством поглядывал на книгу, лежащую на столе. А ночью ему приснился сон о Граде небесном. Высокие белые колоны, просторные залы, чудесные фонтаны, сказочно расписанные арки зданий, цветущие и уютные улицы, сияющее чистое небо. Он даже почувствовал благоухание множества цветов, прорастающих и украшающих своими пестрыми цветами город. В таком фантастическом городе хотел бы жить каждый.
Утром он понял смысл своего сна, и решил на 289 странице изобразить Град небесный. Его рука, словно управляемая какой-то невидимой силой, легко и плавно вырисовывала удивительный рисунок. Когда рисунок был закончен, его вдохновение и восхищение сделанной работой куда-то исчезло, и в душе вновь зародилось какое-то смутное волнение. Он с тревогой поглядывал на правую часть книги — на пустую 290 страницу. Что задумал необычный заказчик изобразить там. Он внимательно всматривался в пустой лист, но ничего не замечал. Ни единого намека, видения. Его мысли были пусты. Он искал тишину и покой, чтобы они подсказали ему ответ, натолкнули на действие. Но в этой затянувшейся тишине, он встречал лишь мрак и безмолвие.
Глава 15
Собрав все накопленные данные по этому делу, Руперт сделал для себя неутешительные выводы: прямых доказательств, причастия Германа Кухта к странному поведению внука Корра, не было. Личные суждения и психологические переживания опрошенных людей, по этому делу, не дают существенного влияния на разрешение задачи, поставленной дедушкой Ямеса. Однако остается в этом деле много неясностей, разгадать которые без показаний самого Германа Кухта не представляется возможным.
Руперт Коу собирал всё расследование в единую картину, чтобы составить отчет перед заказчиком. Ему не доставало свидетельств казни Германа: он решил, что ему необходимо побывать в камере смертников, где провел последние дни Герман Кухта.
Получив разрешение от директора тюрьмы, Руперт попал в тюремный блок, где содержались преступники, приговоренные к смертной казни. Директор, получив строгие предписания от Александра Царева, имеющего, по-видимому, большое влияние, практически ничем не интересовался у Руперта, не чинил препятствий. И поэтому, как только Руперт попросил возможность побывать в камере смертников, где когда-то провел несколько недель Герман, то директор немедля, без лишних вопросов, дал ему такое разрешение. Блок состоял из коридора и восьми камер, расположенных по обе стороны. Как пояснил дежурный офицер по блоку, двери в камеры решетчатые. Это для того, чтобы охранники могли свободно наблюдать за заключенными.
Руперт и офицер шли по коридору. Две камеры из восьми были заняты, остальные пустовали. Офицер остановился напротив одной из пустых камер.
— Хотите войти? — спросил офицер на ломаном английском языке.
— Это она? — спросил Руперт.
— Да, камера номер шесть, — ответил дежурный офицер.
Руперт кивнул. Офицер загремел связкой ключей. Решетчатые двери были открыты. Руперт вошел внутрь. Обстановка была довольно скудной: три каменные стены, нары, окно отсутствовало. Офицер остался снаружи. Руперт окинул взглядом стены, отодвинул кровать. Ничего, никакого намека, следа, от присутствия заключенного.
— Вы что-то ищете? — спросил офицер, глядя на действия Руперта, и его озабоченный вид.
— Скажите, вы присутствовали во время казни Германа Кухта, или хотя бы были в тот день, когда его казнили? — спросил Руперт.
— Нет, — четко ответил офицер. — Это был не мой день дежурства. Но, если вы хотите, я мог бы узнать, кто дежурил в тот день.
— Хорошо, но чуть позже…
— Если вас интересует Кухта, то могу вам кое-что сказать. Мне рассказывали те, кто дежурил здесь.
— Интересно, расскажите, его глаза прояснились.
— В день казни, многие заключенные подняли бунт. Они протестовали против его казни. А быть может, просто приветствовали его восторженными криками и стуками по стенам и дверям. Весь корпус ходил ходуном и звенел. Администрация посчитала, что начинается бунт, но… все стихло. Так они сопровождали Кухта, чтобы поддержать, идущего на казнь.
— Они знали его?
— Не думаю. Кухта долго не сидел в камере. Суд над ним был недолгим. Что-то около недели.
— Странно, ведь обычно, заключенный и тем более, приговоренный к смертной казни, имеет право на опротестование решения суда.
— Это верно. Мне известно, что Кухта не подавал апелляцию на помилование. Кроме того, его дело было громким. А начальство не любит такого, и поэтому решили ускорить процесс. Родственников, которые могли бы подать прошение, у него не было.
