Смысл трагический предельно ясно стал понятен: утопил в говнище недотепа – офицер оружье! Сверххалатный распиздяй, какого нет нигде на белом свете больше! Нет военному страшней позора!
Покраснев от головы до пяток, не расплакался чуть было Леша. Ну, а тут еще и в мыслях злое зашипело: «Разве выйдет Лена за подобного тебе засранца!? Разумеется, что нет, конечно! Не захочет жизнь связать с мудилой, в туалете полковом который бестолково утопил оружье!»
Захотелось застрелиться парню. Только чем, скажите? Нечем было. Опозоренный, в дерьме вонючем пистолет лежал, глаза зажмурив, не глядеть на стыд-позор свой чтобы.
В воспаленной голове тасуя, по спасенью варианты Леша думать стал, как дальше быть, что делать. Поразмыслив нервно чуть, нашел он не решение хотя, однако не лишенное, пожалуй, смысла направление дальнейших действий: «Экипаж родной – спасенье только! В положении таком дурацком на него лишь одного надежда. До товарищей-друзей скорее!»
И пустился сколько духу было на стоянку, где как раз работал экипаж: меняли блистер задний у стрелка, в какой попала птица.
ГЛАВА ШЕСТАЯ. НЕЛЕГКАЯ ПОБЕДА
Несся Леша как стрела к стоянке, не бежал, летел над полем пулей. И успел застать в составе полном экипаж, что, завершив работу, самолет уже сдавал охране.
И лишь только на бетон стоянки Леша выбежал, так дико сразу заорал, что в легких мочи было:
– Караул! Пришла беда, ребята! Пистолет я утопил в сортире!
Авиаторы, которых трудно чем-то было удивить по жизни и видавшие всего довольно, тут опешили всерьез. Во-первых. Двухгодичник, что молчал как рыба, длинно вдруг заговорил и громко. Во-вторых. В СА о том, что кто-то в туалете утопил оружье, анекдотов не ходило даже. И когда пришли в себя немного, то второй силовичок бывалый, лейтенант старшой Фомин, воскликнул:
– Неужели так обрыдла пушка, что топить решил сперва, в говнище, да одумался потом, Емелин?
– Так нечаянно же ведь, ребята! – разобижено воскликнул Леша. – Разве стал бы я бросать ПМ свой в туалет со зла? Да нет, конечно! Пистолетчик все, мудила это, Зачепило, мать его, заразу, суку за ногу, помеха хренов.
– Ах, так это Зачепило значит получается всему виною? – продолжал силовичок досужий бедолагу доставать шутливо. – Значит, он швырнул в говно ПМ твой, подержать всего который дали, не мешал чтоб. Только трудно верить, чтоб ответственный за все оружье в эскадрильи самой лучшей нашей безобразие мог сделать это. И потом, виною сам он коли, так чего переживаешь глупый – лезет пусть и достает скотина.
Леша чуть не задохнулся было от нахлынувшего моря гнева, только в руки взял себя и тихо, вразумительно сказал, спокойно, с болью в голосе, с печалью тяжкой:
– Что смеетесь надо мной? Не время. Приключилася беда большая! Помощь ваша мне нужна ребята, а не шутки-прибаутки злые!
Шухов старший лейтенант, борттехник. Старший техник капитан Охалков, силовик Фомин – шутник, а также два механика Немцов и Дудкин, старших прапорщика два, и с ними оружейник, лейтенант Аркадьев, да еще Зернов, старлей, электрик, обступили Алексея кругом. Стало тихо и Емелин:
– Братцы! Я, – сказал, – пошел сдавать оружье, как положено, наряда после. В оружейку прихожу, а нету пистолетчика смотрю на месте. Ну и, думаю, схожу давай-ка, время дабы не палить впустую в ожидании в сортир у штаба. Расстегнул ремень болван лишь только – кобура с него и шнырь в дырищу. Подскажите, быть как тут, что делать?
Думать стали, и нашелся первым вновь шутник, силовичок бывалый:
– Доставать, – сказал, – оружье надо, а не то под трибунал, голубчик, загремишь, к попу ходить не надо.
И Емелин побледнел, но только издеваться силовик не бросил и, сочувственно вздохнув, продолжил:
– Вот при Есе бы, когда стряслось вдруг что подобное, так сразу б к стенке. А сейчас всего лет пять каких-то в коммунизме развитОм оттянешь, отсидишь и не чешись, Васятка.
– боже мой! – пролепетал Емелин, – не хватало мне тюряги только!.. Застрелиться в самый раз, да нечем.
