— Сатане? — спросил Руперт.
— Об этом говорится во многих книгах, что упоминают книгу Кодекс Гигаса. Приношение в жертву, чтобы самому стать его вечной слугой, каковым я и являюсь по сути. Но главное… Это ключ. Я достиг большой власти здесь на Земле, и теперь хочу получить восьмой человеческий грех — жить вечно. Побороть время и старение.
— Какой ключ?
— Тот, который откроет для меня вход к Дьяволу или пробудит его силу во мне. Эти восемь икон — еще полдела. Нужен ключ, чтобы все заработало. В дневнике Германа этого не было. К тому же он сжег его вместе со своими иконами. Там, в монастыре, когда пришли его арестовывать. Мы опоздали, он опередил нас, словно все знал наперед.
— А какую роль во всем этом сыграл бывший директор тюрьмы Владимир Лупов? — спросил Руперт.
— Этот идиот все испортил. Заставь дурака молиться, он и лоб себе расшибет. Я зачастил к Герману в камеру. Он не мог не заметить моей заинтересованности и, по-видимому, решил играть по своим правилам. Он что-то выяснил у Германа, а может и подслушал мой разговор с Германом, и когда мои люди пришли в камеру, чтобы забрать все восемь икон, то их там не оказалось. Директор исчез, я искал эту свинью повсюду: и совершенно случайно попал на одну из икон, она была в частной коллекции одного из коллекционеров. Я напал на след. Так я собрал лишь четыре иконы: остальные пропали, я уже потерял надежду, если бы не сообщение по одному из телеканалов Германии. Икона оказалась в руках какого-то профессора по психологии, но мои люди не добыли ее. Один человек погиб. Так я напал на ваш след. И мои люди преследовали вас до самой России. Я понял, что удача на вашей стороне, и потому не спешил. Я выжидал удобного случая. И такой появился. Кто умеет ждать, тот не теряет время, а аккумулирует его.
— А директор аукциона? Вы его тоже…
— Этот болван ничего не знал, но было поздно, мои люди перестарались, — сказал Царев. — Лупова я не убивал. Он разбился на машине, сгорел вместе с деньгами, вырученными за иконы. Так ему и надо.
— А вы не думали о том, что Герман договорился с Луповым, чтобы спрятать иконы от вас, — сказал Руперт.
— Может быть, но кто это может теперь подтвердить? — возразил Царев. — Мертвые не свидетели.
— Но они могут оставить после себя записи.
— Верно, и поэтому приступим к нашим делам. Я давно уже за вами наблюдаю, — он вновь вынул пистолет, — мне нравится, как вы работаете. Ни один мой агент не смог добыть последних записей Германа. А вы смогли. — Он навел пистолет на Руперта. — Отведите руки за спину. — Царев взял со стола наручники и закрепил их на руках Руперта, сковав его к стулу. — Вы будете наблюдать за всем. Я провел жертвоприношение. Им был Герман, вы будете свидетелем того, как я стану не только всемогущим, но и всесильным. Мне будет подчиняться смерть. Время отступит прочь, и откроется вечность.
А теперь давайте последнюю запись Германа. Я никогда не верил, что он сможет не оставить ее после своей смерти. Это невозможно. Где-то она должна быть.
— Вы правы. Но сначала выполнение вашего слова. Вы ведь обездвижили меня. Я не сбегу, даже от такого сумасшедшего, как вы.
— Вы не верите… Хорошо, я сдержу слово, — Царев вынул из кармана небольшой сложенный лист и развернул его перед глазами Руперта.
На листе были написаны слова на латыни: «Indulgentiam, pro abstinentiae».
— Латынь?
— Что, вы не читаете на латыни? Название этого препарата звучит на этом языке. Он очень старинный, и сила его не утрачена в веках, — он сложил лист пополам и сунул его в карман рубашки Руперта.
— Я сдержал свое слово, — сказал Царев. — Теперь вы. Если вы решили надо мной пошутить, то этот предмет, — он указал на пистолет, — не станет для вас тем, что вызвало в вас это прекрасное чувство — страх, а отправит вас на тот свет.
— И вы готовы это сделать, так и не узнав о последних записях Германа?
— Не испытывайте мое терпение, Руперт. Я привык добиваться того, что хочу любыми средствами, и поверьте, что смерть для вас от пистолета будет самым желанным по сравнению с тем, что я уготовил вам в случае вашего упорства.
— Хорошо, хорошо. Вы выполнили свою часть договора, я выполню свою, — ответил Руперт. — Вот вам шифр, по нему вы найдете книгу, здесь в библиотеке. Там должен быть небольшой лист с текстом.
