Annotation
Антология знакомит читателя с творчеством нескольких поколений писателей Каталонии — исторической области Испании, обладающей богатейшими культурными традициями. Среди авторов сборника старейшие писатели (Л. Вильялонга, С. Эсприу, П. Калдерс) и молодые литераторы, в рассказах которых отражен сегодняшний день Каталонии.
Составитель Хуан Рамон Масоливер.
Предисловие
Льоренс Вильялонга
Спичка
Неудачный ужин
Салвадор Эсприу
Тереза-которая-спускалась-по-лестнице
Три затворницы
Знахарка Марианжела
Панетс, гордо несущий голову
Пере Калдерс
«Hedera helix»[29]
Урок естествознания
Система «Роберт Хейн»
Однажды утром
Мерсе Родореда
Там у стены, под мимозой
Слон
Ноктюрн
Жорди Сарсанедас
Притча о дублировании
Проворство рук
Убалуба!
Мануэл де Педроло
Жена-незнакомка
Агентство
Мария Аурелия Капмань
Августовское утро
Море ласковое, море коварное
Жоан Перучо
Духи и привидения
Каллиграф
Балтазар Пореел
Генета[82]
Счастливая луна
Теренси Мош
Далеким летом
Эшампла[85]
Габриел Жане Манила
Пиявки
Царство огня
Мария Антония Оливе
Объезд
Микел Анжел Риера
Стеклянная клетка
Думать воспрещается
Жозеп Албанель
Здание
Жауме Кабрё
Заговор
Ольга Ширинакс
Маркиз
Кроссворд
Ким Монсо
«Уф!» — сказал он
Ох, уж эта техника…
Норвежская семга
Жоан Ренде
Биологический казус
Жезуз Монкада
Любовная страсть Хромого Силверио
Большая вода
Бочка жидкого мыла
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
60
61
62
63
64
65
66
67
68
69
70
71
72
73
74
75
76
77
78
79
80
81
82
83
84
85
86
87
88
89
90
91
92
93
94
95
Предисловие
«Лишь идущий может проложить дорогу»… Эти слова испанского поэта Антонио Мачадо как будто сказаны о каталонской литературе. Сейчас, когда Барселона является одним из крупных культурных центров страны, когда количество названий, выпускаемых на каталонском языке, составляет около трех тысяч, необходимо помнить, что за сегодняшними успехами стоят десятилетия труда и упорной борьбы. Для каталонцев литература не просто свидетельство духовной зрелости их нации, это символ национальной независимости. Не случайно существует прекрасный обычай — 23 апреля, в день Сан-Жорди, покровителя Каталонии, люди дарят друг другу книги. Автономия, полученная регионом в 1977 году, вызвала небывалый доселе подъем культурной жизни, который был бы невозможен, если бы не целеустремленность писателей, лингвистов и преподавателей, если бы не стойкость тех, кто, рискуя свободой, поддерживал литературную традицию в годы франкизма. То, что мы сейчас держим в руках этот сборник, — их заслуга.
Литературу Каталонии можно было бы сравнить с деревом, выращенным усилиями многих садовников. Корнями она уходит в средние века, к творчеству таких замечательных поэтов и философов, как Рамон Льюль и Аузиас Марк. Затем, в XV столетии, после утраты Каталонией политической независимости, ее литература погрузилась в трехвековой сон, длившийся до 1859 года, когда была восстановлена древняя традиция Цветочных игр, поэтических состязаний, участники которых предлагали на суд публики три стихотворения — о родине, о вере и о любви. Возобновление Цветочных игр положило начало Каталонскому Ренессансу, периоду, когда каталонцы словно заново открывали для себя свою «маленькую родину» — ее природу, обычаи, язык. Два источника питали литературу того времени: средневековая традиция и народные предания. Поэты Каталонского Ренессанса считали средоточием красоты и мудрости жизнь крестьянства, а потому нередко идеализировали ее. Вообще каталонской литературе второй половины XIX века присуще несколько восторженное восприятие мира, никак не соответствовавшее испанской действительности тех лет: надвигался 1898 год, когда потеря последних колоний показала, что великая, непобедимая держава — на самом деле немощная, отсталая страна. Ощущение национального поражения, национального краха пропитывало все сферы духовной жизни и остро переживалось передовыми людьми страны. Испания вступала в XX столетие с грузом проблем, над которыми размышляли писатели, философы, публицисты. На этом фоне Каталонский Ренессанс выглядел анахронизмом — невозможно было упиваться прошлым, когда настоящее ждало осмысления и оценки.