И опять силовичок досужий посоветовал:
– В сортир лезть нужно, разумеется, раздевшись, ну и, дефилируя ступнями щупать дно, покуда пистолет не сыщешь. А наткнешься поддевай под хлястик кобуру, большим на ножке пальцем, да на верх тащи. Делов всего-то.
– Вы поможете? – взмолился Леша.
– Разумеется. А как с магаром?
– Пир горою закачу отменный! Всю, как есть, одну спалю получку! Вы мне, други, помогите только!
– Коли эдак, не помочь нельзя тут разумеется, – стартех Охалков согласился и с улыбкой хитрой подмигнул силовику при этом. А Емелин, содрогнувшись:
– Страшно лезть в кромешный ад, – сказал, – ребята. Ничего никак нельзя придумать покультурнее чего, помягче?
Мозговали в тишине с минуту. И электрик предложил:
– Вот я бы посоветовал напялить все же на лицо противогаз. Во-первых, невзначай не задохнешься в газе, не испачканною рожа будет, во-вторых… – но кочегар заметил, перебив:
– Противогаз в говнище не фурычит, а коробку с фильтром на весу держать проблемно будет, шланг длиною-то поменьше метра.
Оружейник, лейтенант Аркадьев, обожающий Жюль Верна, кстати, поддержал:
– В противогазе правда совершенно бесполезно это, задохнешься в нем в аду скорее.
– Вы пустое говорите, братцы, – в разговор вступил электрик снова, – где мы тот противогаз отыщем, если б даже прок с него был малый? Ехать в ДОС за ним из части что ли? Не успеем, потемнеет скоро. Может в рот ему дюрит подлиньше да потоньше – и люли-малина, и живи хоть там, в дерьме, не бойся, задохнешься, что, да кони двинешь. В Риме древнем воевали эдак – под водою так гуртом ходили ихи воины. Из школы помню.
Что б надумали еще, не знаю, технари, наговорили что бы, не закончи кочегар дебаты:
– Зря, товарищи, мы время тянем. Прав Охалков, потемнеет если, не дадим тогда бесспорно ладу. Надо двигаться, короче, к штабу и на месте разрешать проблему, а абстракцию мусолить дружно языками – бесполезно это.
По стоянке подошел дежурный – ДСЧ, и пластилин печатей аккуратно налепил, где нужно, самолета обозначив сдачу. И свободный экипаж тропинкой устремился к полковому штабу, через поле шла наискосок что.
Молча шли, а лейтенант Емелин, было видно, пребывал в смятенье. Изнутри сжигал испуг. Снаружи густо пятными пошел большими, покусали комары как будто. Видя это, кочегар:
– Емелин, ты хаевец, – проворчал, – такой же, как и я, и не имеешь права эдак бабою слюнявить нюни.
Очень грустно улыбнулся Леша, кочегар же продолжал:
– Ты вспомни, перед кем не пасовали даже: хоккеисты, сопромат, а также Глеб Степанович, да Шпак, и даже сам Геронимус – Земли светило. Это то бишь теормех! Да разве перечислить всех чудес хаевских. Так что марочку держи, мужчина. И крепись давай, дружок, мужайся… Служба наша, между прочим, Леша, с обучением в хаевне сходна. Тут и там не поскучаешь очень. Приключения одни сплошные, вот хотя бы взять твое сегодня. А недавно из ТЭЧи механик в ситуацию попал похлесче. Жизнь такую с ним сыграла шутку – закачаешься, с твоей не ровня.
– Об Охрюдине ли речь? – не вставить силовик Фомин не мог словечко.
– Об Охрюдине, конечно, – Шухов отвечал, – о нем, конечно, Саша.
– Разве может быть ужасней что-то и позорнее со мной случая? – грустно молвил Алексей. – Не может!
– А послушай вот и вывод сделай. – Кочегар опять ему и начал про охрюдинское горе ведать.
– Значит так, в наряд пошел Охрюдин, по столовой заступил дежурным, по солдатской. Налупился каши и почувствовал себя великим. Замполитом полковым надулся – грудь колесиком, глаза оглоблей и, как мусор, за порядком смотрит.
Это, видно, надоело скоро. Разумеется, кому приятно слушать чавканье, стучанье ложек да шуршание сапог солдатских. Стал искать вокруг себя глазами бравый прапорщик чего иное, чтоб хоть чуть поинтересней было. И, представьте, подфартило парню: дверь раскрылась ветерком на кухню и увидел красоту мужчина: моет женщина посуду в чане, перегнувшись через край, и попа, разъядреная ее, большая, оголилась, потому как юбка завернулась ветерком на спину сквознячком обыкновенным, шустрым, кстати, дверь и отворил который. Но, что главное трусов, на даме этой не было совсем. На кухне их, как правило, в жару снимают все, кто трудится с печами рядом.
