Потом из столовой слышались звоны чайного сервиза, все вновь собирались за столом, и мама вносила блюдо с тортом.
Мама обычно пекла один из трех тортов: наполеон, безе или шоколадный. Наполеон мне не нравился, что вкусного в слоеном пирожном с белым кремом, пускай даже это пирожное огромное и круглое. Безе мне тоже не нравился, я не понимал вкуса сахарных яичных белков, из которых делалась большая часть торта. Зато шоколадный торт я обожал. Это был толстенный торт из нежного бисквита, с тройным слоем крема, а поверх торта лежали неровные куски шоколада.
После чая взрослые начинали прощаться, собираясь уходить. Прощанье обычно затягивалось минут на тридцать, мы с Валей вполне могли еще поиграть. Возиться после такой сытной еды не хотелось, обычно мы тушили свет и рассказывали друг другу страшные истории, держась за руки, чтоб не так было страшно.
Однажды после чая мы с Валей как обычно потушили свет, я начал рассказ-страшилку про живую руку покойника. Я давно приготовил эту историю, услышанную во дворе, и все ждал праздника, чтоб рассказать. Неожиданно свет загорелся, в дверях стоял Семенченко-отец, Валин папа. Он строгим голосом приказал девочке идти одеваться, так как они уже уходят, а, когда Валя проходила мимо него, неожиданно ударил ее рукой по левой щеке.
Я весь съежился. Валя молча проскользнула мимо отца, пошла в прихожую, натянула пальто, обернула воротник шарфом, смахнула этим же шарфом слезы.
А я сидел в папином кабинете и не мог выйти к гостям попрощаться. У меня наворачивались слезы и я сглатывал какой-то комок в горле, который никак не сглатывался. А левая щека покраснела и горела, будто ее прижгли раскаленным утюгом.
Я никому не рассказал об этом случае. Когда мама спросила, "что я тут сижу, накуксившись?", я сказал, что болит живот.
Прошло много-много лет, я вырос, превратился в человека с отчеством. У меня трое своих детей, девочек. Я сам стал собирать гостей на праздники, сидеть во главе праздничного стола, любяще смотреть на своих дочек. Но все равно, вспоминая детство и Валю Семенченко я чувствовал, как начинает гореть левая щека.
6
Мне редко бывало скучно, так как я умел писать без карандаша и ручки, в уме. И писать таким макаром всегда было увлекательно. До сих пор предпочитаю писать в уме. Поэтому издал не так уж и много художественных книг. Все, написанные в уме, гораздо лучше. Они, как сон, что кажется великолепным, хотя детали смыты, расплывчаты. Проснешься, ощущение восторга - его помнишь. А нюансы утеряны.
Именно такое ощущение восторга пережил я при первой встрече с музыкой. Плохо то, что запомнились детали. Они уничтожили откровение радости. Наверное, именно поэтому я так и не научился играть ни на одном инструменте.
Еще до того, как его принесли, я знал, что оно немецкое и с чудесным звуком.
Наконец к дому подъехала грузовая машина; я прилип к стеклу. Нечто огромное, закрытое чехлом выползло из кузова, повисло на веревках и осторожно вжалось в землю.
Четыре мужика в телогрейках взяли предмет с четырех сторон и понесли в подъезд.
Пианино не проходило в дверь, поэтому грузчики сперва сняли дверь с петель и квартира без двери стала какая-то беззащитная, будто кукла без платья.
Топая, как слоны в посудной лавке, грузчики внесли пианино в столовую и установили его рядом с диваном. Чехол сняли, торжественно засияли канделябры из старинной бронзы, приделанные к лицевой части пианино.
Я разрывался между двумя желаниями. Хотелось посмотреть, как едят пьяные грузчики и потрогать пианино за черный лакированный бок. Меня ждало двойное разочарование: кормить грузчиков не стали, а просто дали им деньги. Возможно, в качестве исключения эти грузчики не были пьяными. Грузчики навесили входную дверь на петли и потопали вниз по лестнице. Трогать пианино тоже не дали, сказали, что оно должно остыть, отдохнуть.
