Я трогал руками крышку сундука, резные виноградины на буфете, полированную перекладину кресла-качалки, гладил их. Потом поднял с бабушкиной кровати серый пушистый платок, который всегда был на плечах у бабушки, прижал его к лицу.
Платок пах бабушкой...
14
Никогда не возвращайся туда, где тебе было хорошо! Ей-бо, закон такой, жизненный. Сколько я не пытался вернуть прошлое - все зря. Это, как река, в которую нельзя войти дважды.
За гаражами было место, куда можно было сбегать пописать. Впритык к загоражному закутку находился кусок забора, отделявшего двор от больницы. Как-то я, застегнув штанишки, посмотрел в щель этого куска забора и увидел, что там играют двое мальчишек. Один вглядел чуть помладше меня, а второй - чуть постарше.
Тогда я залез на этот кусок забора и высунул голову над его верхушкой.
Мальчишки меня заметили.
-- Здорово, - сказал младший.
-- Перелазь к нам, - сказал старший.
Я перелез. И мы начали играть, будто были давным-давно знакомы.
Мы играли в выжигалы, втроем это можно. Мы играли в прятки, на больничном дворе было где спрятаться. Мы играли в замерь старыми монетками. Потом немного устали, уселись в больничной беседке и стали играть в города.
Я выиграл.
А потом стемнело и мальчишки стали торопиться домой. И я вновь перелез через кусок забора в свой двор и побежал домой. Где, конечно, получил лупку от мамы за то, что так поздно пришел и не откликался на ее призывы из окна. Не мог же я объяснить, что маму не слышал, потому что во дворе меня не было. В "своем" дворе.
Назавтра я собирался снова туда пойти и наиграться от души, но мама в наказание меня не пустила на улицу вовсе. Пришлось сидеть дома. Это было не столько скучно, сколько обидно.
Вырасту, думал я, и никогда своим детям не буду запрещать гулять, сколько они хотят!
Лишь послезавтра я смог вырваться на улицу и сразу побежал в загаражный закуток, вскарабкался на кусок забора и спрыгнул в больничный двор.
Мальчишки были там. Но они не хотели играть. Они сидели под деревом, так что их из больницы не было видно, и курили.
Я как-то пробовал курить. Не понравилось. К тому же, я был сыном врача и знал сколько вреда приносит человеческому телу курение.
-- Курить будешь? - спросил младший.
-- Не-а, - сказал я.
-- Что так? - спросил старший.
-- Неохота. Недавно курил уже.
-- У нас хорошие сигареты, с фильтром, - сказал младший. - В этом фильтре все нехорошее остается, он потом такой желтый становится.
-- Все равно не хочу, - сказал я.
-- Нам больше останется, - сказал старший.
Странно, подумал я, столько играли, а я не знаю как их зовут. А они - как меня зовут.
Я хотел спросить, а потом передумал. Потоптался с ноги на ногу и сказал:
-- Я пойду, наверное...
-- Иди себе, - сказал старший.
А младший ничего не сказал, только головой мотнул - иди, мол.
Я медленно пошел к забору. Я все наделся, что меня окликнут. Но они не окликнули. Я перелез через забор в "свой" двор и пошел домой. Расхотелось почему-то гулять.
15
Чем больше я разочаровываюсь в людях, тем больше меня тянет к животным. Несмотря на банальщину этого утверждения, есть в нем и некое зерно. Всегда тянулся к собакам и лошадям. Специально пошел в милицию, чтоб работать с собаками. Стал профессиональным кинологом. На старости лет многое узнал о кошках, полюбил их. Работал с дикими животными, не уставал восхищаться. Одну из первых книг посвятил зооцирку, где тоже ухитрился поработать.
В квартиру Роза вошла на цыпочках. Вежливо приблизилась к хозяйке. Кусочек сахара взяла деликатно, одними губами. (Потом мы узнали, что сахар она терпеть не может). Схрумкала его. Легла на коврик. Поблагодарила хвостом и расслабленно прикрыла глаза.
