На набережной Царь нарвался на городового. Скрыться он не успел. Но городовой отнесся к Царю милостиво и только назидательно пожурил:
— Прешь, как дубина, напролом. Видишь, чистая публика идет. Взял посторонился бы...
Царь ничего не ответил, поспешно удаляясь от городового. Шел он по-прежнему напролом, порой задевая встречных. Ему давали дорогу, сторонились и при этом ворчали:
— Безобразие!
На площади возле Крюкова канала маршировали запасные.
Мимо громадных, многоэтажных домов Невского, одетых в гранит и базальт, по широким асфальтовым тротуарам безостановочно текли потоки нарядно и пестро одетых люден. Блестели под полосатыми полотняными шатрами зеркальные витрины магазинов с выставленной в них всякой всячиной. Неумолчно звенели по блестящим рельсам красно-желтые трамваи, облепленные пассажирами. Стремительно пролетали мимо, сверкая лаком и сбруей, быстрые, как ветер, лихачи. Мелькали автомашины, оставляя позади себя серые дымки. Царь подошел к Казанскому собору, поглядел на массивные полированные гранитные колонны, на чугунные цепи между ними. Прошел по Аничкову мосту мимо вздыбившихся бронзовых коней, которых крепко держали бронзовые полуголые фигуры.
— Ишь ты!.. — удивленно качал головой Типка, поражаясь бесстрашию и мужеству окаменевших людей. Силу и ловкость он очень любил.
Теперь, когда он расставался с Питером, может быть надолго, все попадавшееся Типке на пути воспринималось по-особому, словно он видел это впервые.
Но вот людской поток на улице как-то странно заволновался, зашумел, когда мимо Типки проследовала нарядная кавалькада лошадей.
— Царь! Царь! — послышались удивленные голоса.
Вслед за казачьими конями, очищавшими путь впереди, показалась запряженная парой рослых белоснежных лошадей широкая черная коляска на дутых резиновых шинах. Рядом с казачьим офицером в парадном мундире на высоком облучке сидел и правил лошадьми дородный кучер-бородач. Во всю грудь у него блестели серебряные медали.
Позади бородача в коляске сидел вместе со своим сыном — наследником престола царь Российской империи Николай Романов. Был он в военном мундире с орденами и медалями на груди. У наследника тоже висела на груди серебряная медаль, и он тоже был в военном кителе и в фуражке с золотой кокардой.
Настоящего живого царя Типка видел впервые в своей жизни. Видел близко и отчетливо, в двух-трех шагах от себя.
Николай Романов тоже заметил босоногого паренька, подпоясанного огрызком ремня, с узелком за плечами. Взгляд Романова равнодушно скользнул по Типке, бесцеремонно вынырнувшему из толпы на самый край панели. Но взгляд юного наследника престола остановился на Типке дольше.
Царская коляска с многочисленной свитой позади проехала. Нарушенное движение восстановилось и пошло своим чередом.
Вдруг Типку кто-то окликнул. Он обернулся и... столкнулся с Катюшкой. Она шла следом за ним, очевидно увидав его издалека, и улыбалась во весь рот. Голубые глаза ее сияли.
— Убежал? — спросила она. Видя, что Типка тревожно и опасливо оглянулся, успокоила: — Здесь тебя никто не сыщет.
— Ухожу, — объяснил Типка, обрадовавшись встрече со своим человеком.
Порывшись в кармане, она вынула и протянула Царю кусок осыпанного маком кренделя.
— Бери... Я сегодня сытехонька... Настреляла с утра, — простодушно объяснила Катюшка.
Царь от кренделя не отказался. В свою очередь, он вынул из узелка яблоко, которое накануне принес ему Цветок, и протянул Катюшке. Поговорив, они расстались.
Царь теперь держал путь к Балтийскому вокзалу. По мостовой в походном порядке шли войска. Впереди несли развернутое алое знамя с золотистой бахромой. За ним, сверкая на солнце медными трубами, шел оркестр. И вслед шагали, четко отбивая шаг, солдаты со скатанными шинелями, с ощетинившимися штыками винтовок. Певуче звучали трубы. Выбивал дробь барабан. Далеко разносилась дружная многоголосая песня:
По панели и по пыльной мостовой бежали мальчишки. Степенно шли взрослые, провожая солдат на войну.
