Фрося!— писал Царь. — Меня на демонстрации ранили в руку, заарестовали и угрожали посадить в тюрьму, но отпустили. А Володю Коршунова засадили в «Кресты» за решетку и не отпустили только потому, что мы пролетарии и стоим за Ленина. Нашу «партию ребят-пролетариев» тоже хотят изничтожить. Забрали у меня список. Но мы все равно будем свергать буржуйскую власть. Так мне сказал Володя Коршунов. А Володе сказал Ленин. Жить мне теперь в Скобском дворце негде. Где я буду жить, я потом тебе сообщу. Ты не беспокойся и поскорей поправляйся. Нам с тобой предстоит о многом поговорить.
Твой друг Антип Царев.
6 июля 1917 года.
Во дворе Скобского дворца Царя окружили скобари. Слух, что его ранили на Невском во время расстрела демонстрации и вместе с Володей Коршуновым арестовали и посадили за решетку, волновал весь Скобской дворец.
— Из тюрьмы убежал? — цедил сквозь зубы Цветок.
Ребята внимательно разглядывали Типкину забинтованную руку. Вопросы сыпались со всех сторон.
— Зачем же мне бежать? — хмурился Царь. — Отпустили.
— На честное слово или так? — продолжал допытываться Цветок.
Глядели скобари на своего вожака с нескрываемым восторгом и явной завистью. Шутка ли сказать, Типка такой же скобарь, как и все они, а сколько в его жизни уже событий. Весь израненный — в ногу и в руку, воевал на фронте, и не простым солдатом, а разведчиком, спас своего командира и награжден «Георгием», убегал в свое время от царской полиции и вот вторично вернулся из-под ареста.
«Везет же человеку», — думал Ванюшка. Он не возражал бы, как и Типка, получить нетяжелую рану или посидеть и тюрьме, но судьба была к нему совершенно безразлична. Где бы он ни был, ничего с ним не случалось.
Цветок удивлялся. На месте Царя он сочинил бы историю, как подпилил решетку в тюрьме и потом спустился вниз по веревке, чтобы все ребята ахнули.
А Царь в это время думал, как бы поскорее избавиться от докучливых расспросов и подняться на пятый этаж к Зубаревым, передать письмо. Появившаяся среди ребят взволнованная Дунечка Пузина сообщила печальную весть:
— Наша Фрося-то в больнице совсем умирает.
— К-как умирает? — не своим голосом спросил Царь.
Ванюшка вздрогнул и побледнел.
— Тетушка Дарья пришла из больницы, так и грохнулась, завыла. В больнице сказали ей: «Не выживет, в огневице лежит и чуть дышит». — У Дунечки брызнули из глаз слезы.
— Выживет, — успокоил кто-то.
Но веселое настроение у ребят сразу угасло.
Уже темнело. Ребята расходились. С Царем остались только несколько человек.
Кто-то из них вдруг вспомнил:
— А ночевать-то ты где будешь, Царь? Ваша комната-то опечатана.
— П-пересплю где-нибудь, — мрачно отозвался бездомный Царь.
— Пошли ко мне... Ко мне... — наперебой раздавались голоса друзей.
— У нас ночуешь, — тянул Царя к себе Серега Копейка.
— Ночуй у меня, — звал Цветок, беря Царя за здоровую руку и намереваясь вести за собой. — У нас койка свободная. У нас не заберут.
Пообещав Цветку прийти к нему. Царь направился к подъезду у ворот, ощупывая в кармане заклеенный конверт с письмом. Смело одолел он два этажа. Но чем, выше, тем медленнее и нерешительнее становились его шаги. Размышлял Царь, как он заговорит с Зубаревыми. На подступах к пятому этажу шаги Царя стали совсем беззвучны. Он остановился на площадке, чувствуя, как у него бьется сердце и немеет язык.
На площадке мужество окончательно покинуло Царя. Постояв немного и видя, что никто не выходит, Царь медленно стал спускаться, ругая себя за нерешительность.
