— Вы? Что вам? — спросил он, позевывая.
— Я принес два фунта коровьего масла и мерку пшена…
Тамарин взглянул на посетителя, на этот раз уже с некоторым интересом.
— А что еще принесли?
— Больше ничего, господин Тамарин. Это все, что мне удалось раздобыть.
— Врете, Тараканов. Я же вас знаю. У вас есть еще кое-что. На всякий случай. Если я заупрямлюсь. Так вот, считайте, что я заупрямился.
Тараканов немного поколебался и, пожав плечами, сказал:
— Сало есть… немного… меньше чем два фунта.
Тамарин расхохотался.
— Ладно, берите. Любую берите.
Тараканов отдал кошелку Тамарину, а сам направился к картинам. Он не выбирал. Он вытащил из стоявших у стены ту, которая была ближе всего к стене, аккуратно обтер ее от пыли и поднес к свету.
— Вы варвар, дорогой мой Тамарин, — сказал он, качая головой. — Вы так небрежны с картинами, будто это просто хлам, старый, негодный хлам.
— Вот именно — хлам. Старый, негодный хлам, — повторил Тамарин, роясь в кошелке. — Что вы там углядели?
Он подошел к Тараканову и, взглянув на картину, усмехнулся.
— Н-нда… — вздохнул он. — Хорошая работа. Тонкая… Очень даже недурная работа.
На картине был изображен мальчик в голубом.
В одном из петроградских дворов, похожих на темные глубокие колодцы с выложенным булыжником дном, невдалеке от Кузнецкого рынка, высокий молодой человек в черной широкополой шляпе, в ярко-оранжевой блузе и высоких охотничьих сапогах с отворотами голосом ярмарочного зазывалы обращался к выглядывавшим из окон обитателям дома.
— Граждане Советской России! Революция освободила вас от царя, помещиков и капиталистов! Я освобожу вас от рабства вещей.
Могучий голос человека в широкополой шляпе разбудил мальчишку, бывшего юного послушника Острогорского монастыря Иннокентия, а теперь обыкновенного петроградского беспризорника по имени Кешка, а по прозвищу Монах. Не было на Кешке ни скуфейки, ни рясы, и ничем он не отличался от двух своих приятелей, укрывающихся здесь на чердаке от холода и патрулей под рваным, в клочках ваты, грязным одеялом.
Услышав голос старьевщика, Кешка выбрался из-под одеяла, перелез через кресло с торчащими пружинами и, забравшись на ломберный столик, выглянул из чердачного окна. Внизу, в прямоугольном колодце двора несколько зевак окружили старьевщика в широкополой шляпе. Старьевщик сбросил с плеча мешок, и Кешка увидел, что вместо правой руки у него пустой рукав.
— В каждой квартире, у каждого хозяина найдется старая картина или хрустальная люстра, бронзовый канделябр или фарфоровая статуэтка, — продолжал он. — Вчера эти вещи украшали жизнь, сегодня они стали камнем на шее свободного человека! Несите эти камни сюда, и вы получите за них хорошие деньги, сотни тысяч, миллионы рублей!
Изящно поклонившись, он взмахнул шляпой. К старьевщику подошел невзрачный человечек в выцветшем сюртуке чиновника почтового ведомства и протянул ему полированный деревянный футляр.
Старьевщик приподнял крышку и восхищенно прищелкнул языком. В углублениях на вишневом бархате лежали два дуэльных пистолета с воронеными стволами и ручками, отделанными перламутром. Старьевщик вынул один из пистолетов, ловко подбросил его.
— Бельгийская безделушка, изготовленная в городе Льеже почти сто лет назад. Зачем гражданину свободной России эта бессмысленная и опасная вещица?! Я освобождаю вас от нее.
Кешка, раскрыв рот, следил за происходящим внизу.
— Осторожнее! — закричал человек, когда старьевщик взвел курок. — Один из этих пистолетов заряжен!
Вокруг старьевщика сразу образовалась толпа, пожилая женщина с трудом тащила мраморный бюст императора Александра I.
— Русских царей и императоров не покупаю! Испанских, французских, австро-венгерских, римских беру, русских — не беру.
За спиной Кешки послышался шум, чьи-то пронзительные крики. Мимо него прошмыгнули выбравшиеся на крышу приятели.
— Кешка, шухер! — крикнул один из них.