— Ясно, — сказал Руперт, переводя взгляд с офицера на пустую камеру, расположенную напротив. — А кто сидел там?
Офицер повернулся и посмотрел на пустующую камеру.
— Кто-то сидел… В тот день, когда Германа Кухта казнили, там был Остапов.
— Ясно, его казнили, — сделал вывод Руперт, глядя на пустую мрачную камеру. Он вспомнил заключенных, мимо которых они прошли. — А вот…
— Нет, почему вы решили, что его казнили.
— Ну, как почему. Это ведь блок смертников, а если камера пустует, то ясно, что заключенного…
— Совсем нет. Он жив и здоров.
— То есть, как жив? — удивился Руперт.
— Вы не в курсе. Я понял, — сказал офицер, и его глаза заблестели. — Смертную казнь-то у нас в России отменили. Ее заменили на пожизненное заключение.
— Стоп. Вы хотите сказать, что Герману не повезло. Его ведь казнили недавно.
— Все верно. О том, что будет такой закон — об отмене смертной казни, нам было известно заранее. И многие заключенные, а в особенности смертники, воспользовались этим обстоятельством. Они придумывали разные уловки: от прошения о помиловании, до дачи каких-то важных свидетельских показаний или показаний по их делу. В общем, они лезли из шкур, только, чтобы протянуть время. Отмены смертной казни уже давно ожидали. Проект закона уже более года находился на рассмотрении в думе. Все знали, что закон вот-вот вступит в силу. Все смертники и их родственники делали все, что могли, а вот Кухта ничего не делал.
— И его казнили.
— Да, так и было. А может кто-то из чиновников был в этом заинтересован. Он ведь серийником был. А эти люди здесь не засиживаются. Ему повезло, что он сразу в одиночную камеру к нам попал, а не в общую… — сказал офицер.
— Значит, я могу увидеть этого, как вы сказали, Остапова?
— Можете.
Руперт договорился с администрацией о допросе, и на следующий день он ожидал заключенного в отдельном кабинете.
Где-то вдали зазвенели цепи, за дверью послышались голоса. Конвоир доставил заключенного. Заскрипела дверь, и в комнату, согнувшись пополам, вошел заключенный. Его руки были заведены за спину и связаны цепями. Руперт вскочил, он спросил конвоира о странном способе доставки заключенного, но тот ничего не понял, так как не владел английским языком. Солдат остался за дверью. Руперт подошел к заключенному, взял его за плечо и потянул вверх так, что тот выпрямился во весь рост.
— Почему вы так изогнулись? Они над вами издевались? — спросил Руперт.
В ответ тишина. Заключенный, молча, глядел на Руперта, казалось, он боялся его и одновременно изучал его.
— Ах, да, я совсем забыл: вы же не понимаете меня, — сказал с досадой Руперт. — Вам придется подождать здесь, присаживайтесь. — Он подвел заключенного к стулу и усадил его. Зазвенели цепи, и на шум вбежал конвоир.
Он о чем-то злобно закричал на заключенного, и тот в ужасе беспокойно встал, отпрянул от стула, и вновь согнулся пополам так, что его голова была на уровне коленей.
— О нет, нет. Прошу вас, — умоляюще завопил Руперт на конвоира.
Обменявшись несколькими фразами с конвоиром, из которых оба ничего не поняли, так как не владели языком собеседника, они разошлись с сомнительным, но дружелюбным пониманием своих требований. Солдат остался снаружи, а Руперт вновь обратился к заключенному. Его тело дрожало, он стоял, согнувшись, не поднимая головы.
— Что здесь за порядки? — возмущался Руперт. У нас в Европе так не обращаются с заключенными, даже с приговоренными к высшей мере наказания. И комнаты чистые, белье белое, и насекомые не ползают и не кусают людей. Даже досуг есть. В камерах компьютеры имеются, заключенные могут писать книги. А здесь — черт знает что.
Он выпрямил заключенного и тихонько, без стуков цепью, усадил его на стул.
— Вы сидите здесь, а я схожу за переводчиком, — сказал шепотом Руперт.
Он подошел к двери и собирался ее уже открыть, как вдруг услышал за собой тихий и дрожащий голос на английском языке.
— Не стоит.
Руперт обернулся с удивлением в глазах и замиранием в сердце.
— Вы говорите на английском языке?
— Да, — сказал шепотом заключенный. — Но не стоит повышать голос.