Ну так вот, уперся, значит, прапор в попку голую нахальным взглядом, и заметил, что солдаты тоже перестроили на дверь вниманье. Безобразию конец такому был Охрюдин положить обязан. И поэтому к заветной двери устремился лично сам, порядок надлежащий навести пытаясь. В дверь раскрытую вошел и тихо за собою притворил проказник. Нет бы хлопнуть, а потом сурово замечание бабенке сделать. Так и так, мол, вы чего солдат тут развращаете, гражданка, это? Поодерните юбчонку что ли! Ан же нет. Сластолюбивый прапор о морали-то как раз не пекся, как мужик любой, нормальный если. Сзади к попе подошел тихонько и ладошкою потрогал жопу. Но эмоций никаких особых. Вроде как не замечает даже и посуду в чане моет также, буквой Зю, не разгибаясь стоя. Что же, прапорщик усилил натиск, щупать женщину за попу начал. Только ноль совсем эмоций дама. Не раздумывая долго, прапор вынул член вполне готовый к бою да в бабеночку скорей присунул. И поехала, пошла забава.
Порет прапорщик, кого не зная, а партнерочка стоит, балдеет, в чан упершись широко руками.
Вот оргазм одновременный, сладкий. И все было б хорошо, когда бы, слишком не захорошело даме. Так ее разобрало, что, руки завернув назад, за попу парня ухватила и тянуть, да жопу пополам разорвала гвардейцу в исключительно экстазе бурном.
Прапор белым заревел медведем, хлеще чем «Ту-22» на взлете, и сознания лишился малый в самой сладкой середине кайфа. И блаженства пик! И чувств вершина! Но, однако же, конец плачевный. Прибежавшие на вопль солдаты еле вырвали из ручек страстных испускающего дух гвардейца, с окровавленным порватым задом. Чуть еще бы, и конец летальный в той любови наступил недолгой. Полумертвого в санчасть сначала, ну а после в ОВГ, где жопу предстоит теперь лечить серьезно, так как туго заживает место.
– Что, Алеша, – силовик заметил, – разве ровня та беда с твоею?
И Емелин промолчал. А Шухов:
– Разумеется, совсем не ровня, – резюмировал, – возможно жопа никогда не заживет у парня, говорят врачи, порою даже невозможно излеченье оной.
Полпути уже прошли, и Шухов, чтоб Емелина отвлечь немного от души переживаний жутких продолжал травить:
– С чекистом нашим, с полковым, беда случилась тоже. Так что, Леш, ты не один сегодня. Быть свидетелем пришлось печали. Заступаю я в наряд намедни, значит в стартовый. Полетов нету. Исключительно чудесный вечер. В преферанс себе сидим играем. Пишем пулю. Вдруг средь ночи тихой слышим ясно, что стреляют где-то. По характеру хлопков, как будто бьет ПМ, вполне знакомым звуком. Навострили на макушке ушки и район определили точно, где стрельба, и был то привод ближний.
Ну, срываемся. Летим конкретно всей компанией туда скорее, на пожарке аварийной дуем. Подъезжаем – вот вам хрен в томате: с пистолетом особист Сашуля в свете фар жмет на курок без толка, все, как видно, расстрелял патроны, израсходовал, чума лесная.
Видя то, что не грозит убийством, полоумного скрутили разом, мимоходом отобравши пушку. Привезли на КДП, а там уж подполковник Балалайкин вот он, объявился и не запылился за коллегою приехал пьяным.
А Сашуля из веревок рвется, горько плачет и орет, что мочи только в легких есть: «Как крыс вас, суки, постреляю! Поглядите, падлы, сколько их понавалял на травке! То же самое и с вами будет, поменяю вот обойму только!»
Затолкали кое-как в «УАЗик» к Балалайкину Сашулю, ну и тот повез его домой скорее, честь конторы не позорить дабы. Сквозь раскрытые машины окна на прощание успел расслышать несуразицу: «Сжирают крысы! А супружница моя в больнице, ненаглядная, лежит, с ангиной!.. Ничего, что я служил в танкистах, контрразведчика характер службы в роде войск любом один и тот же! Так как методы едины наши!.. Развяжите, пидарасы, руки!.. У меня лежит жена в больнице!.. Не до вас тут мне совсем гондонов!»
– Это белая горячка, значит, у товарища. Попрут теперь уж, – оружейник рассудил Аркадьев. А Зернов:
– Он из танкистов правда? – у рассказчика спросил.