В общей толпе шел и Царь, упоенный звуками марша. Шел в неведомую даль, не зная, какая судьба его ожидает.
Часть вторая
1917 ГОД
В НОЧЬ ПОД НОВЫЙ ГОД
Прошло более года с тех пор, как, спасаясь от полиции, Типка Царь ушел от своих друзей.
Поздно вечером, в ночь под новый, 1917 год, в Скобской дворец снова явилась полиция. Городовые ходили по квартирам и проверяли документы. Говорили, что ищут дезертиров.
— Снова обход, — сообщил домашним Николай Петрович, возвращаясь из чайной.
— Зачастила в наш дом полиция, — удивлялась мать Ванюшки Анна Николаевна. — Ходят. А зачем? Обезмужичел Скобской дворец. Сколько людей в армию забрали! Куда ни глянь — одни солдатки да подростки.
— Неспокойно среди рабочих. Трудовой народ голодает, — мрачно пояснил дед. — Война к добру не приведет.
Не успел дед еще что-нибудь добавить, как в прихожей чуть брякнул звонок. Все прислушались.
Звонок снова брякнул, уже громче.
В полутемный коридор, служивший одновременно и кухней, вместе с матерью вышел Ванюшка, интересуясь, кого принесло в такую вьюжную погоду и в поздний час. На пороге он увидел бородатого смуглолицего солдата в рваной и грязной серой шинели, в обмотках и замасленной папахе.
— Вам кого? — испуганно спросила мать Ванюшки.
Солдат, ничего не отвечая, осторожно прикрыл за собой дверь.
— Николая Петровича, — хриплым, простуженным голосом сообщил он. — Вы не беспокойтесь, я свой...
В коридор вышел Ванюшкин дед, недоумевающе тараща глаза на заросшего густой черной бородой солдата.
— Петрович... не признаешь? — тихо пробормотал тот, поднимая на деда воспаленные глаза.
Приглядевшись, дед узнал в бородатом солдате отца Фроськи Егора Зубарева.
— Не выдавай, Петрович... Самовольно я домой заглянул, — успел только проговорить Егор Зубарев, как в прихожей снова, уже требовательно и громко, затрещал звонок.
Егор Зубарев испуганно метнулся в комнату. Дед, оглянувшись на занавеску, пошел отпирать дверь. Из-за спины деда Ванюшка увидел за дверью светло-серую шинель, ясные пуговицы — околоточный Грязнов. За ним стоял в черной шинели с башлыком за плечами городовой.
— Прошу извинения! — пробасил околоточный. — У вас случайно никого посторонних нет?
— Не-ет, — нахмурившись, нетвердо ответил дед и быстро добавил: — Поздравляю с наступающим! А вы все трудитесь?
— Служба наша такая, — вздохнул околоточный и прошел в прихожую, пытливо глядя по сторонам.
Николай Петрович стоял в дверях, загораживая проход в комнату.
— Принеси бутылку из буфета и стаканчики. Живо! — приказал он внуку.
Ванюшка быстро вернулся, держа в одной руке бутылку с разведенным спиртом, в другой — два граненых стаканчика. Взглянув на стоявший в углу у стены сундук, прикрытый красной дерюжкой, Ванюшка побледнел. На сундуке лежала измятая солдатская папаха Егора Зубарева. Неужели околоточный не заметил ее?
— Прошу покорнейше... — сказал Николай Петрович, наливая в стаканчики. — За наступающий! — Руки у него тряслись.
Околоточный выпил. Мать Ванюшки уже держала в руках тарелку с закуской. Вслед за околоточным выпил и довольно крякнул городовой.
— За благополучие в делах, — бормотал дед, намереваясь налить еще по стаканчику.
Но полицейские решительно отказались.
— Надеюсь, завтра ко мне заглянете? — почему-то строго предупредил Николая Петровича околоточный.
Полицейские ушли.
Николай Петрович запер за ними дверь.
— Пронесло! — выразительно прошептал он и перекрестился.
Егор Зубарев стоял в углу комнаты, сжавшись, опустив вниз давно не чесанную, черную как смоль бороду, и судорожно потирал тяжелые узловатые руки.
— Дезертиров ищут, — сообщил дед в комнате. — А у нас таковых нету. Понял? — Приподняв очки в оловянной оправе, он строго взглянул на Ванюшку.