— Мотай! — закричал другой, и оба бросились наутек, громыхая по железной крышке. Кешка не успел опомниться, как из окна высунулась раскрасневшаяся физиономия разъяренной старухи.
— Воры! Грабители! — истошно заголосила она, схватив Кешку за ногу. — Попался, урка! Я тебе покажу, как белье воровать!
— Пусти! На что мне твое белье!
Кешка стащил с ее плеча мокрую наволочку и накинул на голову старухи.
— Караул, режут! — заголосила она.
В толпе раздался взрыв смеха.
А Кешка вырвался и побежал по крыше. Из другого окна проворно выскочил дворник и бросился ему наперерез.
— Ахмет, держи его! — закричала старуха, освободившись от наволочки.
Все забыли о старьевщике и, задрав головы, следили за погоней.
— Ахмет, он за трубой! — крикнула рыжая толстуха из окна верхнего этажа.
Старьевщик бросился к пожарной лестнице и, засунув за пазуху пистолет, ловко подтягиваясь одной рукой, стал подниматься вверх.
— Поймал! — раздался ликующий голос толстухи.
— Бей его! Бей негодяя! — послышался визгливый голос старухи.
— Отпусти мальчишку! Стрелять буду! — крикнул старьевщик, добравшийся до самого верха лестницы. Дворник тащил упиравшегося Кешку к слуховому окну. Старьевщик вылез на крышу и поднял пистолет.
— Отпусти мальчонку, или я сделаю дырку в твоем картузе, чтобы не повредить твою дурацкую голову!
Из окна третьего этажа выглянул пожилой человек, на полном лице которого острая бородка клинышком и тоненькие усики выглядели несколько легкомысленно при его тяжелой, осевшей к старости фигуре. Он выглянул из окна как раз в тот момент, когда старьевщик картинно подбросил левой рукой пистолет… Раздался выстрел и фуражка Ахмета полетела вниз во двор. Человечек, продававший дуэльные пистолеты, поднял фуражку дворника, и окружавшие его люди увидели дырку в тулье фуражки.
— Я предупреждал, что один из пистолетов заряжен, — испуганно пролепетал человечек.
Ахмет отпустил Кешку и скрылся в чердачном окне. Старьевщик снял шляпу и поклонился невольным зрителям этого представления. Потом он подошел к краю крыши и бросил пистолет в раструб водосточной трубы. Пистолет с грохотом пролетел все пять этажей и выскользнул из трубы к ногам хозяина.
— Вот это да… — вырвалось у Кешки.
— Идем, малыш, со мной, — торжественно сказал старьевщик и протянул руку Кешке.
— А вы… кто?.. — растерянно спросил Кешка.
— Я? — усмехнулся старьевщик. — Разрешаю тебе называть меня просто… Маркизом.
Они пошли по мокрой от весеннего дождя крыше и скрылись за дымовыми трубами.
Человек с бородкой проводил их взглядом и закрыл окно.
— Алена, — обратился он к женщине, сидевшей в кресле-качалке и читавшей какую-то французскую книгу. — Ты не помнишь. Алена, в двенадцатом году… или в тринадцатом, если я не ошибаюсь, мы смотрели с тобой в цирке Чиназелли номер «Однорукий Вильгельм Телль» — молодой человек левой рукой сбивал яблоко с головы мальчика…
— Помню, конечно, помню, это был эффектный номер, — сказала женщина. — А почему ты вдруг вспомнил об этом?
— Так… по странному стечению обстоятельств.
Он прошелся по комнате и остановился возле портрета, с которого он сам из того самого далекого двенадцатого года смотрел на самого себя сегодняшнего. В углу под портретом стояла подпись художника — И. Репин, а к раме была приделана медная дощечка с надписью
«Портрет известного криминалиста
Прокофия Филипповича Доброво. 1912 г.».
В крохотной комнатушке большого дома на Кронверкском или, точнее, на улице Красных зорь, как проспект стал называться после революции, сидели двое — хозяин комнаты, уже знакомый нам Илья Спиридонович Тараканов и узколицый блондин с тщательно приглаженными редкими белесыми волосами.
Закинув ногу на ногу, блондин курил длинную папиросу, с интересом разглядывая попугая в клетке, стоявшей на широком подоконнике.
— Мне нужны деньги и паспорт, — сказал Тараканов. — Вы принесли деньги и паспорт?