Расстроенный я вышел на балкон и стал смотреть на огромный тополь, который доставал верхушкой до третьего этажа. По тополю ползла рыжая кошка, охотилась за голубями. Я шикнул на кошку, она скептически посмотрела на зелеными глазами и, понимая, что ее не достать, продолжила охоту. Тогда я вернулся в квартиру, нашел на кухне щетку с длинной ручкой, вышел на балкон и попытался этой щеткой спугнуть кошку.
Кошку спугнуть не удалось, щетка была слишком короткая. Зато голуби заволновались и взлетели в небо. Кошка проводила их пронзительным зеленым взглядом. Я тоже проводил взглядом голубей и выронил щетку. Щетка упала на тополь, заскользила между ветвей и стукнула кошку щетиной. Кошка взвилась, как ошпаренная, и мигом оказалась на самой верхушке тополя. Щетка проскользила до второго этажа и застряла в сучьях.
Я пошел в комнаты. День сулил столько интересного, а в результате ни грузчиков, ни пианино, ни щетки.
В конце концов все уладилось. Средний брат Ляля спустился вниз и выловил щетку, немного взобравшись на дерево. Папа сел за отдохнувшее пианино и тронул клавиши. Все стояли вокруг пианино и слушали, как папа играет.
Когда папа перестал играть я спросил:
-- А мне можно?
-- Попробуй, - сказал папа.
Я сел на крутящийся стулик, который купили вместе с пианино. Папа подкрутил сидение этот стулика и я оказался один на один с черно-белыми клавишами. И начал осторожно трогать их пальчиками. И каждая клавиша отвечала на это касание.
В восторге я тронул стразу несколько клавиш. Раздался неприятный звук, я поморщился, слез со стульчика.
-- Я как-нибудь потом, - сказал я, - мне надо привыкнуть.
Теперь, когда дома никого не было, у меня появилось чудесное занятие. Я открывал крышку пианино, подкручивал сидение стульчика и трогал клавиши. Я касался их нежно, как котенок лапкой. И клавиши дарили чудесные звуки, немного похожие на звуки хрустальных колокольчиков: я пытался нащупать в этих звуках ту мелодию, которая едва слышно звучала в лесу под сводами зеленого шатра, мелодию фей.
С каждым днем клавиши становились все послушней. Я играл, наслаждаясь и наслаждался играя.
Однажды мама привела пышную тетку с небольшими усиками над ярко-красными, помадными губами. Это была учительница музыки.
Тетка усадила меня на стульчик, сама села рядом на стул и сказала:
-- Ты должен правильно держать руки. Сперва мы будем играть гаммы. Гамма - это звуковой ряд, правильный звуковой ряд.
И она сыграла эту самую гамму. Она держала руки над клавишами, будто хирург перед операцией (я видел хирурга в папиной больнице), пальцы у нее шевелились быстро, будто сами по себе. Гамма оказалась отдельными, ничего не выражающими звуками, напоминающими те, которые издает палка, когда ей проводишь по металлическому забору.
-- Теперь ты, - сказала тетка.
Я попытался держать руки на весу. Сразу почудилось, что я собираюсь вырезать у пианино аппендицит. Потом я начал нажимать клавиши по очереди, как это делала тетка. И подумал, что хорошо бы вырезать аппендицит у этой тетки.
-- Не так, сказала учительница, руки должны быть расслабленными, пальцы быстрыми. Не тыкай в клавиши пальцами, это не кнопки. Нажимай легким но уверенным касанием на каждую клавишу. Звукоряд должен быть подробным и равномерным. Нет, так гамму не играют...
Мы прозанимались целый час. я так устал, будто вместе с грузчиками втаскивал это пианино на третий этаж.
Учительница ушла не сразу. Она пила с мамой чай и громко рассказывала о своей работе. У нее, оказывается, было много учеников, не один я. И все ее ученики уже умели играть гаммы.
-- Труд и терпенье, - сказала учительница и строго посмотрела на меня, - терпенье и труд. Великий Паганини в детстве занимался на скрипке по 12 часов в день.
Она ушла, я посмотрел на чашку, из которой усатая учительница пила чай. На чашке были жирные, ярко-красные отпечатки ее губ.