– Да, точно, – за него ему стартех ответил, – в гаражах тем сам хвалился как-то под подпитием приличным правда.
– Так что скоро к нам прибудет новый контрразведчик, – кочегар заметил.
– Вот беда кому, – сказал Аркадьев, оружейник, – не сравнить с твоею. Потеряет человечек должность, на которую молиться можно. Дефицит ему любой и дура на кармане завсегда с собою. К пистолетчику ходить не нужно. И лежачего не бей работа. Не найдет лафу такую больше. На круги своя, вернуть все чтобы, просидел в сортире б Саша долго. А тебе всего нырнуть разочек. Так что нос да пистолетом, Леша.
– Зря не дрейфь, – силовичок досужий поддержал, – припоминаю пору, туалет когда стоял у штаба, деревянный. В нем полы сопрели. Ну и надо же, с полетов ночью летчик правый шел, Дубинин, мимо и нужду как раз надумал справить. Доски хрустнули. Пилот-бедняга провалился и чуть душу было не отдал, был мужичина тучный, сам никак не мог из ямы вылезть… Поутру нашли солдаты только. Хваткой мертвою за край держался, пребывая в говнице по сиськи… Но с тобой твой коллектив гвардейский, так что здорово дружбан не бойся.
Путь закончен. Никого у штаба. В одиночестве стоит угрюмо туалет. Он в ожиданье дремлет, потому что достоверно знает, понимает: не оставят в чреве новый, табельный ПМ так просто. А коль эдак быть спектаклю значит, да какому – говнолазов шоу – представленьям представленье то что. Где, в каком его дадут театре? Не ошибся – подошли артисты.
– Построение прошло, а значит, – констатировал Фомин, – народа не предвидится в округе много. Может быть и без зевак прокатит.
Обступили туалет, который испускал не парфюмерный запах. Изучив сооруженье бегло, скоро поняли: решать задачу, непростую, предстоит и очень. Сквозь отверстия в полу лишь только внутрь его проникнуть можно было. Правда маленькие их размеры никаких не оставляли шансов.
– Быть отверстие должно для шланга, – вслух подумал кочегар, – не может без очистки сей объект работать.
Возразил силовичок на это:
– Шланг внутри в дыру засунуть можно. Так и делают теперь, а раньше сбоку правильно была, покуда замначальника политотдела, пьяным будучи, в нее не булькнул. После ужина нужду исправив, на траву у туалета взял да бедолага наступил на крышку, чуть прикрытую, а дальше ясно. Все заделали потом бетоном, только вам откуда знать, салагам, о событии том древнем в части.
Правда, рядом с туалетом было бетонировано сбоку мощно, слоем толстым, мог сдержать который вес компании хорошей пьяных. Призадумались, а в это время оружейник эскадрильи третьей Зачепило в ожиданье Леши рвал-метал, уйти домой не смея без злосчастного его «ПМ-а». Он давно у всех оружье принял и до дома уходить сбирался, тут же хлюст полувоенный этот – двухгодичник лейтенант Емелин. И при том совсем не то бесило, что приходится сидеть на службе бестолково в золотое время, в непосредственно свое родное. Вовсе нет. Дружок-правак как раз вот обмывал очередное званье в гараже, и ожидал, конечно, друга лучшего на пир мужицкий.
Зачепило не дурак был выпить и поэтому мулило хлопца испариться в гаражи скорее. Но нельзя никак, однако, было.
«Вот же правила в стране Советов! – бесновался РПДэшник в гневе. – Коли личное твое оружье, так таскай его с собой, где хочешь. Нет, боятся командиры-папы, что взыграет в жилах кровь шальная. И сиди вот тут, как пень-колода, пьют товарищи когда, гуляют».
Меж порывами великой злобы оружейник закрывал глаза, и видел выпивку, и видел закусь. Но не смел уйти: обязан ждать был.
Как и он переживала Лена в ожидании и то и дело, выбегала из квартиры дева разволнованная, но без толку. «Почему не позвонил?» – гадала и, ответа не найдя, вздыхала. Канул в воду женишок как будто. Успокаивало, правда, малость, что задерживался папа тоже. «Сговорились там они вдруг что ли?» – посетила даже мысль, и Лена в унисон с ней улыбнулась грустно.
И ведь надо же тому случиться: в то же время особист Сашуля, правда, бывший почитай, вернулся в часть свою леченья после, ну и кабинет родной решил проведать на прощание с военной службой. Чувство горькое, что сдать придется полномочия другому скоро, болью ноющею сердце ело. Шилом факт колол конкретно в душу, что заменит далеко не ангел, мало пьющий, а такой же, только не допившийся до ручки самой.