— Вы их получите, как только у меня в руках будет картина, которую вы мне обещали, — с акцентом произнес блондин.
— Я вам уже сказал. Картину похитили попрыгунчики.
— Да, да… Попрыгунчики… Я прекрасно понимаю, что это очень неприятно, — кивнул блондин, глядя на хозяина слегка выпученными глазами. — Я верю вам, господин Тараканов. Но мои компаньоны хотели бы убедиться в том, что коллекция князя действительно у вас. И мы с вами в прошлый раз договорились, что вы предоставите мне хотя бы одну картину. Любую, по вашему выбору.
Тараканов поправил очки и поднялся.
— Хорошо. Если вы так настаиваете…
Он подошел к тяжелому громоздкому буфету, занимавшему едва ли не половину всей комнаты.
— Что поделаешь, господин Тараканов. В наше трудное время всему нужны веские доказательства, — повторил блондин.
Тараканов достал из-за буфета завернутую в цветную ткань картину.
— О! — невольно вырвалось у блондина, когда Таракан он поставил на стул картину в скромной дубовой раме.
— Надеюсь, это доказательство, господин Артур?
— Пинтуриккио… Этому невозможно поверить, — восторженно прошептал господин Артур. — Мальчик в голубом.
— Мне срочно нужны деньги и паспорт, — быстро заговорил Тараканов. — Без них я ничего не могу сделать… «Амур и Психея» Буше уже висят в музее. Надеюсь, вам понятно, что это означает?
— Нет, простите, не понимаю.
— Это означает, дорогой господин Артур, — со сдержанным раздражением объяснил Тараканов, — что картина из исчезнувшей коллекции князя должна привлечь к себе вникание властей, что поиски коллекции неизбежно возобновятся. Они уже идут, вероятно. И я не исключаю, что меня уже разыскивают. Мне нужны деньги и паспорт, — снова повторил Тараканов и выжидающе посмотрел на Артура.
— Деньги вы получите завтра… так сказать, аванс… А документы…
Артур достал из кармана паспорт и протянул его Тараканову.
— Отныне вы есть Леопольд Францевич Авденис, коммерсант из Либавы.
Тараканов раскрыл паспорт и увидел фотографию человека с фатоватыми усами.
— Усы? — удивленно сказал Тараканов. — Почему усы?
— Да, я совсем забыл поставить вас в известность — Леопольд Францевич носит шнурбарт, усы.
— Но у меня-то их нет?! — возмутился Тараканов. — Для того, чтобы вырастить такие усы, понадобится полгода.
— Зачем полгода… Не надо… полгода… — Холеный господин протянул Тараканову конверт. — Здесь вы имеете… два шнурбарт… то есть два уса на всякий случай. — Он засмеялся. — Если вдруг ветром сдует. А это — лак, чтобы их наклеить. — Он вытащил из кармана маленькую бутылочку. — Отличный лак, немецкая фирма «Лейхнер».
— Ур-р-ра! Ур-р-ра! Ур-р-ра! — неожиданно закричал попугай.
На другой день Илья Спиридонович направился на набережную Фонтанки. Усы Леопольда Францевича Авдениса уже украшали его физиономию и если бы не темные очки, от которых Илья Спиридонович не мог отказаться, он был бы неузнаваем.
Моросил мелкий дождь. Тараканов шел, как бы прогуливаясь, держа обеими руками за спиной толстую трость с набалдашником. У Горбатого моста он остановился и, облокотившись на перила, долго разглядывал старенькую баржу, пришвартованную к гранитной стене набережной. Когда-то на ней привезли сюда дрова, а потом, в неразберихе прошлых лет, забыли о ее существовании. Тараканов перешел через Горбатый мост и направился к барже.
В трюме баржи, посреди каюты стояла докрасна нагретая «буржуйка», труба которой уходила в круглый иллюминатор. На стене, заклеенной старыми «Биржевыми ведомостями», висела картина в позолоченной раме, такая темная, что разобрать, что именно на ней изображено, было просто невозможно. На столе рядом с бюстом Наполеона стояла миниатюрная копия конной скульптуры Донателло.
Однорукий Маркиз, обнаженный до пояса, уже не был одноруким, в правой «несуществующей» руке он держал шпагу и показывал Кешке фигуры фехтования. Кешка зачарованно смотрел на Маркиза.
