– Из чего следует, – сказал Бовуар, – что настоятель хотел поговорить с приором не о текущих монастырских делах.
– Возможно. Или о чем-то неотложном. Срочном. Возникшем неожиданно.
– Тогда почему не встретиться с приором немедленно? – спросил Бовуар. – Зачем ждать одиннадцатичасовой мессы?
Гамаш задумался.
– Хороший вопрос.
– Если приор не вернулся после службы первого часа к себе в кабинет, то куда он мог пойти?
– Может, он пошел прямо в сад? – предположил Шарбонно.
– Вполне вероятно, – сказал старший инспектор.
– Тогда почему секретарь настоятеля, брат Симон, не видел его? – спросил Бовуар. – В саду или в коридоре.
– Может быть, он и видел, – сказал старший инспектор. Он понизил голос и театральным шепотом сообщил Бовуару: – Может быть, он тебе солгал.
Бовуар ответил ему таким же громким шепотом:
– Монах? Солгал? Кто-то отправится в ад.
Он посмотрел на Гамаша с наигранной озабоченностью и улыбнулся.
Гамаш улыбнулся ему в ответ и потер лицо. Они собрали множество фактов. И наверное, немало вранья.
– Мы все время повторяем имя брата Симона, – сказал Гамаш. – Что мы знаем о его перемещениях сегодня утром?
– Сам он говорит вот что. – Бовуар перевернул несколько страничек в блокноте. – После службы первого часа, в четверть девятого, он вернулся в кабинет настоятеля, и настоятель попросил организовать ему встречу с приором после одиннадцатичасовой мессы. После чего настоятель пошел проверить готовность геотермальной системы, а брат Симон отправился на скотный двор. По пути он заглянул сюда. Приора здесь не оказалось, и брат Симон ушел.
– Факт отсутствия приора его не удивил? – спросил Гамаш.
– Не удивил и не озаботил. Приор, как и настоятель, волен распоряжаться своим временем.
Гамаш задумался на секунду.
– Что делал брат Симон после?
– Минут двадцать он работал на скотном дворе, потом вернулся в покои настоятеля, чтобы поработать в саду. Тогда-то он и обнаружил тело.
– У нас есть уверенность в том, что брат Симон ходил в animalerie? – спросил старший инспектор.
Бовуар кивнул:
– Его показания подтверждаются. Другие монахи видели его там.
– А не мог он уйти оттуда раньше? – спросил Гамаш. – Скажем, в половине девятого?
– Я задавал себе тот же вопрос, – ответил Бовуар, улыбнувшись. – Другие монахи из тех, что там работали, говорят, что это возможно. Они все занимались своими делами. Вот только вряд ли брат Симон успел бы сделать все, что он сделал, за меньшее время. А все свои работы он завершил.
– Какие именно? – спросил Гамаш.
– Выпустил кур из клеток, задал им свежего корма и воды. Почистил клетки. Тут никого не обманешь – нужно дело делать.
Гамаш что-то записал в своем блокноте.
– Когда мы пришли в кабинет настоятеля, дверь была заперта. Она обычно заперта?
Двое младших полицейских переглянулись.
– Не знаю, шеф, – сказал Бовуар и сделал себе заметку на память. – Выясню.
– Хорошо.
Похоже, это был важный вопрос. Если обычно дверь заперта, значит кто-то должен был впустить приора.
– Что еще? – спросил Гамаш, переводя взгляд с Бовуара на Шарбонно.
– Ничего, – ответил Бовуар. – Если не говорить о том, что я пытался наладить связь по этой хреновине, но она не работает. – Он раздраженно махнул рукой в сторону спутниковой тарелки, которую они притащили из самого Монреаля.
Гамаш глубоко вздохнул. Расследование в отдаленных точках всегда страдало из-за отсутствия связи. Они привозили современнейшее оборудование в примитивную среду и почему-то удивлялись, что оно не работает.
– Я еще попробую, – сказал Бовуар. – Телекоммуникационной вышки здесь нет, так что наши сотовые тоже не работают. Но сообщения на «Блэкберри» проходят.
