Тюрьма, или, как тогда говорили, «домзак», находилась на окраине Балабинска. Зимин в сопровождении двух милиционеров шел по набережной Балабы, мимо того самого Балабинского металлургического завода, о котором всего час назад ему рассказывал словоохотливый Васильянов. Завод, выложенный из красного кирпича, выглядел весьма внушительно. Высокие стрельчатые окна светились в сумерках, и видно было, как по цеху двигались раскаленные полосы металла…
Зимин шел, заложив руки за спину, не глядя по сторонам. Когда они миновали завод и свернули на широкую, выложенную булыжником улицу с невысокими домиками, навстречу им, громыхая, подкатила телега, запряженная парой. Телега остановилась, с нее соскочили трое мужиков и решительно двинулись навстречу Зимину и милиционерам. Прежде чем те успели что-либо сообразить, они были сбиты с ног. Когда они вскочили, то увидели, что телега с мужиками и арестованным сворачивает за угол. Сделав несколько выстрелов, милиционеры пустились вдогонку. Добежав до угла, они увидели телегу, скрывающуюся за новый поворотом. Когда они добежали до него, телеги уже не было видно. Она исчезла.
А пока милиционеры стреляли в темноту, уверенные в том, что арестованного похитили его дружки, на телеге, мчавшейся по ухабам и рытвинам немощеной мостовой, шла драка. Один из мужиков с остервенением нахлестывал лошадей, а трое других пытались справиться с бешено сопротивлявшимся Зиминым. Вырвавшись из могучих объятий высокого чернобородого мужика, Зимин вскочил и ударом ноги сбросил другого на землю. Третий пытался повалить его, но тоже вылетел из телеги, сбитый зиминским кулаком. Потеряв равновесие, Зимин и сам упал, но, прежде чем успел подняться и выпрыгнуть с полока, кучер обернулся и с такой силой ударил его чем-то тяжелым по голове, что Зимин потерял сознание.
Зимин открыл глаза и увидел над собой электрическую лампочку, висевшую под невысоким, покрытым пятнами сырости сводчатым потолком. Он невольно зажмурился и, осторожно открыв глаза, огляделся. Вокруг громоздились какие-то ящики, бочки, тюки с рогожей. Он отодрал доску у одного из ящиков и обнаружил куски хозяйственного мыла. По-видимому, он находился в подвале москательной лавки. Он присел на ящик с мылом и закурил. Скрипнула тяжелая дверь, обитая жестью, и на пороге появился высокий немолодой человек с живыми насмешливыми глазами, прячущимися за стеклами пенсне, человек, которого Зимин знал и чье имя прочел в бумаге, лежавшей на столе у Федякина: Ефим Суббота. За спиной Субботы стоял еще один знакомый — Харитон.
— Здравствуй, Кирилл Петрович. Извини, что мои дуроломы помяли малость.
— Его, можно сказать, от верной смерти спасают, а он кулаком в рожу, — сердито вставил Харитон. — Обидно, конечно.
— Иди, Харитон, — сказал Суббота, не глядя на него. — Да дверь прикрой.
Харитон вышел, прикрыв дверь. Однако небольшую щелку оставил.
Зимин молчал, исподлобья поглядывая на Субботу.
— Давненько тебя в наших палестинах не видать было, давненько… — улыбаясь, заговорил Суббота.
Зимин молчал по-прежнему.
— А с чего это ты, Кирилл Петрович, в наши места вернулся?
Зимин не отвечал.
— Может, дочку смелковскую ищешь? Небось и в Питер ездил — нет ли в Питере…
Зимин отвернулся.
— Да… И то сказать, времечко такое… Может, давно и в живых нету, прости господи… — Суббота перекрестился.
— Что тебе от меня надо?
— Закрой дверь, Харитон! — не глядя, крикнул Суббота, и дверь захлопнулась. — Не догадываешься? Недогадливый стал… А ведь я тебя давненько поджидаю. Не может, думаю, того быть, чтобы Зимин к смелковскому золоту не воротился! Вот и дождался. Может, покажешь дорожку? А?
Зимин исподлобья взглянул на него.
— Нет никакого золота. Сказки.
— Не шути, Кирилл Петрович, ой, не шути. Мне ведь недолго и обратно тебя доставить к Федякину. Дескать, поймали бежавшего преступника, примите под расписочку.
