– А позвольте вас спросить, – выдергивает он трубку, – кто вы такой и почему интересуетесь… этой женщиной?
Он волнуется. Он почти враждебен. Неумелое слово – и все полетит к чертям!
Я отвечаю, как могу – деликатно, вероятно, с искренним сочувствием к самому себе:
– Я знал ее еще девочкой, там, на прииске, а потом, за событиями, потерял…
– Так вам и надо! – с неожиданным озлоблением говорит он. – Потерял! Вы не один, милостивый государь, потеряли! Только – некоторые попущением божиим, а вы по своим заслугам…
И в безумии, яростно уличает:
– Я вас узнал! Меня не обманете!
Последняя надежда договориться рушится. А старик совсем разошелся:
– Берите, описывайте! – кричит он, распахивая рваный пиджачишко, и вдруг исступленно заключает:
– Ага, это она подослала! Она…
Человечек бросается к ящику стола. Через плечо летят бумаги, конверты, грохается на пол тяжелый Хвольсон. Дрожащие руки выхватывают фотографию и раз – пополам! Обрывки – в меня!
Я подымаю обе половинки. Старик визжит, в припадке топая ногами:
– Вон, вон уносите! Чтобы и духу не было!
Потом, задохнувшись кашлем, хватается за грудь и смолкает. Валится на табурет. Устало и тихо, по-ребячьи, плачет.
Я стою и не знаю, что делать. То ли мне уходить, то ли помогать больному.
Но помощь уже входит. Жена швейцара и он сам, укоризненно качающий головой:
– Эх, гражданин… Зачем дразнить старика?
И вот я опять стою перед выходной дверью, за спиной швейцара, шарящего ключом по замку. И жалуюсь ему – первому, оказавшемуся возле меня человеку:
– И плохо же мне… Я так надеялся…
– А это что? – подмечает он половинки карточки в моих руках.
Я отдаю ему остатки фотографии и мельком вижу молодую женскую головку.
– Ишь, разодрал! – усмехается швейцар.
Я точно просыпаюсь. Выдергиваю назад обрывок и читаю на обороте: «Ирина Макарова».
Макарова – ведь это настоящая ее фамилия, по отцу!
Я сжимаю руку швейцара так, что он испуганно отшатывается.
– Вы знаете ее?..
Он озабоченно улыбается. Но видит, что в лице моем опасного нет, что сейчас я даже слабее его, что я просто чудной, и отвечает:
– Понятно, знаю.
– Товарищ, – говорю я хрипло. – Выручи, мне надо ее отыскать, она мне родная!
– Вот чего! – удивленно успокаивается он. Глядит на меня добродушно и даже с сочувствием. – А я-то думаю, чего это вы растревожились?
– Да-да! – горячо открываюсь я. – Я очень тревожусь. Как мне узнать ее адрес?..
Он назвал мне улицу и номер дома… Эх, какой свет загорелся в моей голове!..
Швейцар со старческой словоохотливостью поведал мне и кое-какие подробности. Он даже отошел от двери и вынул коробочку с табаком.
– Старичок этот был компаньоном Рудакова. А теперь у него, – крутит он около лба, – не все дома! А Ирина Михайловна хорошая девушка…
– Да? – с восторгом вставляю я. – Хорошая?
– Жила она, как воспитанница, у Грингофа. А потом ушла от него. Как ножом отрезала – ничего Рудаковского ей не надо! Понятно. Молодая она и живет по-молодому, по-новому. Учится сейчас. Хорошая барышня, самостоятельная!..
– Почему же на меня Грингоф обозлился?..
– Это находит! Обидело его наше время, вот и злится. На нее тогда пуще всех лютеет. То уж сказать, недавно собрал кой-какие вещички, от приемной матери Ирины Михайловны у него оставались, все собрал дочиста – на барахолку продал!.. А потом убивался. Карточку тогда сохранил на память, а теперь вот…
Я ничего не сказал ему, а только крепко пожал руку. Когда был уже на пороге, этот добрый человек остановил меня и, оглянувшись, быстро шепнул:
– А вас тут ищут!
– Кто?!