Гамаш посмотрел на часы – начало пятого. По договоренности с лодочником у них оставался почти час. Расследование убийства всегда дело трудоемкое, но тут их подгоняли и особые обстоятельства: приближающийся вечер и договоренность с лодочником.
После захода солнца они окажутся прикованными к монастырю. Вместе с вещдоками и телом. А старший инспектор Гамаш никак не хотел этого.
Отец Филипп осенил собрание крестным знамением. Монахи перекрестились.
Потом настоятель сел. И они сели. Они, как тени, повторяли все его движения. Или как дети, подумалось ему. Более милосердные и, наверное, более прилежные.
Хотя некоторые из монахов были значительно старше настоятеля, они почитали его своим отцом. Вождем.
Он был далеко не уверен, что он хороший вождь. И уж конечно, он хуже Матье. Но никого другого у них теперь не осталось.
– Как вам известно, брат Матье умер, – начал настоятель. – Умер неожиданно.
Но дело обстояло еще хуже. Рождались новые слова. Выстраивались одно за другим. Рвались наружу.
– Его насильственно лишили жизни.
Перед последним словом отец Филипп сделал паузу.
– Убили.
«Давайте будем молиться, – подумал он. – Молиться. Петь. Закроем глаза и будем петь псалмы. Забудемся. Затворимся в наших песнопениях и наших кельях. И пусть полицейские делают свое дело».
Но отступить он уже не мог. Как не мог предложить им петь хоралы. Настало время для простых слов.
– К нам прибыла полиция. С большинством из вас они уже поговорили. Мы должны сотрудничать с ними. У нас не должно быть тайн от них. Это означает, что мы должны допустить их не только в наши кельи и на рабочие места, но и в наши мысли и души.
Произнеся эти необычные здесь слова, он заметил несколько кивков. Потом еще несколько. И на бесстрастных лицах, за которыми скрывалась паника, начало появляться понимание. Даже согласие.
Следует ли сказать больше? «Господь милосердный, – молча взмолился он, – должен ли я сказать больше?» Он и без того уже сказал немало. Нужно ли говорить об остальном? И что-то решать?
– Я отменяю обет молчания.
Раздался всеобщий вздох. Его братьев монахов словно лишили одежды, и они остались обнаженными, беззащитными.
– Это необходимо. Вам разрешается говорить. Не болтать. Не сплетничать. Но помогать этим офицерам найти истину.
Теперь на их лицах появилась тревога. Они не сводили с него глаз. Пытались поймать его взгляд.
И хотя ему было больно видеть их испуганные лица, он понимал, что их страх гораздо более естествен, чем то пустое выражение, которое он видел прежде.
И наконец настоятель сделал последний, необратимый шаг.
– Кто-то в нашем монастыре убил брата Матье, – сказал отец Филипп, чувствуя себя человеком, делающим шаг в пропасть. Он знал: проблема слов в том, что, когда они произнесены, взять их назад уже невозможно. – Кто-то из присутствующих здесь убил брата Матье.
Он хотел утешить их, а на самом деле сделал иное – оголил, погрузил в ужас.
– Один из нас должен признаться в преступлении.
Глава восьмая
Пора было отправляться.
– Вы все взяли? – спросил Гамаш у капитана Шарбонно.
– Все, кроме тела.
– Да, лучше его не забывать, – согласился старший инспектор.
Пять минут спустя двое полицейских вынесли из лазарета укрытое тело брата Матье на носилках. Гамаш перед этим искал доктора, брата Шарля, чтобы сообщить ему, что они забирают тело. Но не нашел. Нигде не было и отца Филиппа.
Он исчез.
Как исчез и секретарь настоятеля, неразговорчивый брат Симон.
Как и все монахи в темных мантиях.
Они все исчезли.
Монастырь Сен-Жильбер-антр-ле-Лу не только погрузился в тишину, но и опустел.
Когда они проносили тело через Благодатную церковь, Гамаш оглядел просторное помещение. Скамьи пустовали. Длинные скамейки для хора пустовали.
Даже игривый свет исчез. Радуги пропали.
Отсутствие света означало не просто темноту. Весь монастырь помрачнел, словно на исходе дня что-то собиралось. Если свет дарил радость, то сейчас образовавшуюся пустоту заполнило какое-то не менее яркое предчувствие беды.