На другой день я дождался, когда все ушли, открыл крышку пианино и попытался вспомнить прекрасные звуки зеленого шатра, сказочных фей, звуки мечты. Но клавиши отзывались ржавыми одиночными нотами, напоминающими непонятный звукоряд или ту самую гамму.
Я осторожно закрыл пианино, сел на диван, в самый уголок и немножко поплакал. Совсем немножко.
7
В последнее время я часто болею. Не столько возраст, сколько безалаберное отношение к телу, к скафандру, выданному для эксплуатации на этой планете. Удобный, самовосстанавливающийся и автономный, он рассчитан лет на 200, а люди снашивают его за треть срока. Такое впечатление, что никто не читает "Инструкции по эксплуатации тела", а о гарантийных сроках и знать не ведают.
Болеть скучно, противно как-то. Вот в детстве болеть было даже интересно.
У меня был хронический тонзиллит. Это значит, что у меня часто болело горло. Иногда хронический тонзиллит превращался в страшную ангину. У меня подскакивала температура, горло распухало так, что не только глотать, но говорить было трудно, все тело начинало болеть, будто кто-то пытается разобрать его по суставам и жилочкам.
Чаще всего злодейка ангина нападала на меня в дни каникул. И, как все вредное, напрочь проходила, когда надо было идти в школу.
У ангины был один плюс - я болел на папиной кровати, а папа на это время перебирался на диван.
Кровать была широкая и мягкая. В спальне родителей на окнах были деревянные ставни, на время ангины эти ставни закрывали, так как от температуры болели глаза. Дневной свет просачивался в самые верхушки ставень, где они неплотно прилегали к раме, и приносил забавные тени. Иногда это были фигурки людей, сплющенные, как в кривом зеркале. Иногда тени приобретали внешность птиц с широкими крыльями. Такое впечатление, что щель в ставнях загадочным образом вбирала всякие движения за окном и, как волшебный фонарь, раскладывала их на белом потолке.
Я лежал, закрывшись до самого носа ватным одеялом, и часами наблюдал за игрой теней на потолке.
Когда теней не было, я мечтал.
О том, как стану великим врачом и смогу лечить всех от любых болезней. О том, что в пятом классе запишусь в секцию бокса и стану непобедимым. О том, что обыграю когда-нибудь папу в шахматы.
Когда температура поднималась очень высоко, это обычно происходило к вечеру, я бредил. Руки его становились ватными и разбухали до невероятных размеров. В сыром полумраке скользили какие-то существа с мохнатыми ушами. Голова тоже разбухала, занимая почти всю комнату, а в уши кто-то вставлял ватные затычки. Я открывал глаза, пытаясь что-нибудь увидеть, но мохнатоушие существа продолжали скользить, и распухшая голова болталась где-то вверху, далеко от туловища.
Утром температура спадала, я испытывал только слабость и боль в горле. Мама меняла промокшую за ночь ночную рубашку, помогая мне просовывать руки в рукава. Руки вновь были нормального размера, только очень худые. Ничего, думал я, когда меня примут в секцию бокса они станут мускулистыми.
Приходил посидеть средний брат. Он действительно был похож на Лялю: такой же пухлый, губастый и добродушный. Ляля рассказывал мне разные истории. Он как раз увлекался физикой, поэтому истории больше походили на популярные лекции по физике. Про то, что такое свет, как действует земное притяжение, почему вещи на Луне весят меньше, чем на Земле...
Приходил посидеть старший брат. Он все время спешил, а когда делал вид, что слушает меня, на самом деле слушал нечто внутри себя, глаза его становились прозрачными и безжизненными. Но я говорил мало, мне было больно говорить.
Приходил папа. Папа приходил после работы, поздно вечером, когда у меня уже поднималась температура. Он клал мне на лоб прохладную руку и мохнатые твари на время исчезали, а распухающая голова становилась почти нормального размера.
Мама не приходила. Она просто сновала между своими домашними делами и кроватью. И постоянно пыталась уговорить меня покушать.
-- Будешь есть - скорей выздоровеешь, - говорила она.
А мне даже думать о еде было противно.
Но, жалея маму, я делал глоток куриного бульона или брал в руку котлетку, чтоб потом положить ее на прикроватную тумбочку.