— Диктуйте, я запомню.
— 14В242С, — четко сказал по памяти Руперт.
Царев вышел, его человек вскоре замаячил в проеме двери. Спустя некоторое время и сам Царев с довольным видом появился в комнате. Его охранник куда-то исчез за дверью. Он вынул из кармана небольшой лист.
— Я не сомневаюсь, что держу то, ради чего жил все это время, — сказал с гордостью Царев. — Сомнений быть не может — это и есть ключ Германа. Так он получал вечную жизнь. Но теперь все поменялось. Я лучше его, и Он должен это увидеть.
— Сатана? — догадался Руперт.
— Бог всеблаг, он дает человеку желаемое — жизнь, но никогда не ставит его перед выбором судьбы. Последнее даёт Дьявол, искушая нас, — заявил Царев, предаваясь вольным рассуждениям. — Бог, создавая нас, наградил пороками. Зачем? Он хотел проверить наше сознание? Отвергнем ли мы наслаждение или предадимся утехам?
Вы скажете, что человек погряз в пороках: лесть, корысть, зависть, тщеславие, алчность и прочее, но это лишь производные от истинных зверей человеческой натуры, пожирающих в нем человечность, превращающих его в животное, каким он и является по своей природе.
Человек то и делает, что кормит своих прожорливых слуг, какими являются его чувства: зрение, слух, обоняние, вкус и тактильное чувство. Бог изначально сделал нас такими. Мы только мучаем и без того слабую человеческую ткань, называемую мозгом. Терзая ее, мы получаем лживое чувство наслаждения. Нас поставили перед выбором: ложь или смерть. Обычный человек выбирает первое, и тянется к нему, словно ребенок к материнской груди. Для меня же остался удел немногих — я выбираю смерть. Но смерть ради вечной жизни.
Шестое чувство — это наши инстинкты, собранные за десятки тысяч лет и врожденные в мозг. Есть еще одно чувство — это наши мысли, ибо они тревожат наше сознание в воображениях и представлениях. И днем и ночью они в нашем сознании: днем — мысли, ночью — сны.
Если шесть чувств охраняют человека и изучают окружающий мир, то седьмое чувство — мысли, формируют цель: пробуждают и зарождают в нас ненависть и злобу, предательство и корысть, желание владеть и быть властителем.
Да, мысли наши ничтожны и слабы, они лишь помогают кормиться шести чувствам, ненасытных, не знающих меры и покоя, всепоглощающих и слепых.
Таким человека создал Бог. И первостепенная задача Дьявола — исправить эту плоть, наделить ее истинным сознанием и верой. Я верю!
— Боже, вы с ума сошли, — пробормотал Руперт.
— Ты будешь наблюдать за моим перевоплощением, находясь в первом ряду. Ты станешь свидетелем этого. Я верую в тебя, я есть твой слуга, — последнюю фразу Царев сказал, не обращая внимания на Руперта, словно его и не было. И эти слова, уже не были обращены ему.
Царев разложил восемь листов вокруг стола, на котором находилась книга Кодекс Гигаса. Стал в круг этих восьми икон и подошел к книге. Он раскрыл ее на 290 странице, там, где справа был изображен портрет Дьявола, а слева — град небесный. Еще раз оглядел круг, вдоль которого были расставлены иконы. Со всех восьми сторон на Царева глядели монашеские лица. Он выпрямился, достал лист с текстом Германа (фотография, сделанная Рупертом). В тексте не хватало половины содержания (по просьбе Руперта), Уэбб скрыл эту половину и спрятал в книге лишь текст ритуала или заклинания, написанного на латыни. Прочесть этот текст можно было, но понять его смысл — невозможно, так как он был зашифрован.
Лишь причудливые мелодичные звуки давно изжившего языка, раздались в комнате, прогоняя тишину прочь и, призывая зловещие значения скрытых от людей слов.
Глава 17
Прошло некоторое время с тех пор, как Царев закончил чтение текста. Он несколько раз оглянулся кругом, чтобы определить для себя, нет ли каких изменений в обстановке. Все было по-прежнему. Восемь молчаливых и печальных в своем облике изображений все также мрачно глядели со своих сторон на Царева, придавая обстановке некую тайну и намек, который пытался понять чтец зашифрованного текста. Царев обернулся к книге, положил руку, облаченную белой перчаткой, на изображение Дьявола и вновь принялся читать текст. Рядом с книгой лежал пистолет. Царев освободил руки от холодного предмета и весь вник в чтение. Руперт молчаливо наблюдал за безумием Царева, размышляя над тем, как ему поступить, ведь его руки были скованы наручниками. В том, что Царев не просто фанат, а безумец, Руперт понял. Он не знал, как ему освободится и выпутаться из этой опасной для него ситуации. «Не станет же Царев стрелять в меня здесь, в библиотеке, где на каждом этаже присутствует охрана». Слышимость здесь превосходная. Теперь у Руперта было название галлюциногена, за которым он так долго шел. Теперь дед Ямеса может получить название, и быть может, это поможет мальчику излечиться от коварного недуга.