«Равновесие, – думал Гамаш под отзвук шагов по плиточному полу церкви, когда они сопровождали убитого монаха. – Équilibre. Инь и ян. Рай и ад». Такие противоположности имелись в каждой вере. Антитезы. Они и обеспечивали равновесие.
Прежде был день. А теперь наступал вечер.
Они вышли из церкви в последний длинный коридор. Гамаш видел тяжелую деревянную дверь в конце. Видел чугунную защелку.
Дверь была заперта. Но от кого?
Они добрались до конца, и старший инспектор зашел в маленькую каморку привратника. Но и там было пусто. Никаких следов молодого монаха, брата Люка. Только толстенная книга, которая в действительности содержала нечто большее, чем просто текст, – песнопения.
Музыка осталась, но монах исчез.
– Дверь заперта, шеф, – сказал Бовуар, заглядывая в каморку. – Входная дверь. Ключа тут нет?
Они осмотрели каморку, но ничего не обнаружили.
Шарбонно открыл смотровую щель и выглянул наружу.
– Вижу лодочника, – сообщил он, прижимая лицо к дереву, чтобы лучше видеть. – Лодочник на пристани. Глядит на часы.
Все полицейские тоже взглянули на часы.
Без двадцати пять.
Бовуар и Шарбонно посмотрели на Гамаша.
– Найдите монахов, – велел он. – Я останусь здесь с телом на случай, если вернется брат Люк. Отправляйтесь на поиски раздельно. У нас мало времени.
Неожиданное отсутствие монахов, поначалу казавшееся какой-то странной выходкой, грозило обернуться кризисом. Если лодочник отчалит, то они застрянут в монастыре.
– D’accord, – пробормотал Бовуар, хотя, судя по его виду, не ждал ничего хорошего. Вместо того чтобы отправиться назад по коридору, он подошел к шефу и прошептал: – Возьмите мой пистолет.
Гамаш покачал головой:
– Мой монах уже мертв. Угрозы от него никакой.
– Но есть и другие, – возразил Бовуар со всей серьезностью. – Включая того, кто это сделал. И того, кто запер нас здесь. Вы остаетесь один. Вам может понадобиться оружие. Пожалуйста.
– Что же будешь делать ты, mon vieux, если попадешь в переделку? – спросил Гамаш.
Бовуар ничего не ответил.
– Пусть уж лучше он останется у тебя. Только не забывай, Жан Ги: ты ищешь монахов, а не охотишься на них.
– Ищу, но не охочусь, – повторил Бовуар с напускной серьезностью. – Я вас понял.
Гамаш быстро прошел вместе с ними до конца коридора. Открыл дверь в церковь и заглянул внутрь. Свет здесь уже не играл – церковь заполнили длинные тени.
– Отец настоятель! – крикнул Гамаш, остановившись в дверях.
Впечатление было такое, будто он бросил внутрь церкви гранату. Властный голос старшего инспектора эхом отдался от каменных стен, усилился. Но Гамаш не вздрогнул от этого громкого звука, напротив, он прокричал снова:
– Отец Филипп!
По-прежнему ничего. Он отошел в сторону, и Бовуар с Шарбонно устремились внутрь.
– Быстро, Жан Ги, – сказал Гамаш пробегающему мимо Бовуару. – И будьте осторожны.
– Oui, patron.
Двое младших полицейских бросились в разных направлениях – Бовуар направо, Шарбонно налево. Гамаш стоял в дверях и смотрел, пока они не исчезли из виду.
– Allô! – снова прокричал Гамаш и прислушался.
Но единственный ответ вернулся к нему эхом собственного голоса.
Старший инспектор Гамаш заклинил церковную дверь, чтобы она не закрылась, а потом пошел по длинному коридору к запертой входной двери. И к телу, которое, словно подношение, лежало перед ней.
Намеренно заходить в тупик – такое противно человеческим инстинктам. Тупик – нечто, откуда нет выхода. Вся его полицейская подготовка, вся интуиция протестовала. Если что-то выскочит на него в коридоре, то выхода у него не будет. Он знал, что Бовуар именно поэтому и предложил ему оружие. Чтобы у него оставался хоть какой-то шанс.