«Завтра кому-нибудь из девчонок доверю. Они отнесут», — думал он.
Внизу на лестнице он встретился с Ванюшкой.
— Ты чего здесь? — изумился тот.
— Ночевать иду... к Цветку, — сообщил Царь, не расположенный к разговору.
— Ночевать к Цветку? — изумился Ванюшка. — Да он... — С языка у Ванюшки чуть не сорвались разоблачающие Цветка слова, но он вовремя остановился: кляузничать он не любил. — Пошли лучше к нам. — Ванюшка потянул Царя к себе.
Мать Ванюшки была дома.
— Это я и Царь! — бодро сообщил он, переступая за порог. — Царь у нас ночевать будет. Можно?
Немного спустя Ванюшка с Царем сидели за столом.
— Ешь, не стесняйся, — потчевала Антипа Липа Николаевна, видя, что тот едва притрагивается к ужину и морщится: ломила и как в огне горела простреленная рука.
А поздно вечером, когда ребята уже спали в соседней комнате, она держала в руках гимнастерку Типки и зашивала порванный ворот.
«Сирота, — думала Липа Николаевна, — неухоженный, у чужих людей. Не то что мой...»
Вышла в соседнюю комнату. Посмотрела. Поправила одеяло. Спали ребята вместе на одной кровати, как братья, оба светловолосые, стриженые. А Ванюшка, повернувшись лицом к Царю, даже обнял его.
Утром, так и не передав письма. Царь явился в дежурку завода. Он шатался, поднялась температура, под сбившейся повязкой распухла простреленная рука. Рабочие на извозчике отвезли Царя, как солдата, в лазарет.
Врач только покачал седой головой, осматривая рану.
— Заражение, — сказал он, — кабы руку не пришлось отнимать.
Царя оставили в лазарете.
КРУТОЙ ПОВОРОТ К ПРОШЛОМУ
Больше месяца Фроська пролежала в тифозном отделении больницы. Когда же она выписалась и. пошатываясь, вышла первый раз на двор. Ванюшка с трудом узнал ее. Была она наголо острижена, как мальчишка, и желта, как лимон. От прежней Фроськи остались только большущие глаза. Но все же это была она, та самая Фроська. Острая до слез жалость облила сердце Ванюшки. И странное дело: худенькая, как былинка, стриженая, пожелтевшая Фроська вдруг снова стала бесконечно дорога ему.
— Чего глядишь-то? — сразу упрекнула его Фроська. — Наговорили вам тут. А я вот назло тебе умирала, да не умерла.
Она с прежним задором тряхнула стриженой головой.
— Почему? — совершенно невпопад спросил Ванюшка, сбитый с толку начавшимся разговором.
— А ты хотел, чтобы я умерла?
— Не-ет.
— Тебе жалко было бы, если бы я умерла? — продолжала свой допрос Фроська.
— Жалко, — признался Ванюшка. И, не желая давать повода Фроське снова взять власть над ним, добавил: — Так, немножко...
— А я все равно с того света пришла бы и глаза тебе выцарапала, — пообещала Фроська.
Ванюшка невольно поежился. После такой длительной разлуки разговор снова ему не нравился.
— За что же? — спросил он.
— А ты не знаешь?
Ванюшка недоумевающе пожал плечами.
— Ты Катьке сахар давал, когда я умирала?
«Все знает, все», — с невольным удивлением подумал Ванюшка. Он не стал кривить душой, признался.
— Давал, просто так. Один, нет, три раза. Только по кусочку. Хочешь, я тебе сразу пять кусков принесу?
— Нужен мне твой сахар. — Фроська пошатнулась: закружилась голова. Долго гулять она еще не могла.
Ванюшка попридержал ее.
— Проводить тебя? — предложил он. Если бы она согласилась, он взял бы ее на руки и дотащил бы до дома.