Раздумья Руперта были прерваны неожиданными громкими словами Царева. Руперту показалось, что тот закончил чтение текста, и некоторое время прислушивался, словно охотник на охоте. Царев вновь повторил фразу на латыни: unitatem carnis et spiritus. На этот раз его голос несколько был возбужден и огорчен, чем первый раз — столь мрачен и подавлен. Руперту даже показалось, что Царев немного задыхается от безумного волнения и возбуждения. Наконец, он услышал знакомую речь, но эти слова звучали куда более зловеще: «не может этого быть». Он словно выжимал эти слова из своего утомленного мозга. Руперту даже показалось, что Царев что-то испытывал или видел то, чего не было в комнате. Его отрешенный, стеклянный и мертвецкий взгляд был направлен куда-то сквозь стены.
Тело Царева опустилось на колени, голова повисла на груди, руки свисали до пола. Он осел и замолк. Руперт окликнул его, но тот не подавал признаков жизни. Тогда Руперт понял, что второго шанса освободиться у него не будет, и он попробовал привстать настолько, насколько возможно для перемещения (ведь он был скован наручниками за спиной и прикреплен ими к спинке стула).
Не прополз он и метра, как вдруг почувствовал впереди шевеление. Это был Царев. Он приподнял голову, но не спешил подниматься. Оглядев внимательно по сторонам, он остановил свой безумный и, вместе с этим, удивленный взгляд на Руперте, сидящем на стуле. Казалось, что он вновь ожил, пришел в себя. Но, что-то изменилось в нем, что-то не уловимое, мелькало в его взгляде.
— Ты кто? — спросил Царев.
— Ты что, не узнаешь меня? — спросил вопросом на вопрос Руперт. Он начал подозревать Царева в какой-то игре или безумстве, которую тот устроил.
— Перестань играть со мной. Почему ты так странно одет? Ты один из них? — спросил Царев.
— Я не понимаю. О ком…
— Ты не похож на них. Ты не надзиратель, — Царев огляделся вокруг повнимательнее, словно был здесь в первый раз. — Это не тюрьма. Кто ты, мать твою? Какой-то цереушник или палач?
Глаза Царева столкнулись с книгой и лежащим рядом пистолетом. Он мгновенно схватил его, словно голодный пищу, и направил его на Руперта.
— А ну, отвечай! — грозно произнес он.
Руперт понял, что Царев не шутит и даже выстрелить может. «Совсем спятил, — подумал Руперт». Что-то изменилось в нем.
— Я Руперт Коу, занимаюсь частным сыском.
— А, сыщик. Что, еще не всё выяснили? Я в курсе, что апелляция отклонена. Так что, я вам ничего не скажу.
— Как вас зовут? — спросил Руперт, подумав о том, что Царев мог страдать раздвоением личности. Только так он объяснил для себя столь странное его поведение.
— Ты, ублюдок, запомнишь мое имя и передашь своим крысам. Джон Джуберт меня зовут. Тебя я не трону, так как ты дал мне оружие. А теперь говори: где я?!
— В Королевской библиотеке, — ответил Руперт.
— Что? В библиотеке? Ты не врешь, приятель?
— Нет, можете сами убедиться. Это одна из комнат, где хранятся старинные книги.
Царев поморщил лицо, словно съел лимон. Он еще раз, с недоверием оглянул комнату.
— Что за чепуха, какая к черту, библиотека. Эти олухи совсем с ума сошли. Если ты меня не разыгрываешь, — Царев вновь навел дуло пистолета на Руперта. — А что это у тебя с руками?
Руперт молчал.
— Не говоришь, ну ладно, — Царев начал осторожно отходить назад, прислушиваясь к малейшему шороху за дверью.