Тот согласно кивнул головой.
— Садись. Чего стоишь? — пригласил дед Егора Зубарева, указывая на бутылку со спиртом. — Раз пришел, гостем будешь.
— Чувствительно благодарю. Спасибочко! — бормотал Егор Зубарев, тяжело опускаясь на стул. — Выручил, Петрович, фронтовичка... По гроб жизни не позабуду... А супружница где? — Он окинул глазами комнату.
— На том свете... — кратко пояснил дед, тяжело вздохнув.
Ванюшка понял, что разговор шел про бабушку.
Сидели за столом долго. Зубарев порывался уйти домой, но Николай Петрович его не отпускал.
— Пускай утихомирятся, — советовал он. — Не торопись, раз зашел. Бережливого и бог бережет.
— Так-то оно так... — бормотал Зубарев. — Беспокойство вам причиняю.
Выпив в честь наступившего Нового года по стаканчику разбавленного спирта, оба собеседника раскраснелись, особенно Егор Зубарев. Спирт на него сразу подействовал. Николай Петрович снова налил нежданному гостю.
— За благополучное окончание войны!
— Как кроты, зарывшись в землю, живем, — жаловался солдат. — Он по нас «чемоданами» шпарит. Это такие снаряды тяжелые, крупного калибра. Мы тоже отвечаем. Он десять раз, а мы — раз. Нехватка у нас снарядов. Всего нехватка. Иной раз по неделе на одних сухарях сидим. Даже махорка и та не вволю.
— В тылу тоже не сладко, — отвечал Николай Петрович, подкладывая своему гостю на тарелку закуску. — Тоже продовольствия не хватает. Видал, какие очереди за хлебом?
Анна Николаевна и Ванюшка сидели за столом напротив и молчали, не вмешиваясь в разговор.
— Ты того... с моей Фроськой дружи... — заплетающимся языком бормотал Зубарев, обращаясь уже к Ванюшке. — Девка она у меня хозяйственная... Вот кончится воина... Проси ты у меня чего хочешь. Все отдам. И Фроську тебе отдам. Знаю, ты дружишь... Егор Зубарев ничего не пожалеет... — Дед и мать улыбались, а покрасневший до корней волос Ванюшка молчал.
Наконец, шатаясь, Зубарев поднялся из-за стола.
— Выгляни, — приказал Николай Петрович Ванюшке.
Ванюшка, осторожно открыв дверь, неслышно вышел на разведку. На грязной, замусоренной лестнице ни души. Он спустился вниз, выглянул наружу на безлюдную улицу. Там по-прежнему крутилась метель и со свистом завывал ветер, наметая возле подъезда огромный сугроб снега. Одним махом, без передышки, Ванюшка взлетел на пятый этаж и на полутемной площадке, слабо озаренной тусклой лампочкой, увидел... Фроську. С наброшенной на голову шалью, она стояла, прижавшись к стене в углу, и напряженно глядела на него. Очевидно, ждала отца.
— Он у нас, сейчас вернется, — шепотом сообщил Ванюшка и быстро исчез.
— Пусто, — сообщил он, задыхаясь от быстрого бега. — И на улице, и на лестнице...
Егор Зубарев, поблагодарив, пошатываясь, ушел домой.
В квартире скоро все затихло.
Ванюшка неподвижно лежал под одеялом и думал про... Фроську.
Своими неосторожными словами Егор Зубарев снова потревожил установившийся было на душе Ванюшки покой. Он по-прежнему любил Фроську, но за прошедший год ни одним намеком не показал ей своего расположения.
После злосчастной истории с трехрублевкой, так опозорившей Ванюшку перед домашними, она на третий или четвертый день нанесла ему новое, неслыханное оскорбление. Подошла к нему, смерила гневным взглядом и бросила в лицо: «Из-за тебя, треклятого, Типка страдает!»
Тогда Ванюшка промолчал, но несправедливые слова больно резанули его по сердцу и оставили долго не заживавший след. Первые дни буйствовала она не только с Ванюшкой. Увидав на улице городового Жигу, залезала на забор и кричала:
«Зачем Царя забрали? Верните Царя!»
Жига растерянно останавливался, озирался по сторонам и, заметив Фроську, сипло грозил:
«За такие слова сволоку в участок! Посидишь у меня в холодной!»