Розу привел старший брат. Не для себя - мама не разрешила бы заводить собаку, а для учительницы, которая подтягивала Мишу по химии. Он взял ее в питомнике для бродячих собак бесплатно, но дарить учительнице тощую, жалкую псину было неприлично.
Самое удивительно, что старый кот Буська, ненавидевший всех собак на свете, Розу признал. Наверное, он считал ее особой собакой, домашней, хозяйской, не имеющей отношения к диким собакам на улице.
Уже через месяц, она вошла в тело, шерсть лоснилась от сытости и спокойной жизни, глазенки стали озорными и доверчивыми. Забот она не доставляла никаких: гулять ходила всего раз в сутки, сопровождения не требовала. Уж чего-чего, а самостоятельности ей было не занимать.
Я одел Розе на шею громадный бант голубого цвета и ее на машине отвезли в другой конец города.
А еще через десять дней Роза вернулась. Замерзшая, грязная, с четким скелетом под свалявшейся шерстью, ждала она нас в подъезде. Подползла на животе, умоляя нагноившимися глазами. "Недоразумение произошло, - шептали эти глаза, - вы, наверное забыли меня в той чужой квартире".
Как нашла Роза дом, каким образом запомнила дорогу в стремительной машине, чем руководствовалась, возвращаясь?!
Потом жила Роза с в нашей семье долго, много загадок загадала своим поведением, много радости доставила своим существованием. Что-то забылось, что-то помнится.
В маленьком преданном существе было что-то непомерно важное, вырывающее из привычного и заставляющее человека напряженно думать.
Но взрослые есть взрослые, извечная суета заедает их, задумчиво почесывая собаку за ухом, они рассуждают о трудном завтрашнем дне, о семейных неурядицах. И только нечто из ряда вон выходящее приковывает внимание к "меньшему члену семьи". Но ненадолго. За пять лет совсем забылось Розино возвращение, а в остальном она вела себя достаточно обыденно.
Потом изменилось многое. Чувствовала ли она надвигающийся переезд или только напряжение в доме? Хуже стала есть, на улицу просилась только по необходимости и сразу бежала обратно. По дому ходила тихо, не шалила, вопросительно заглядывала в глаза.
Уже нашли ей нового хозяина, человека хорошего, познакомили их, уже собирались передать Розу ему совсем, как обнаружили, как пропала собака исчезла.
Искали долго: любили, привязались, хотели, как лучше - не нашли.
А на вокзале перед самым отходом поезда вдруг увидели ее и не сразу узнали, не сразу поверили.
Роза стояла в пяти шагах от движущегося поезда. Стояла напряженно, скованно. Смотрела на узкую площадку тамбура, где взмахивали руками, бестолково гомонили предавшие ее люди. В глазах собаки что-то стыло, но что - не разглядеть.
А поезд набирал скорость, маленькая рыжая фигурка таяла, исчезала.
Плакал только я, потому что еще не был взрослым.
***
Это был не просто кот. Это был котяра, котище. На задних лапах он доставал мне до живота.
У него были великолепные усы, дымчатая короткая шерсть на всем теле, которая на щеках превращалась в длинные бакенбарды. Как у поэта Пушкина на картинке в книжке "Сказки Пушкина".
Когда Буська мурчал, слышно его было во всех комнатах.
Еще Буська ненавидел собак. Он выходил во двор и принимался смотреть во все стороны, неторопливо поворачивая свою большую голову с блестящими усами и дымчатыми бакенбардами. И, если он видел собаку, то начинал идти в ее сторону странной походкой. Он шел на прямых, пружинистых лапах, как-то боком, а его хвост, раздувшейся, словно полено, бешено бил кота по бокам.
Мало какая собака могла выдержать такую атаку. Папа говорил, что такая атака называется психической. Психическая атака кота Буськи.
Буська никогда не делал свои делишки в доме. Таз с песком напрасно дожидался его визита. Когда Буське требовалось он подходил к входной двери и выразительно говорил: "Мяу-у". Всего один раз. И ждал. Если кто-то из домашних не выходил сразу на его зов, Буська повторял это кошачье слово, только звучало оно немного иначе: "Мя-я-ууу". На этот раз его слышал даже соседи.