Внезапно, в самом проеме двери он столкнулся со своим охранником, и тут же выстрелил ему в живот. Оглушительный звук раздался по комнатам и многочисленным коридорам. Где-то в глубине послышались тревожные крики. Здание, словно огромное животное, ожило от долгой спячки. Царев исчез за дверью, оставив тяжело раненного охранника, лежащим у двери. Руперт с трудом добрался до стола, где лежал ключ от наручников. Неимоверными усилиями, под отдаленный гам и суматоху библиотекарей и посетителей, он дотянулся до ключа и открыл наручники. Руки были свободны, он подскочил к телу охранника. Пульс не прослушивался. Охранник был мертв, небольшая лужа крови вытекла из тела, окрашивая белоснежный пол в багровый цвет.
Дрожащими руками, Руперт в спешке собрал все восемь листов; свернул их в рулон, и вышел из комнаты. Вдали были слышны не только тревожные, испуганные крики женщин, но и оглушительные выстрелы. Руперт, пока шел по безлюдному коридору, насчитал пять выстрелов. Он подошел к какой-то двери, из-за которой он слышал людской шут и суматоху. Приоткрыв дверь, он обнаружил, что за ней находился небольшой балкончик, выходящий в огромный зал. Руперт тихонько и незаметно проник на балкон. Отсюда он увидел группу столпившихся людей. Они стояли внизу, на первом этаже. Поодаль от них находилось несколько вооруженных охранников библиотеки. Рядом с ними лежало тело Царева.
Руперт вздохнул с облегчением, ведь ему повезло, что безумство Царева, которое так внезапно охватило его, не коснулось самого Руперта. Тут он подумал, что ему так просто не покинуть библиотеку. Дело в том, что у него в руке находились полотна. Они были схожи с листами из книги. И бдительные охранники, особенно теперь, не станут разбираться — ворованные эти листы или нет. Опасность подстерегала Руперта впереди. Охранники могли подумать, что у Царева могли быть сообщники. Нужно было как-то незаметно пронести восемь листов. А они были, как назло, немаленькими. Руперт подумал о том, что во время этой суматохи, на выходе могло никого не быть. Так как вся охрана могла быть увлечена странной и суматошной пальбой. Нужно было воспользоваться ситуацией. И пока вся охрана разбиралась в неожиданном опасном инциденте, Руперт должен был, как можно быстрее, покинуть библиотеку. Он отполз обратно к двери и тихонько открыл ее. В приседе он переступил порог и тут… Какой-то тяжелый предмет ударил его по голове. В глазах все потемнело, мысли перемешались и исчезли во мраке, звуки пропали, сознание провалилось в пустоту. Руперт ничего не чувствовал, лишь тишина окружала его. Тело Руперта бесчувственно рухнуло. Последнее, что он увидел, словно сквозь немой сон, были чьи-то ноги спешно удалявшиеся от него. Руперт закрыл глаза и провалился в темноту.
* * *
Кто-то тормошил его тело, пытаясь разбудить мозг. Он приоткрыл глаза, и увидел грузное лицо надзирателя. Царев вскочил, как ошпаренный, он не верил своим глазам. Он находился в небольшой темной камере, а перед ним стояли трое незнакомых ему людей, схожие с надзирателями. Он пытался вспомнить: как он здесь оказался, какое событие предшествовало этому? Но мозг отказывался выдавать, столь простую информацию. Последние события его жизни были напрочь стерты из его памяти.
«Это тюрьма! — словно дубина, ударили эти слова по сознанию Царева». Но какой странный вид у этих надзирателей. Они не были схожи с утомительными и мрачными лицами, какие привык видеть Царев. Они выглядели бодро, подтянуто, хотя и озабоченно.
— Вот и настал час, — сказал один из незнакомцев.
— Пора парни. Надо выводить его, — сказал другой.
Слова, сказанные незнакомцами, были понятны Цареву. Но что-то здесь было не так. Он лихорадочно думал. Перебирал мысли, отбрасывал, и вновь находил. Наконец, мысли соединились в одну. Эти мужики говорят на чистом английском языке. Вернее, даже не на английском, а на американском варианте языка. Он внимательно всмотрелся в их суровые лица. Они и сочувствовали и выполняли долг.
Тем временем, ловкие руки надели на Царева наручники, и вытолкали в коридор. Коридор и камера явно отличались своей чистотой от тех камер, что видел Царев в российских тюрьмах. «Это была тюрьма не российская, — такой вывод сделал для себя Царев».
Его повели по длинному и извилистому коридору.
— Кто вы? — наконец спросил Царев, оглядываясь.
Позади него шло двое надзирателей. Один шел впереди. На их формах, явно принадлежавшим тюремным охранникам или конвоирам, были нашивки. Какие-то слова, которых в полумраке не разобрать.
— Что все это значит, и где я? — спросил Царев, сильно взволнованным голосом.