– Думаю так, что вас… За час перед вами какой-то зашел и справлялся – не был ли кто? Говорил про обличье, на вас похоже…
9
Днем не видно моих преследователей. Они, как ночные звери, появляются только в сумерках. А вернее, пожалуй, я попросту их не замечаю. Мне сейчас не до этого. Безумная радость сорвалась с цепи и бунтует во мне, переворачивая все доводы рассудка. Иначе я был бы благоразумнее и не шел бы открыто среди белого дня к человеку, которого могу жестоко подвести своим визитом. Предостережение швейцара чего-нибудь да стоит!
Может быть, от базарной торговки эти таинственные «они» узнали, что я приду к Грингофу, и уже заранее стерегли меня?..
Но радость моя не мирится с мрачными думами. Они перегорают в ее огне, и сами начинают сиять лучами смеха.
Вот подойду к милиционеру и скажу ему:
– Товарищ, ты знаешь, какое забавное недоразумение стоит за моей спиною?!
И сейчас же все милиционеры и начальники их так и покатятся от смеха, узнав, в чем дело. И, конечно, всемерно помогут мне в моих поисках…
Улыбаюсь, как глупенький, и шагаю вперед.
Как я мог позабыть, что фамилия Ирины – Макарова? Впрочем, это вина Анисьи Петровны. Она позабыла напомнить мне об этом.
В ее представлении Ирина, должно быть, осталась маленькой девочкой, к которой просто не шла фамилия, отдельная от приемных, а все же родителей…
А каким простым и коротким путем я мог бы ее отыскать!
Но все хорошо, что имеет хороший конец!
Наконец я у цели. Этот дом и эта дверь… Звонить или нет? Тоскует сердце. Сколько раз напряженнейшие мои надежды рассыпались прахом…
Дверь отпирает девушка. Круглое и свежее лицо ее полускрыто накинутым платком.
– Мне надо Ирину Макарову.
– Это я, – отвечает девушка.
Какой подарок… За все мои муки!
– Чертовски хорошо! – И я лезу в сени.
– Что хорошо? – удивляется девушка и смущенно уступает мне дорогу.
– То, что я вас отыскал. У меня письмо от Анисьи Петровны.
– От какой Анисьи Петровны? – вдруг пугается она.
Никогда я не видел, чтобы тени и свет, в мгновенной смене, так быстро пробежали по человеческому лицу…
– С приисков, – договариваю я.
Она делает резкое движение.
– Дайте сюда. Или нет… идите в комнату!
Мы быстро идем мимо кухни. В полутьме коридора она крепко держит меня за рукав, точно боится, что я вырвусь и убегу.
В комнате я молча сажусь на стул и жду, как был, в полушубке, не снимая ушастой шапки.
Она у окошка читает письмо. Перепрыгивают голубые глаза по ступенькам строчек. Взмахнут козырьком пушистых ресниц и перепрыгнут… Чуть дрожит подбородок. Колеблются листки письма в тонких пальцах.
Тикают часы. Торжественная тишина.
На стене портрет Ильича. Висит расписание занятий. Яркий физкультурный плакат. Веер открыток – артисты в разных позах. На столике зеркальце, граненый флакон духов и книги. Пачка книг на стуле и раскрытая – на кровати.
– Ах, как чудно! – восклицает девушка и роняет письмо.
Глаза ее блестят. В прыжок она подлетает ко мне и трясет за плечи:
– Ну снимайте же! Ну снимайте же свою шубу. Хороший мой гость!
– Вот какая Ирина Макарова, – с удовольствием говорю себе…
– Удачно же вы пришли! – ликует она. – У нас никого, и день выходной. Солнце мое, тетя Аниса!..
Ирина не знает, как выразить свои чувства. То уронит голову и трясет густыми, стрижеными волосами, то встрепенется и бьет в ладоши.
– Вы, наверное, хотите есть? – вдруг решает она и вскакивает, но тут же садится опять. – Нет, я буду совсем серьезной. А то вы не знаю что вообразите обо мне!
Она полна самой неподдельной искренности. Я любуюсь девушкой и горд за наших, за прииск, откуда она пришла.
– Ах, если бы я могла вам помочь! – загорается снова Ирина получасом позже.
На меня она смотрит, как мне кажется, почти с благоговением. Перед нею ведь сидит заговорщик!
– Мы должны отыскать тетрадку! – настаиваю я. – И тогда план разведки превратится в громадную ценность!
– Постойте, – прерывает она, когда я упоминаю о Максакове, и хватает меня за руку: – Он смуглый, толстый, похож на цыгана?
– Ну да!