Но даже угроза городового не действовала на упрямую Фроську. Сидя верхом на заборе, как казак на коне, она пела свою излюбленную «Марусю», грустно посматривая по сторонам.
«Это она по Типке скучает, ждет», — догадывались ребята.
По Типке скучал и Ванюшка. Без Типки не стало у ребят прежней спайки. Ребята даже стали враждовать между собой, то и дело сходились на кулаки, чего раньше не было.
Но сколько ни ждала Фроська, Типка не вернулся. Даже крестовый брат Царя Серега Копейка не знал, какая судьба постигла Типку. Жив ли? Или уже зарыт в сырую могилу?
Тикали на стене старинные часы с кукушкой. За окном у забора слабо отсвечивал уличный фонарь. А Ванюшка все не спал — ворошил прошлое.
ПОДАРКИ
Первый день Нового года появился на свет в солнечной белоснежной рубашке. Снегопад и вьюга утихли, прикрыв пушистым ковром двор. А окрепший к утру мороз застеклил узорами окна, хрустальными звонкими сосульками разукрасил крыши подъездов, развесил бахрому на телеграфных проводах. Одевшись потеплее, Ванюшка отправился на двор. На лестнице он встретился с Фроськой. В стареньком пальто нараспашку, она поднималась навстречу, волоча за собой по ступенькам громко ревевшего братика Кольку. На голове у нее ради воскресного дня, несмотря на мороз, белел легкий полушалочек.
— Ванечка! — ласково сказала Фроська, загораживая дорогу Ванюшке и приближая к его лицу нарумяненные морозом щеки и сияющие синеватые глаза. — Ванечка! Спасибочко вам за моего батьку. — И она, не задумываясь, притянула Ванюшкину голову, крепко поцеловала и, подхватив Кольку, поволокла его вверх по лестнице, грохоча замерзшими ботинками.
Ванюшка же стремглав помчался вниз, перепрыгивая с двух ступенек на третью. Он и сам не понимал, чего испугался. Ванюшка был так ошеломлен, что, выскочив на улицу, побежал в противоположную от чайной сторону. Впервые в жизни его поцеловала девочка. И кто... Фроська!
На дворе, как и обычно, шумела и галдела многочисленная ребятня. Над Финским заливом скупо сияло зимнее солнце. В седой хрупкой изморози по-праздничному белел Скобской дворец. Даже валивший из соседних фабричных труб дым не казался мрачным. Мороз побелил и фабричные трубы, легко уносил вверх серые завитки дыма. «Хорошо», — думал Ванюшка, полной грудью вдыхая свежий морозный воздух и ощущая необыкновенный подъем духа.
— Ты что ходишь как очумелый? — удивлялись ребята на дворе, глядя на беспричинно улыбавшегося Ванюшку.
А Цветок по своей привычке вежливо осведомился:
— Ты, Чайничек, чего зубы-то ощерил? Хочешь, я тебе прикрою их?
«Ладно, ладно», — добродушно думал Ванюшка, продолжая улыбаться. Как величайшую тайну, хранил он про себя то, что говорил ему Егор Зубарев, и то, как отблагодарила его Фроська.
Вернувшись обратно на кухню, устроившись поудобнее за столом, Ванюшка погладил кота Ваську.
— Дремлешь и ничего не знаешь, — упрекнул он своего любимца.
Фроська не выходила у него из головы.
От приятных размышлений вернул Ванюшку к жизни дед.
— Пойдешь, что ли, со мной к околоточному? — спросил он, любивший ходить с внуком. — Пойдем с тобою, Якунькин-Ванькин, в гости, глодать чужие кости. — Дед чем-то был озабочен.
Ванюшка сразу же согласился. Вообще в этот день он соглашался со всеми и на все.
— Ничего не поделаешь, — тяжело вздыхая, говорил по дороге дед. — Нужно нести подарок. Сам намекнул мне вчера.
Ванюшка понял, что речь шла об обычном новогоднем подношении околоточному Грязнову.
— Вот и живи на белом свете, — продолжал жаловаться дед, крупно шагая. — Городовому Жиге красненьку! Меньше нельзя... Дворнику зелененьку! Тоже меньше трешки нельзя. А самому господину околоточному четвертной...