Полная противоречий жизнь испанского общества требовала от художника более четкой позиции, и литература стала ощущать потребность в прозаических жанрах, хотя здесь ей не хватало традиции, на которую можно было бы опереться. Ведь если в сокровищнице испанской классики были такие блестящие образцы реалистической прозы, как «Дон Кихот» или плутовской роман, то за плечами каталонцев зияла пустота: на протяжении трех веков их литература не заявила о себе ни одним значительным произведением. Именно поэтому каталонская проза, делая первые шаги, осваивала опыт испанской литературы, где в ту пору были сильны тенденции костумбризма. И потому неудивительно, что в первое десятилетие XX века в Каталонии появляется немало романов, посвященных детальному описанию быта и нравов народа, причем внимание каталонских костумбристов привлекали нищие, больные, калеки и увечные, что было своего рода реакцией на восторженность поэтов Ренессанса.
Конечно, не только литература Испании была путеводной звездой каталонских авторов — сказалось влияние европейского модернизма: переводы Метерлинка и Ибсена, оперы Вагнера на барселонской сцене.
На пути становления каталонской литературы была чрезвычайно важная проблема — формирование литературной языковой нормы. Три века молчания неизбежно привели к деградации языка, который утратил самобытность и яркость, засорился испанскими заимствованиями. Преобразовать его пытались уже поэты Ренессанса, но эту попытку нельзя назвать удачной: изобиловавший архаизмами язык их стихов слишком уж отличался от разговорной речи и напоминал умело сделанную розу, лишенную аромата и красок живого цветка. Писатели начала века, берясь за перо, вступали на зыбкую почву неустановившихся грамматических правил, которые каждый толковал по-своему. Положить конец этим беспорядочным попыткам могла только единая теория. И такая теория была создана: в 1913 году вышли «Орфографические нормы» Помпеу Фабры, серьезнейший труд, призванный упорядочить лексику, синтаксис и орфографию каталонского языка.
Книгу встретили с энтузиазмом, и не только потому, что она разрешала давно наболевшую проблему, но и потому, что очень точно выражала дух времени: вся культура Каталонии 10–20-х годов была проникнута стремлением к соблюдению нормы; истинной культурной независимости можно достичь, только опираясь на точное знание, считал Энрик Прат де ла Риба, в 1907 году возглавивший местные органы власти. С его культурной политикой связано важнейшее явление литературы XX века — ноусентизм. Название этого течения происходит от каталонского «девятьсот»; тем самым подчеркивался существенно новый подход к вопросам искусства по сравнению с XIX веком: не просто перенимать чужой опыт, как бы ни был он достоин подражания, но создать собственный потенциал, который и станет основой культуры. Ноусентизм носил ярко выраженный наступательный характер. «Город без книг? — гневно вопрошал Эужени д'Орс известный эссеист со страниц газеты «Веу де Каталунья», — Без малейшего угрызения совести я изгнал бы из нашей страны того каталонца, который не содрогнулся бы от ужаса при этих словах. Больше, больше книг!»[1] Был основан Институт каталонских исследований, а при нем — библиотека, насчитывавшая сотни томов по истории, искусствоведению и литературе. Каталонский язык, очищенный от заимствований и упорядоченный Помпеу Фаброй, открывал каталонцам окно в мировую классику. Издательство «А тот вен» («На всех парусах») публиковало переводы Стендаля и Пруста, Достоевского и Толстого, Золя и Цвейга. Так воплощался в жизнь лозунг Эужени д’Орса.
Период взлета переживала и литература самой Каталонии. С ноусентизмом связано творчество Герау де Льоста, Жозепа Карне, Карлеса Рибы, с произведениями которых советский читатель уже знаком по сборнику каталонской поэзии «Огонь и розы»[2].