Выйдя на улицу Буська сперва проверял двор на наличие собак, а потом уходил в закуток между забором и гаражами. После этого он совершал неторопливый обход всего двора. Он здоровался с людьми - в этом дворе его знали все, высокомерно отвергал попытки погладить, никогда не оборачивал голову на унизительное "кис, кис", реагируя только на свое имя.
Среди других кошек, населявших двор он выделялся, как слон выделяется среди табуна лошадей. И эти кошки всегда выходили его встречать, рассаживались около окошек подвалов и подъездов и смотрели на него, как солдаты смотрят на генерала.
У меня с Буськой отношения были сложными. Во-первых, непонятно было, кто из нас старше. На свете кот прожил столько же, сколько и я, но кошачий год несравним с человеческим, ведь коты живут не больше 12-15 лет. Поэтому, если считать по кошачьи, то Буська был ровесник моему папе. С другой стороны, Буська все же не носил пиджак с галстуком и очки, не имел права поставить меня в угол и не приносил домой зарплату.
Во-вторых, кот относился к мне, если не как папа, то как мамин брат дядя Фадя - строго, но терпеливо. Поэтому я мог иногда встретить в Буське полное желание играть, а иногда кот отгонял меня одним намеком на свои острые когти. Хотя, дальше угроз дело никогда не шло, и если я, разыгравшись, продолжал приставать к коту, тот просто запрыгивал на верхушку буфета и оттуда иронично посматривал на меня.
Особую симпатию Буська питал к бабушке, хотя старушка ни разу его не погладила, и обращалась к нему без всякого уважения, называя кота бабником и лентяем. (Почему, кстати, кот может быть бабником, я так и не понял, а узнать у родителей постеснялся, сам не зная почему. Может потому, что после того злополучного поцелуя меня тоже звали бабником).
Когда бабушки не стало, Буська долгое время ходил сам не свой, часто просился на улицу, а, возвращаясь, сразу бежал в бабушкину комнату. Потом Буська пошел гулять и не вернулся. Его искали по всему двору, кричали, расспрашивали соседей. Кот не нашелся.
Прошло три дня. я ходил кислый, вспоминал, как Буська сам открывал двери, повисая на передних лапах на ручке, а задними отталкиваясь от косяка. Как Буська прыгал иногда ко мне на диван и ложился на колени (полностью он на коленях не помещался, там располагалась лишь передняя часть кота), позволяя чесать бакенбарды и включая свое мурлыканье, напоминающее работу мотоцикла на холостом ходу.
А на четвертый день мы поехали к бабушке на могилку. мне тоже дали цветы и я положил их в изголовье земляного холмика, туда, где стояла деревянная каланча с бабушкиной фотографией.
И, вдруг, из-за памятника раздалось "Мя-у" и вышел Буська. Он похудел, его бакенбарды как-то обвисли, и усы не торчали задорно, а тоже висели. Но вел он себя с прежней независимостью: подошел и сел у маминых ног.
А когда мама наклонилась и погладила его, замурчал, будто заработал мотоциклетный мотор.
16
Васька из моего детства был скверный мальчишка. Его усыновили из детского дома врачи, у которых не могло быть детей. И он, когда немного подрос, приносил им одни огорчения. Вот и не говори о наследственности!
Я встретил Ваську в Ялте спустя лет 20 после детства. Он унаследовал от родителей достаточно, чтоб спокойно жить на море и не работать. А родители умерли рано, считалось, что это он загнал их в гроб.
Сомневаюсь. Он, конечно, был пакостником, но приемных родителей обожал. Этакая смесь любви и благодарности. Хотя, его проступки несомненно ускорили кончину. Так часто бывает, кого любим - того и губим. У меня самого так...
Если бы я знал, я бы никогда не пошел.
Но я не знал, и поэтому, когда Васька таинственно поманил в заброшенный сарай, я зашел туда и начал всматриваться - в сарае после солнечного двора было пасмурно.
Васька звал туда, где громоздились обломки досок и мусор, в самый угол. Из этого угла донесся странный звук, будто пискнул игрушечный мишка с клапаном на животе.