– Я знаю его! Он не раз приходил к Грингофу! Мне кажется, что Грингоф боялся его…
Из бега коротких слов ее я многое узнаю. Приехав в Ленинград, Рудакова вскоре умерла. Ее родственник, компаньон мужа, странный Грингоф, приютил Ирину… Теперь она независима, ученица драматической школы, комсомолка.
– А книги? – вспоминает Ирина, и глаза ее сияют, как синие звезды. – Книги и многие рукописи Рудакова сданы в библиотечный фонд… Вы не знаете этого фонда? Это какой-то книжный коллектор при Губнаробразе… Грингоф боялся держать у себя рудаковскую библиотеку. И он все сдал в прошлом году… Владимир Сергеевич, милый, не там ли сафьяновая тетрадь?
– Постойте, Ирина! – вскакиваю теперь уж и я. – Мы отыщем дорогу к этому фонду. Есть у вас телефон?
– Телефон в коридоре.
Я нажимаю кнопку «А» и говорю номер. Мне отвечает докторский баритон. Кричит:
– Узнал, узнал! И очень рад. Когда придете?
– Серьезнейшее дело, доктор. Как мне попасть в библиотечный фонд? Там оказались книги, прямо бесценные для нашего прииска…
– Попасть нетрудно, коллектор на Фонтанке.
Ну что за милый человек! Он добавляет:
– Сейчас идете? Я позвоню. Меня там знают, и вас допустят осмотреть…
– Ирина, все готово, – тихо и торжествующе шепчу я.
Она уже знает, что отказа ей не может быть, и говорит нетерпеливо:
– Тогда идемте!
10
О, как я был силен! Как сказочно обрастал я друзьями, превращавшими угрожающую пустыню города в цветущий сад!
Еще утром вчера я был один. А сейчас и славный доктор со мной, и эта милая краснощекая девушка, нога в ногу торопящаяся за мной.
– Иван Григорьевич! – мысленно кричу я в пространство. – Скажи ребятам, что мы не спим!
Дом на Фонтанке – облупленный, в беспризорности опаршивевший особняк.
Вбегаем в ворота. Поднимаемся наверх. В валенках проходим по стертым, утратившим блеск паркетам.
Холод. Люди в пальто и в шубах. Шкапы из красного дерева, запотевшие от мороза, и ценные, золотом блещущие книги.
Просто вершились тогда дела! Едва назвал я фамилию доктора, как юноша, сидевший за столом, готово кивнул головой: пусть мы скажем, что нам угодно.
Объяснялась Ирина. Она долго хлопала по столу ладонью, ужасаясь непонятливости собеседника. Но своего все же добилась.
– Здорово померзнете, товарищи, – предупреждал нас заведующий. – И, может быть, не один день, потому что книг у нас очень много!
Нам пришлось направиться в соседний дом. Темные двери квартиры первого этажа и были входом в коллектор.
Заведующий снял печати и просто вручил мне ключ:
– Когда кончите, – заприте и передайте наверх… Возьмите немного дров. У камина лежит бумажная макулатура, ею тоже можно топить!..
Когда он ушел, мы взялись с Ириной за руки и, как ребята, стали плясать и хохотать. Славно устроились!
…Ну а теперь за дело скорей, скорей! Пройдут минуты и, может быть, я решу загадку сафьяновой тетради, книжечки в красном, с золоченою буквой «Р»… Ирина ее не знает…
С чего начинать? Заведующий показал нам комнаты с неразобранной литературой. Пожалуй, здесь и надо искать.
Мы беспомощно стоим перед горами книг. Тома рядами затиснулись в стойки. Краснеют и блещут потухшими корешками. Лентами этажей, от самого потолка, разграфляют стены, осыпаются вниз грудой листков и обрывков.
И новая дверь, обрамленная кипами, – узкий проход среди толщ фолиантов в новую залу.
– Как страшно, должно быть, здесь ночью, – говорит Ирина. – Эти книги похожи на замерзших людей…
В двойных рамах скучают окна, посерелые от пыли. И воздух здесь неподвижный. Такой же сосредоточенный и полный, как и эти книги. Он полон запахом старины, тлением бумаги.
– Здесь действительно не жарко, – говорю я, очнувшись от первых впечатлений.
Мы решаем осматривать полку за полкой, вынимая книги только в красных переплетах. Ирина берет себе правую сторону у окна, я – левую.