— Видал я твою бумагу, — сказал Зимин.
— Писал, не отрекаюсь.
— Зачем писал? Ложь это!
— Может, и ложь… — усмехнулся Суббота. — Да ведь как тебя иначе словить. Я человек маленький, тебе от меня уйти ничего не стоит. А Федякин — сила, власть. Пущай, думаю, он и ищет. Ему сподручней. Так как, Кирилл Петрович, возьмешь в долю, а?
— Ошибаешься, Суббота. Нет золота на Ардыбаше.
— Настоящего своего положения не сознаешь, Кирилл Петрович. Ты кто? Ты царский офицер, хоть с белыми и не якшался, а все одно офицер, белая кость, голубая кровь. Время нынче скорое — судить-рядить долго не станут. А Субботе Советская власть верит. Кто инженера Смелкова с комиссаром от расстрела вызволил? Ефим Суббота… А опосля… Кто убил?
— Я не убивал.
— А кто?
— Не знаю.
— Не знаешь. А Федякин знает. И не миновать тебе высшей меры социальной защиты или, по-нашему говоря, пули.
— Ты меня смертью не пугай! Я ее не раз вот, как тебя, рядом видел.
Суббота пристально смотрел на Зимина, как бы проверяя точность и силу удара, который готовился нанести.
— А если я тебе барышню представлю? Настасью Аркадьевну в собственные руки? Покажешь золото?
— Тасю?! — вскочил Зимин.
— Ее… Дочку смелковскую.
— Она жива?! — кинулся Зимин к Субботе.
— Жива… — усмехнулся Суббота.
Прежде чем явиться в Балабинск, Куманин завернул на хутор к матери Митьки.
Он сидел в светлой, чисто убранной светелке за деревянным выскобленным столом и наблюдал за Дуней, любовавшейся куском цветастого ситца с типичным для того времени рисунком: разноцветными шестеренками разных размеров.
— На свои деньги купил? — спросила Дуня.
— На свои. Ему государство стипендию платит.
— За то, что учится, платит? — удивилась Дуня.
— Ну, не то, чтобы сильно платят, а все-таки. Да еще в порту муку грузит. Для приварку.
Дуня понимающе закивала головой. Потом вздохнула.
— А мать-то признает, как ученым станет? Может, застыдится неграмотную?
— Митька не таковский.
— Соскучилась я по нем, Алексей… — вздохнула Дуня. — Вот пишет, вроде экспедиция новая сюда будет, может, возьмут его…
— Был такой разговор…
Куманин подошел к раскрытому окну. Окно выходило на реку. Когда-то тихий уголок тайги сейчас оглашался шумом строительных работ. Попыхивал паровозик на той стороне реки, почти до середины реки поднимались сваи строящегося моста.
доносился с моста озорной тенорок закоперщика, и сразу несколько голосов подхватывало:
Высоко взлетала над сваей тяжелая, многопудовая деревянная баба и с силой опускалась на сваю.
— И-эх! — повторяли коперщики, снова вскидывали вверх бабу, и снова мощный удар обрушивался на сваю.
— Чего они строят? — поинтересовался Куманин.
— Дорогу. К новым рудникам. Через Ардыбаш пойдет.
— Через Ардыбаш… — повторил Куманин и, помолчав, сказал негромко: — Проводи-ка ты меня в баньку, Дуня!
— Истопить, что ли?
Дуня удивленно смотрела на него.
— Не… Оставили мы с Митькой кое-что.
— Чего оставили?
— А сейчас поглядим.
В баньке, по-сибирски чистой, Куманин, вооружившись топором, вскрывал половицы. Дуня стояла в дверях и смотрела на него удивленно.
— Чего ищешь? Банку, что ли? — спросила Дуня. — Так я ее схоронила!
Она выбежала и вернулась — в руке старый солдатский мешок.
Куманин сунул в него руку, вытащил железную коробку с пробами, снова сунул руку в мешок. Лицо его внезапно помрачнело, он пошарил в мешке, вывернул наизнанку — мешок был пуст.
— Пропало что? — встревожилась Дуня.
— Самородок лежал в мешке. «Бычья голова». Да странно как-то… Коробка с пробами на месте, а самородка нет.
— Не брала я, Алексей, видит бог, не брала.