— Двойной выпад с переброской шпаги в левую руку… — пояснил Маркиз. — Прием, с помощью которого д’Артаньян одолел своего коварного противника Рошфора. Смотри внимательно. Ан, де, труа, катр, сенк…
Он показал Кешке прием и бросил ему шпагу.
— Репете!.. Ан! Де! Труа! Катер! Сенк!
Кешка повторил показанный прием.
— Для начала манифик! Если возникли вопросы — задавай!
— А что такое… манифик? — спросил Кешка.
— Манифик… — в переводе с французского, ну, скажем, «превосходно», «блестяще»!. Еще вопросы есть?
— Дяденька Маркиз, а где мне достать валенки?
Маркиз расхохотался.
— Валенки? Зачем тебе валенки? Зима-то вроде кончилась.
— Эта кончилась, другая будет.
Маркиз снова засмеялся.
— Будут тебе валенки.
— Так то не мне, дяденька Маркиз, большие нужны для Данилы.
— Для Данилы? Найдем и для Данилы. Итак, ан! Де! Труа! Катр! Сенк!
Илья Спиридонович, некоторое время стоявший возле баржи, неожиданно проворно для своего возраста перебрался через перила и, спустившись вниз по лестнице, скрылся в трюме.
Когда он открыл дверь в каюту, шпага, брошенная Маркизом, воткнулась в деревянную переборку прямо над его головой.
— Браво, — усмехнулся он.
— Что вам угодно? — сухо спросил Маркиз.
— Вы, кажется, не узнали меня? Меня прислал к вам Сергей Александрович. — Он смахнул рукой наклеенные усы.
— Присаживайтесь, — сказал Маркиз, усмехнувшись, и накинул на плечи свою оранжевую блузу. — Отец Иннокентий, выйди на палубу, подыши воздухом.
Кешка завернулся в одеяло и выскользнул из комнаты.
— Вы из Парижа, Илья Спиридонович? — спросил Маркиз, когда они остались вдвоем.
— Я получил от князя письмо. Сергей Александрович указал на вас как на человека, который может переправить через границу кое-что из его имущества, — тихо сказал Тараканов, протирая стекла очков.
— Я этим больше не занимаюсь, — ответил Маркиз, скручивая цигарку из газеты. — Я не хочу ссориться с Советской властью.
— Поэтому вы скупаете за гроши ценные произведения искусства и продаете их иностранцам?! — В голосе Тараканова Маркиз почувствовал угрозу.
— Что вы хотите переправить? — небрежно спросил Маркиз.
— Кое-какая живопись, скульптура.
— Много?
— Несколько ящиков, которые умещаются на одной подводе.
Маркиз усмехнулся.
— А Медного всадника вы не собираетесь отправить князю за границу?
— Нет. Медного всадника мы с вами оставим на месте.
— Простите мое любопытство, — сказал Маркиз, — но я хотел бы знать, где находятся эти ценности?
— Это вы узнаете в свое время.
Маркиз усмехнулся.
— Разрешите взглянуть на вашу трость, — сказал он и, взяв трость, быстрым движением отвинтил набалдашник и обнажил лезвие кинжала.
— Я купил эту трость в Гамбурге пять лет назад, но даже не подозревал о ее секрете.
— Вы неточны, господин Тараканов, эта трость действительно приобретена в Гамбурге, но не вами, а мною, в ту самую поездку, когда я сопровождал князя в качестве воспитателя его младшего сына. Как видите, Илья Спиридонович, я тоже кое-что знаю… Вы рассчитываете на мою помощь. А если я откажусь?
— Вы не откажетесь, — улыбнулся Тараканов. — Вы слишком многим обязаны князю. Это во-первых. А во-вторых… Я полагаю, вам не хотелось, чтобы большевики узнали, что бегство князя Тихвинского было организовано вами, господин Шиловский.
— Вы, кажется, вздумали меня запугивать, господин Тараканов? Запомните — я ничего не боюсь. Я не боюсь ни вас, ни бога, ни черта.
Он внимательно, изучающе поглядел на Тараканова.
— Насколько я понимаю… — сказал Маркиз. — Вызнаете, где находится коллекция князя?
Тараканов промолчал.
— Так, так, — усмехнулся Маркиз. — Значит, похищение коллекции дело ваших рук.
— Я это сделал по поручению князя, — улыбнулся Тараканов. — Вы знаете мою преданность его сиятельству.