Основной чертой ноусентизма была его дидактическая направленность; не просто просвещать публику, но и формировать ее вкусы. К созданию единой эстетической нормы стремился Эужени д'Орс, имевший колоссальное влияние на умы каталонцев. Главным достоинством художественного произведения он провозглашал совершенство формы, стройность фразы, спокойную плавность. Именно по этой причине литература того периода с ее культом слова была «царством поэзии». Любимцем ноусентистов являлся сонет, где слово могло предстать во всем своем изяществе. Ни рассказ, ни тем более громоздкий роман их симпатией не пользовались. В 1925 году выходит статья поэта Сагарры «Страх перед романом», заглавие которой как нельзя лучше отражает отношение ноусентистов к прозаическим жанрам. Увлеченные «чистой поэзией», которую Мигель де Унамуно в своих стихах называл «фокусничеством»[3], они старались не погружаться в трясину будней, избегали так называемой «прозы жизни».
Подобная позиция создавала в литературе Каталонии серьезный пробел, восполнить который взялось молодое поколение ноусентистов. Но слишком хорошо оказались усвоены уроки Эужени д’Орса: в погоне за соблюдением правил писатели отказывались от живого разговорного языка, проза неоноусентистов выглядела «стерильной», она грешила искусственностью, в безупречных с точки зрения грамматики и стиля фразах чувствовалась скованность. Очевидно, действительность должна была «весомо, грубо, зримо» заявить о себе, нужно было сильное потрясение, нужно было пройти через боль и сомнение, без которых не создать ни одного по-настоящему значительного произведения. Писатели Каталонии такое потрясение пережили, и тем тяжелее оказалось оно, чем благоприятнее складывалась судьба каталонской культуры в начале 30-х годов. Вторая Республика предоставила региону автономию. 9 сентября 1932 года испанский парламент принял Каталонский Статут, наряду с прочим признававший язык области официальным, оговаривавший его преподавание в институтах и школах, что создавало серьезную базу для дальнейшего развития литературы.
Атмосфера культурной жизни Каталонии предвоенных лет была атмосферой активного творческого поиска. На литературную стезю вступают молодые писатели: Салвадор Эсприу, Мерсе Родореда, Пере Калдерс — сегодня признанные классики каталонской литературы. В 1931 году выходит повесть Эсприу «Доктор Рип», в 1936 — повесть Родореды «Я — честная женщина?» и в 1936 — сборник рассказов Калдерса «Первый арлекин». Уже по этим произведениям можно было судить о творческой индивидуальности каждого из них. Философская проза Эсприу, пристальное внимание Мерсе Родореды к жизни человека, тонкий юмор Пере Калдерса — все это говорило о большом разнообразии тенденций в каталонской литературе того времени.
Салвадор Эсприу родился в 1913 году. Хотя его юность пришлась на период безраздельного интеллектуального господства Эужени д’Орса, уже ранний сборник рассказов молодого писателя, «Ариадна в гротескном лабиринте» (1935), показал, что он остался совершенно чужд эстетической доктрине ноусентизма. Рассказ «Панетс, гордо несущий голову» представляет собою язвительную пародию на дидактический дух той эпохи. Независимость Эсприу сказывалась прежде всего в выборе языковых средств. Писателю не важно точное соблюдение грамматических правил, безупречность фраз, зато в его рассказах мы слышим все многоголосие жизни — крики детей, печальный шепот старух, причитания женщин. «Знахарка Марианжела» — настоящий гимн повседневности, милой в самых мелких ее проявлениях: крошечная деревенская аптека, бедная мансарда, пыльные улицы поселка — Эсприу сознает всю хрупкость этого мира и говорит о нем с большой любовью. В творчестве Эсприу-прозаика уже угадывался будущий поэт, именно поэтическая сжатость и лаконичность присуща рассказу «Тереза-которая-спускалась-по-лестнице». Писать так, «чтобы в малой капле звука отразился целый мир»[4], — вот истинное мастерство, считал любимый и почитаемый Эсприу Мигель де Унамуно. Вообще в произведениях Эсприу яснее всего прослеживается влияние на каталонских писателей испанской литературы, в частности «поколения 98-го года». Мыслью о смерти, составлявшей одну из ведущих тем в творчестве Унамуно, проникнуты и произведения Эсприу, для которого лестница — символ человеческого бытия, символ неуклонного движения от юности к старости, от радости к пустоте и одиночеству. По этой лестнице спускаются и сестры Жинебреда, чье существование, пустое и никчемное само по себе, еще больше обессмыслено неотвратимостью конца. Рассказы «Знахарка Марианжела», «Три затворницы» и «Тереза-которая-спускалась-по-лестнице» объединяет ощущение глубокого трагизма бытия, свойственное всему творчеству Эсприу.