— Ты-то не брала. А кто-то взял.
— Может, бандиты? — спросила Дуня.
— Бандиты? — переспросил Куманин.
— Да вскорости, как вы уехали, налетели на хутор, весь дом перевернули, полы повыламывали и ускакали. А мешок я во дворе подобрала.
— А кто такие? Не запомнила?
— В лицо не запомнила, а по разговорам поняла — Серого банда.
— Серый?
— Был тут такой атаман. В лицо его никто не видал, невидимкой его еще прозвали. Сейчас-то о нем и не слыхать.
— Серый?.. — повторил задумчиво Куманин.
— Его люди, точно.
Суббота и Зимин ехали верхом по неширокой, усыпанной толстым слоем хвои, таежной тропе.
— Далеко еще?
— Да не то чтобы… — засмеялся Суббота. — Только как у Гоголя Николая Васильевича сказано — семь лет скачи — не доскачешь.
— В прошлом году у Курума твои люди засаду на меня устроили?
— Нешто я господь бог, чтоб про людей «мои» говорить. Люди, они, Кирилл Петрович, все божьи… — засмеялся Суббота и добавил: — Промашка вышла. Чужие руки, не своя голова… Упустили…
Они снова замолчали. В лесной тишине слышался только мягкий, приглушенный хвоей шаг лошадей.
— Нравишься ты мне, Кирилл Петрович. Не стану врать, нравишься, — прервал молчание Суббота. — Другой бы подумал: заманит в сети Суббота, да и обманет: силой секрет выведает. А ты понял: не обманет.
— Нет тебе смысла меня обманывать.
— Умен ты, Кирилл Петрович.
Суббота остановил коня. На тропе, расставив ноги, стоял Прошка, плечистый детина с дурашливой ухмылкой на широком лице. Суббота спрыгнул с коня и передал ему поводья.
— Слезай, Кирилл Петрович, дальше пешим идти придется.
Зимин слез с лошади, парень принял поводья и ухмыльнулся, нагло глядя Зимину в глаза. Суббота почесал бородку.
— Ты уж извини, офицер, а осторожности ради глаза тебе на время завязать придется. — И он кивнул парню: — Прошка, давай!
Зимин брезгливо поморщился.
Парень все с той же раздражающей Зимина ухмылкой подошел к нему и завязал глаза черным, в белую крапинку платком, туго стянув узел на затылке.
Воскресные базары в Балабинске, еще пару лет назад захудалые и малолюдные, снова обрели свою шумную и в чем-то праздничную атмосферу. Здесь, как «в мирное время», окрестный люд мог купить и продать все, что нужно хозяйственному мужику, охотнику, городскому жителю. За деревянными рядами, где продавалась разная снедь, в загоне, отделенном невысоким забором, торговали коровами, козами, домашней птицей, лошадьми. А дальше, на зеленом лугу, располагался детский рай — торговали с лотка нехитрыми базарными сладостями; из-за пестрой ширмы высовывался и выкрикивал что-то неразборчивое Петрушка в красном колпаке с бубенчиками, избивая палкой белого генерала.
Федякин и два милиционера, те, что накануне упустили Зимина, шли по базару, разглядывая телеги приезжих.
Шедший впереди милиционер остановился возле одной из телег с задранными оглоблями, у которой распряженная лошадь жевала сено.
— Не, — покачал головой второй милиционер. — У той рессоры зеленые были. Да и полок пошире.
Внезапно все, и продавцы и покупатели, как по команде подняли головы. Над базаром летел аэроплан. Он летел невысоко, и легко можно было разглядеть летчика в шлеме и очках, с размаху бросившего вниз пачку листовок. Листовки рассыпались в воздухе и еще не успели упасть на землю, как мальчишки, да и не только мальчишки, бросились их ловить. На серой оберточной бумаге крупными квадратными буквами было написано:
«Вступайте в Общество друзей воздушного флота».
Федякин повертел в руках листовку и, увидев рядом завистливые детские глазенки, сунул ее какому-то пацану.
Мимо него, ведя за поводья двух лошадей, прошел долговязый официант из «Парадиза».
Встретившись глазами с Федякиным, он слегка смутился и, наскоро кивнув, прошел мимо.
— Зуев! — окликнул его Федякин.
— Ну! — обернулся официант.