Один раз пришла Валя Семенченко. Она принесла румяное яблоко и долго рассказывала, как сама болела ангиной. Вид у нее был счастливый, еще бы - она то выздоровела.
А потом, в одно замечательное утро, ангина проходила, будто ее и не было вовсе. И я вставал с кровати и начинал одеваться, а мама опять загоняла меня в кровать, утверждая, что я еще очень слаб. Но я был упрямым мальчиком, а кроме того, знал, что после болезни меня не станут наказывать.
Квартира, по которой можно было бегать, балкон с тополем напротив, кухня, где что-то скворчало и вкусно пахло, телевизор, телефон... мне казалось, что я давным-давно был лишен всего это, будто уезжал в странный мир влажной темноты с мохнатоушими существами, где нет ни телевизора, ни балкона, ни кухни с ее запахами, ни телефона, к которому так здорово подбегать вперед родителей.
Жаль лишь, что на улицу мама меня пока не отпускала. Она тоже была упрямая, моя мама.
8
Обожаю копаться в словах, в их происхождении. Прикольно узнать, что слово "врач" произошло от глагола "врать", а врунами раньше называли знахарей, умеющих обманывать болезнь, врать на рану.
А разве не круто в каком-то слове переставить ударение. И мгновенно зАмок превратиться в замОк. Вот слово "проклятый". Это может быть "проклЯтый" или "прОклятый" - совершенно разные значения на мой взгляд.
Имена - это тоже интересно. Не исключено, что имя влияет на судьбу человека. Хотя... Не всем Александрам побеждать, как не всем Вовочкам владеть миром. Разве что, своим, внутренним.
-- Почему меня зовут Вовочка? - спросил я у папы.
Папа пошуршал газетой, он всегда читал газету во время еды, посмотрел на меня сквозь очки, передвинул их на лоб и сказал:
-- Ну, полагаю, потому что мы так тебя назвали.
-- Неужели нельзя было назвать как-нибудь по другому! - недовольно сказал я. Есть же хорошие имена: Михаил, Павел, Роман.
-- Твое имя тоже хорошее, - сказал папа, - Владимир. Что означает - Владелец Мира, мировой парень.
-- Да? - сказал я. С этой точки я еще ни разу не рассматривал свое имя. - Надо же... Вот здорово! А что, каждое имя что-нибудь означает? Или - только мое?
-- Видишь ли, - настроился папа на обстоятельное объяснение, - действительно каждое имя что-то обозначает. Во ты недавно читал книгу про индейцев, там в книге индейские имена даны в переводе: Быстрый Ветер, Ястребиный коготь, Смелый Барс. Наши русские имена переводить не надо, они и так понятные: Владимир, Надежда, Любовь, Вера, Святослав. Но много имен, которые произошли в других странах: Михаил, Георгий, Марина, Сусанна. Если их перевести на русский, то получится, что Георгий - это Победитель, Михаил - добрый, ласковый,
-- Марина - Морская, Живущая в море и так далее...
Папа посчитал разговор законченным, надвинул очки и перевел глаза в газету. Но он зря так посчитал, от моих вопросов многие взрослые становились нервными.
-- Это Мишка добрый, ласковый... - проворчал я. - Как бы не так, жадюга он.
-- Э-э-э, - встрепенулся папа, - я ошибся. Это Павел переводиться, как добрый, ласковый. А Миша переводится по другому.
-- Жадный, скупой? - обрадовался я.
-- Нет, зачем ты так на брата? Миша в переводе с одного старинного языка означает Угодный Богу. Раньше люди верили в Бога.
-- Они и сейчас верят, - уточнил я. Наша учителка Марья Семеновна даже крестик носит. А есть имя - Неугодный Богу.
-- Есть, - охотно ответил папа, - это имя Мефистофель. Есть такая взрослая сказка Фауст, там к доктору Фаусту приходит Мефистофель и все его желания исполняет. Когда подрастешь - прочтешь.
-- А что тогда означает имя Семен? И - Мария. Вот наша мама - Мария.
-- Иван да Марья, - сказала мама, входя с тарелкой супа. - О чем разговор.
-- Вот, Вовочка топонимикой заинтересовался, - неосторожно сказал папа.