Руперт вернулся и сел за стол.
— Хорошо. Это здорово, — сказал Руперт, не повышая голоса. — Мы можем общаться тихо, чтобы нас не потревожили. — Вы Остапов?
— Да, это я. Хотя лучше бы я не был…
— Почему? Вам ведь повезло, вы избавились от казни, — сказал Руперт в пол голоса.
— Я не знаю, что лучше, — ответил Остапов, — или быстро уйти с этого мира, или вести жалкое существование до конца своих дней. Я знал, что в тюрьме несладко, но по-настоящему почувствовал и узнал лишь, когда оказался за стенами с проволокой.
— К вам относятся, словно вы не человек. Воистину, человек может адаптироваться к любым условиям существования, даже к таким, казалось, нечеловеческим. Это ужасно, неужели…
— Вы журналист? — спросил Остапов.
— Нет, я частный детектив. Занимаюсь расследованием одного дела. Скажите…
— Вы иностранный гражданин, детектив… — казалось, что Остапов о чем-то размышлял. — Хорошо, вы хотите кое о чем у меня узнать.
— Верно, и…
— Тогда, деньги.
— Не понял, — удивился Руперт. — Какие деньги?
— За разговор. Это ведь не допрос, — пояснил Остапов.
— Сколько вы хотите?
— Десять долларов, — ответил Остапов.
Руперт вынул бумажник и передал заключенному десятку.
— Теперь начнем, — сказал Руперт, глядя, как Остапов ловко прячет десятидолларовую купюру в штанах. — Скажите, вы знали Германа Кухта?
— Это того, что казнили?
— Да, вы находились тогда в камере, напротив него. Вы могли видеть его в последние дни перед казнью.
Остапов вновь призадумался: он потер ощетиненный подбородок, почесал голову. Потом, словно, прозрел, заговорил:
— Вас интересует дневник?
Руперт остолбенел, он никак не ожидал от заключенного этого слова.
— А вы знаете, где он? — спросил Руперт.
— Когда его казнили, то разные люди посещали его пустую камеру. Они что-то искали. Спрашивали и меня о нем.
— А кто спрашивал? — спросил Руперт с явной заинтересованностью.
— Директор тюрьмы, Лупов, — ответил Остапов, и еще какой-то… Перед ним все чуть ли не кланялись. Видать, шишка большая, какой-то чиновник. Даже директор перед ним…
— Что вы знаете об этом, прошу вас, расскажите, — добродушно сказал Руперт.
— Я им ничего не сказал, потому что боялся за свою жизнь. Я ожидал подписания моего прошения, но надежды было мало. Если бы я тогда им рассказал, то меня могли и не помиловать. Зачем им свидетели. Я видел взгляд этого чиновника. Такой ни перед чем не остановиться. Он такой же сумасшедший, как и Кухта, только этот злой, а Кухта мирный и спокойный.
— Вы что-то знаете, я вижу, — сказал Руперт.
— Это хорошо, что вы иностранец, — сказал Остапов, его глаза заблестели, а на губах появилось подобие улыбки. — Я расскажу, что знаю, за тысячу долларов.
— Что? Опять деньги, — возмутился Руперт. — Я же заплатил вам.
— Поэтому я с вами говорю, — пояснил Остапов. — Но те сведения, что вы хотите узнать, и какие я не сказал другим, опасаясь за свою жизнь, я готов вам продать за тысячу долларов.
Руперт сжал губы, сморщил лоб.
— А эти сведения того стоят? Ведь сумма немалая. За такие деньги можно купить и антикварную статуэтку династии Мин.
— Вы не будете разочарованы, — ответил Остапов.
Руперт еще раз взглянул собеседнику в лицо, проверяя, не врет ли он. Затем вынул кошелек и выложил на стол восемьсот пятьдесят долларов.
— Это все, что есть у меня с собой. Если вы хотите больше, мне придется отправиться в банк, — пояснил Руперт.
— Нет, не стоит, этого достаточно, — выпалил заключенный. — Лучше так, чем вообще никак. Ведь второго такого случая может и не оказаться. Вы знаете, как здесь относятся к таким, как я?
— Зачем вам деньги? Вы не боитесь, что их у вас отберут?
— Сначала им придется найти их. А деньги здесь все любят. Эта сумма мне надолго пригодится. У меня ведь вся жизнь впереди, спешить некуда. — Деньги так же ловко исчезли в одежде заключенного, как у двух предыдущих допрашиваемых заключенных. — Итак, что вас интересует?