Сколько раз на лекциях в академии, в разговорах с новичками он приказывал им: никогда, ни при каких обстоятельствах не позволяйте загнать себя в тупик.
И тем не менее он шел сюда. «Нужно будет серьезно поговорить с самим собой, – с улыбкой подумал он. – И устроить себе выволочку».
Жан Ги Бовуар вошел в длинный коридор. Точно такой же, как и все другие. Длинный, с высокими потолками и дверью в дальнем конце.
Вдохновленный Гамашем, Бовуар прокричал:
– Bonjour! Allô?
Перед тем как дверь закрылась, он слышал голоса шефа и Шарбонно. Произносящие в унисон одно и то же слово: «Allô?»
Дверь закрылась, и все знакомые голоса смолкли. Все звуки смолкли. Наступила тишина. Раздавался только стук Бовуарова сердца.
– Эй? – крикнул он чуть тише.
По обе стороны коридора находились двери. Бовуар поспешил вперед, заглядывая в комнаты. Столовая. Буфетная. Кухня. Нигде ни души. Единственный признак жизни – громадная кастрюля с гороховым супом, кипящим на плите.
Бовуар открыл последнюю дверь слева. И остановился. Замер. Потом вошел внутрь, и дверь бесшумно закрылась за ним.
Капитан Шарбонно, идя по коридору, открывал одну за другой все двери. Совершенно одинаковые.
Тридцать дверей. По пятнадцать с каждой стороны.
Кельи. Он принялся кричать в каждую дверь: «Эй! Эй!», но вскоре понял, что это бесполезно.
Это явно было спальное крыло. С туалетами и душевыми посредине коридора и кабинетом приора в самом начале.
Большая деревянная дверь в дальнем конце была закрыта.
Кельи пустовали. Он понял это, сделав первые шаги по коридору. Ни одной живой души. Но он предполагал, что тут вполне могут обнаружиться души мертвых.
В первых нескольких кельях Шарбонно задержался, чтобы во исполнение служебного долга заглянуть под кровати, хотя и побаивался того, что может там увидеть.
Двадцать лет прослужил он в полиции. Повидал немало ужасов. Сталкивался со страшными происшествиями. Похищениями детей, нападениями, самоубийствами. Исчезновение двух дюжин монахов было далеко не самым страшным из всего, с чем ему приходилось сталкиваться.
Но уж самым сверхъестественным – точно.
Saint-Gilbert-Entre-les-Loups.
Святой Гильберт среди волков.
Кто дает монастырям такие имена?
– Отец настоятель? – нерешительно позвал Шарбонно. – Кто-нибудь?
Звук собственного голоса поначалу подействовал на него успокоительно. Естественный, знакомый звук. Но каменные стены изменили его. И то, что эхом возвращалось в его уши, казалось не совсем тем, что срывалось с губ. Похожим. Но не тем.
Монастырь изменил его голос. Взял его слова и усилил чувство. Страх. Отчего его голос звучал карикатурно.
Бовуар вошел в маленькую комнату. Здесь, как и в кухне, на плите стояла большая кастрюля, в которой что-то булькало. Вот только варился здесь не гороховый суп.
Запах от варева исходил какой-то горьковатый. Тяжелый. Аромат далеко не приятный.
Бовуар заглянул в кастрюлю.
Потом сунул палец в густую теплую жидкость. Понюхал. Оглянулся – не видит ли кто – и облизнул.
Испытал облегчение.
В кастрюле оказался шоколад. Темный шоколад.
Бовуар никогда не любил темного шоколада. Считал его каким-то враждебным.
Он оглядел пустую комнату. Нет, не просто пустую. Брошенную. Шоколад в кастрюле тихонько булькал. Словно вулкан, размышлявший, извергнуться ему или нет.
На деревянном столе лежали маленькие горки горошин очень темного шоколада. Длинные ряды холмиков, похожих на крохотных монахов. Бовуар взял одну горошину, покрутил в руке.
Потом положил в рот.
Последние несколько минут Арман Гамаш осматривал коридор. Не спрятали ли монахи ключ где-то здесь? Но он не увидел тут ни растеньица в горшке, ни какого-нибудь коврика из тех, под какими прячут ключи.