В сосредоточенном молчании идет работа. Глухо шлепает вырывающийся иногда из озябших пальцев том.
Ирина ищет упорно… У меня уже давно замерзли ноги. Я танцую на табуретке, дую в остуженные руки. А она, закончив полку, роется на полу, разбирает осыпавшуюся груду.
– Мы должны отыскать! – говорю я себе, и перехожу в следующую залу.
И опять бегут минуты. Внимание мое утомляется, морозная дрожь пробегает по телу.
– Затопим камин, – решительно предлагаю я.
– Давайте, – соглашается Ирина. – Я сбегаю за дровами, немножко погреюсь!
Когда я отворял Ирине дверь, то заметил, что нижняя филенка у двери выпадает и прихвачена изнутри всего лишь двумя гвоздями.
И тут я подумал: ну чем плохая квартира, эта библиотека? Немного холодно, но зато спокойно. И вправду – это прекрасный выход из бездомного моего положения!
Я отогнул сейчас же гвозди. Филенка вынималась свободно. В открывшийся проход можно было без труда влезть снаружи. Благо, что и швейцаров никаких нет!
Я вложил доску обратно и забил пазы бумагой. Но не замерзну ли я здесь?..
Впрочем, мне случалось ночевать и в тайге зимой. И у костра было вполне терпимо.
А тут камин. Мне нужно только обеспечить его топливом. И все!
Я окончательно прикидываю – да, все в порядке! База есть. Я победил. И беспаспортность свою, и перспективу длинной, бесприютной ленинградской ночи, и таинственных преследователей…
11
В темной внутренней комнате затапливаем камин. Он слишком широк для нескольких сиротливых поленьев, слишком богат для всей обстановки – с фигурным узором решетки, с мраморными крыльями закоптелой облицовки.
Мы сидим перед камином на полу, на мягком ворохе газет: подошвы к огню и пальцы к огню.
– Не забуду я этого дня, – мечтательно говорит Ирина и смотрит на пламя. – Мне хочется драться, бежать… Взбудоражили вы меня. Только бы отыскать!
– И отыщем, если не помешают!
– Кто помешает? – вспыхивает она. – Максаков? Пусть только встретится… Я узнаю его из тысячи!
Горячая ее головка никак не мирится с возможностью моего ареста. А я намекал на это.
– Да вы понимаете, что, похитив план Буринды, я нарушил закон?
– Не для себя вы похитили! И нет такого у нас закона, который был бы на пользу классовому врагу!
Вот и поговорите вы с ней!
– Идемте продолжать, – обиженно встает Ирина.
Мы работаем долго.
Я замечаю, что чем более я устаю, тем сильнее мне мешают книги. Тогда нужны усилия, чтобы стряхнуть их странное колдование.
Они интригуют содержанием, пленяют форматами, отвлекают красотой рисунков.
Здесь и томики путешествий, мелкие, как молитвенники, и огромные атласы старых времен. Изображения людей, напоенные мистикой Средневековья, фигуры, которых страшатся дети.
– Владимир Сергеевич, идите сюда! – звонко выкрикивает Ирина. И стоит, перелистывая книгу.
С улыбкой, молча, она открывает передо мною страницу.
Знакомый штамп! Опять «Розенфельд», опять его многоговорящая печать…
– И здесь! – Наугад я вытаскиваю книгу.
– Да вся полка! – вскрикивает Ирина. – Мы нашли рудаковскую библиотеку!..
Дверь давно уже гремит от настойчивого стука. Появляется сторож.
– Время кончать, товарищи! – командует он. – Сейчас запечатаю двери.
Черт побери, придется кончать, когда начинается самое интересное!
12
Мы стоим на улице и ждем трамвая. Ирина вдруг огорчается, туманится, едва не плачет.
– Я не смогу с вами завтра работать. У меня с утра занятия. А вечером во дворце литераторов я выступаю в драмсекции. Вот бы пришли! Я была бы так рада…
Я даю ей номер докторского телефона. На всякий случай.
Я обедал в столовой. Чай пил в кафе. Вообще – старался разнообразить время.
На квартиру к себе я решил не ходить. Это было опасно. А теперь заглядываю на часы в окне магазина, вижу – восемь.
Мне следует торопиться.
Только теперь, в несонное и людное еще время, я могу рассчитывать на беспрепятственное проникновение в библиотеку.