— Ты что, извозом решил заняться? На что тебе лошади?
— Да я не себе… Приятелю… — ответил официант неуверенно, приподняв картуз, и пошел дальше.
Федякин подозрительно поглядел ему вслед и снова занялся поисками телеги, на которой похитили Зимина.
Управление строительства узкоколейной железной дороги Балабинск — Красная падь помещалась в старом купеческом особняке, сложенном из черных от времени внушительной толщины бревен. У крыльца, украшенного хитроумной резьбой, стояло человек двадцать — по виду не городских, кто в сапогах, кто в лаптях, кто с сундучком, а кто и с туго набитым сидором. У многих в руках и за плечами пилы и топоры в чехлах — легко узнать людей, не впервые отправляющихся «на заработки».
Здесь же покуривал, ожидая выхода начальства, и Алексей Куманин, отличавшийся своей, хотя и не бросавшейся в глаза, но все же городской внешностью — фанерный чемоданчик, кожаная фуражка, прорезиненный плащ-макинтош. Он стоял, прислушивался к разговору, который вели несколько человек, сидевших на бревнах. Все они с интересом слушали Харитона, свесившего ноги с запряженной телеги. Лошадь с мешком на морде лениво хрупала овес.
Куманин сразу узнал Харитона и потому слушал его разглагольствования с особым интересом.
— Дарью эту и при жизни в глаза никто не видел, какая она есть. Потому как умела разные обличья принимать. То казачкой прикинется, то китайцем-хунхузом, а то и вовсе нечеловеческий вид примет, — рассказывал Харитон.
— Это как же так — нечеловеческий? — спросил худощавый мужичонка с реденькой, будто выщипанной, бородкой.
— А так вот: хошь тебе в лису превратится, хошь пнем прикинется. Потому как не баба крещеная, а сила нечистая. Проще сказать, ведьма, — рассказчик на всякий случай перекрестился.
— Ладно врать-то, — засмеялся невысокий веснушчатый паренек в длинной не по росту косоворотке.
— Ты, Кешка, не смейся. Потому, хоть и говорят, будто она померла, да это одна видимость. Она и сейчас Ардыбаш стережет, только обличье поменяла — татарином прикинулась. И места, где золото ее лежит, заклятью предала. Кто ногой туда ступнет — или в болоте утопнет, или от голоду изойдет, а то и вовсе ума решится. Из Питера люди добрались до ее золота — все, как один, погибли.
— Ужели все? — удивился худощавый мужичонка.
— Все! — решительно заявил Харитон. — И дорогу эту не к добру через Ардыбаш тянут. Не допустит Дарья до Ардыбаша…
— Будет пугать-то! — уже без смеха оборвал его Кешка. — Сказываешь сказку, а выходит агитация. Народу глупостями мозги забиваешь, против строительства агитируешь!
Он поднялся с бревен и направился к крыльцу.
— Так, говоришь, татарское обличье приняла Дарья? — спросил, свертывая цигарку, Куманин.
— А вот и приняла! — рассердился рассказчик. — Люди своими глазами видели. А кто видел, зря врать не будет.
И вдруг Харитон запнулся и осторожно заморгал, уставясь на показавшуюся ему знакомой физиономию Куманина.
Усмехнувшись, Куманин отошел от Харитона: на крыльце появился инженер Васильянов с секретаршей. Он обошел собравшихся, приглядываясь к каждому, и, отобрав несколько наиболее здоровых парней, сказал сопровождавшей его девушке с блокнотом:
— Этих на укладку рельсов, к Снегиреву. — И, обратившись к остальным, спросил: — Плотники есть?
Вышло вперед еще несколько человек.
— Перепишите их, Клавочка.
Он подошел к Куманину.
— Что умеешь?
— Все умею.
— Ну уж и все, — усмехнулся Васильянов.
Куманин улыбнулся в ответ.
— Кочегар на паровоз мне нужен, — сказал Васильянов. — Кочегаром пойдешь?
— Кочегаром? Чего ж не пойти. Можно и кочегаром.
А дотошный мужичонка все не отставал от растерявшегося Харитона, опасливо разглядывавшего Куманина.
— Неужто баба, — недоверчиво расспрашивал мужичонка, — пнем прикинуться может?
— А вот и может! — огрызнулся Харитон.