Я пробрался среди обломков сарая, стараясь не наступить тоненькими тапочками на ржавые гвозди. В углу что-то лежало, из этого что-то торчал лом.
Я чисто механически коснулся увесистой палки лома. То, что лежало, шевельнулось и опять издало тот самый звук.
И вдруг я понял, что это кошка. И что лом проходит через ее тело.
-- Кто это ее? - спросил я хрипло.
В горле почему-то пересохло, а лицо горело, будто мне надавали пощечин.
-- Подыхает, - как-то выразительно сказал Васька, - не будет теперь мяукать под окнами. Ты не бойся, она ни чья, бродячая.
Я попятился. Я пятился, пока не вышел из сарая.
И, когда шел домой, казалось, что я иду задом наперед, что я продолжаю пятиться, и что этот сарай никогда не кончится.
Дома никого не было.
Я вспомнил бабушку и с какой-то взрослой ясностью осознал, что никогда ее больше не увижу. Что она умерла.
Потом решительно прошел в детскую, в комнату братьев, достал из Мишиного шкафа (куда мне было запрещено лазить) пневматическую винтовку (которую мне строжайше было запрещено трогать), коробку пулек, с трудом согнул ствол, чтоб поршень наполнился сжатым воздухом, вставил пульку и пошел на кухню.
Окна кухни выходили во двор. Я подставил табуретку, открыл окно, тщательно прицелился одним глазом, прищурив второй, и выстрелил в Ваську.
Я не мог попасть, с такого расстояния легкая пулька просто бы не долетела. Да и звук от воздушки был тихий, пукающий.
Но я вновь переломил ружье и вновь выстрелил.
И я стрелял бы еще, если бы за моей спиной не появился Миша (я не слышал, когда он вошел).
Миша растерялся от наглости младшего брата, забрал ружье, закрыл окно. Потом он посмотрел мне в лицо и растерялся еще больше. Он впервые видел такое лицо у своего брата, он даже не знал, что у малышей могут быть такие лица.
И Миша не сказал родителям про ружье и про мое преступление.
Потому что Миша, хоть и был на десять лет старше, еще не познал, что такое смерть и что такое ненависть.
У него было легкое детство.
17
Воспоминания - всегда ерш. Из смешного и серьезного, из грустного и светлого, из "да" и "нет", из "ага" и "ого!" Этот ерш, порой, пьянит не хуже вина.
Когда Красная шапочка встретила вместо Волка меня она страшно удивилась.
-- Куда идешь, Красная шапочка? - важно спросил я.
-- К бабушке, - ответила Красная шапочка по инерции, - она заболела.
-- Покушать ей несешь? - продолжил допрос я.
-- Естественно, - сбилась с продуманного ответа Красная шапочка.
-- А волков не боишься? - грозно спросил я.
-- Боюсь, - сказал Красная шапочка, - но что делать, так в сказке.
-- Сказка - ложь, но в ней намек, - процитировал я, - добрым молодцем урок.
-- Вы что несете? - спросила учительница. - В сказке такого текста нет.
-- Но он же не Волк, - возмущенно сказала Красная шапочка, - он - Вовка.
-- Вова, ты что делаешь на сцене? - сказала учительница.
-- Я хочу играть в пьесе, - сказал я. - Только не Волка, а - себя.
-- Так не положено, - сказала учительница. - И вообще, Красную шапочку играет Лиза Застенская, а Волка играет Сидоров. Где Сидоров?
-- Тут я, - сказал толстый Сидоров, пряча конфету, полученную от меня за щеку, - мы с Вовочкой поменялись, и у меня зуб болит.
Учительница посмотрела на толстую щеку Сидорова:
-- Да у тебя же флюс, тебе к врачу надо.
-- Еще чего, - гордо сказал Сидоров и убрал конфету из-за щеки.
-- Теперь нету флюса, - жалобно сказала учительница.
-- Не будет тебе Волка, - тихо сказал на сцене я Красной шапочке. Глупости все это, волки не разговаривают. Лучше вместо него буду я.
-- Но ты же не можешь меня съесть, - заметила Красная шапочка. - Вовочки детей не едят.