Совсем иначе звучат в этом отношении произведения Мерсе Родореды — с мягким лиризмом и ощущением самоценности жизни. Известность писательнице принесла повесть «Алома», написанная в 1938 году. Несмотря на некоторую, пожалуй даже, нарочитую тривиальность сюжета («Алома» — история соблазненной и покинутой девушки), эта ранняя повесть определяет всю дальнейшую программу творчества Родореды. Прежде всего ее увлекает житейская коллизия, личная драма человека, диктующие ей и художественную манеру. Ее излюбленный прием — монолог героя — позволяет читателю самому прикоснуться к чужой судьбе, минуя фильтр авторского повествования.
После гражданской войны Мерсе Родореда эмигрировала в Европу и поселилась в спокойной Швейцарии, но трагедия истерзанных фашизмом европейских стран не оставила писательницу равнодушной, ведь это была трагедия и ее народа. Отныне творчество Родореды приобретает новую направленность: она стремится не просто показать читателю судьбы отдельных людей, но проследить влияние исторических событий на эти судьбы. Родореда по-прежнему остается верной основному принципу своего творчества — подчеркнутой обыденности повествования. Персонажи писательницы — не герои в привычном смысле этого слова, а «маленькие люди», попавшие под колесо Истории. Иногда мужество свойственно и им, но не броское, плакатное, а повседневное, малоприметное. Именно такое мужество потребовалось от Колометы, знакомой советскому читателю по повести «Площадь Диамант», чтобы выстоять в выпавших на ее долю испытаниях[5]. Однако гораздо чаще «маленькие люди» Родореды перед лицом исторических коллизий выглядят растерянными и беспомощными. Измятый, загнанный эмигрант из рассказа «Ноктюрн» подобен сухому листу, который горячий ветер войны занес в чужую страну. Кто он, как его зовут? Неважно — просто человек, один из многих, таких же измятых и загнанных. Он оторван от родины и брошен в неприветливый, враждебный мир, обернувшийся к нему самой уродливой стороной.
Мерсе Родореда стремится отразить жизнь во всей ее многогранности, заставить читателя внимательнее вглядеться в то, что рядом с ним. Эту же цель, но уже совсем по-другому, ставит перед собой и Пере Калдерс. С фотографии смотрит на нас пожилой человек: нос с горбинкой, морщины около рта, глубокие залысины — и глаза, светящиеся детским лукавством. Пере Калдерсу удалось сохранить замечательную способность: иногда видеть мир глазами ребенка. Мальчику Абелю из рассказа «Однажды утром» открыт волшебный мир чудес, и слово «антавьяна» — ключ к нему. Нет, Калдерс никогда не впадает в наивность и не потчует искушенных читателей чудесами в тривиальном смысле этого слова. Нет в его рассказах ни фей, ни ведьм, зато есть постоянное ожидание чуда, веселое недоверие к действительности — а вдруг она не так уж проста и однозначна, как кажется на первый взгляд? Точно какие-то невидимые озорные гномы поселились в доме номер 10 и издеваются над жильцами, выставляя их в самом что ни на есть смешном свете[6]. А скорее, и гномы здесь ни при чем — просто Калдерс наделяет своим собственным, иногда весьма строптивым нравом обычные вещи: лифт, скороварку, цветок в горшке… Тем самым он стремится показать, что у обыденности, как у шляпы фокусника, двойное дно и оттуда можно извлечь немало занимательного и интересного. Конечно, нужно говорить читателю правду о жизни, будить в его душе сострадание и сомнение, заставлять задуматься, но и рассказать веселую историю о нем самом тоже иногда нужно. Эту роль сказочника для взрослых и берет на себя Пере Калдерс. Жизнерадостное мировосприятие Калдерсу удалось сохранить, несмотря на все трудности. А ведь судьба его далеко не всегда складывалась легко и гладко. Во время гражданской войны он сражался на стороне республиканцев, попал в плен, бежал из концлагеря в Пратс-де-Мольо и вскоре оказался в Мексике, где его постоянно мучила тоска по родине. Железная лапа франкизма исковеркала жизнь Калдерса точно так же, как поломала она судьбы и других молодых писателей, чье творческое «я» складывалось в 30-е годы, когда мечта каталонцев о самостоятельной литературе начала становиться реальностью.