Силы у него были, для Фроськи он не пожалел бы себя. Но Фроська не захотела, чтобы кто-то ее провожал, и одна поплелась домой. Ванюшка все же догнал ее и осторожно повел под руку.
На другой день Фроська снопа появилась на дворе. Ванюшка уже с нетерпением ждал ее. Он заботливо усадил Фроську на лавочку, поправил у нее на голове платок и протянул сразу три куска сахара.
— Поправляйся, — сказал он.
Фроська взяла сахар. Незамедлительно вокруг собрались девчонки.
Ванюшка скромно отошел в сторону и присел на лежавший у стены ящик, надеясь еще чем-нибудь помочь Фроське. Доверить ее девчонкам он не решился и невольно слушал, как она жаловалась своим подружкам:
— Чуть не пропала моя жизня. Всеми болезнями я переболела. А напоследок легкие у меня воспалились...
— Отчего же? — удивлялась Дунечка Пузина.
— От невеселой жизни, — поясняла Фроська тихим, задушевным голосом. — Думала я очень много. От думы.
Проходили дни, Фроська заметно поправлялась. У нее уже проглядывал слабый румянец на впалых щеках. Черные с просинью глаза глядели яснее. Голос звучал громче и звонче.
— Ну, мой Ермолай да Марья опять неразлучны, — шутила мать Ванюшки.
Вместе они часто стояли в «хвостах», которые с раннего утра змеились по улицам возле продовольственных лавок. Постоянно возле них увивался и Цветок.
Ванюшка краем уха слышал, как он шептал Фроське:
— Наш Чайник чичас без кипяточка...
«Пускай брешет», — думал Ванюшка, настроенный миролюбиво. Ростом он обогнал Петьку Цветка да и кулаки имел покрепче. В нужную минуту всегда мог постоять за себя.
Дружба с Фроськой все более крепла. А он старался чем-нибудь помочь, услужить ей и даже смирился с неизбежными насмешками Цветка, который день ото дня становился все более злоязычным. Как-то Фроська вышла с чайником. Ванюшка немедленно подлетел к ней, завладел чайником, взял у Фроськи пятак и сам помчался на кухню чайной. Когда же он возвращался, его встретил Цветок.
— Хи-и... — запрыгал он на месте и, как пономарь, запричитал: — Чайник чайничек несет и за ручку трясет... Ручка оторвется... Фроська отвернется... Чайник разобьется... — Хотел он, очевидно, больнее уколоть Ванюшку, но вышло наоборот.
Фроська подошла к Цветку, что-то сказала и, взяв чайник, пошла к себе. А Цветок, как козел, затряс головой и, не взглянув на Ванюшку, поспешно зашагал домой.
Выпадали дни, когда вдвоем с Фроськой они уходили шататься по улицам.
Митинги. Листовки. Заклеенные объявлениями и воззваниями афишные киоски и стены домов. Громадные заголовки в газетах, обвинявшие в измене, в предательстве то Временное правительство, то Ленина, то Керенского, то большевиков... Чуть ли не ежедневно возникавшие новые политические партии вносили еще большую сумятицу.
Ванюшка из-за упрямства по-прежнему стоял за Керенского, а Фроська все более склонялась на сторону Ленина.
— Он за рабочий народ, — поясняла она.
— Чего ты понимаешь-то? — сердился Ванюшка.
— А ты чего понимаешь? — ни в чем не уступая, дерзила Фроська.
А немного спустя она отходила, становилась тихой и ласковой, не возражала, если Ванюшка приносил сахар.
— Чего там, бери, — говорил он. — У нас есть. Как продали чайную, целый мешок еще в коридоре стоит.
Правда, Ванюшка немного преувеличивал. От мешка оставалась только половина.
— А в больницу ко мне не пришел. Не спроведал, — все же считала нужным упрекнуть Фроська.
— Разве я знал, куда приходить? — оправдывался Ванюшка.
— Только мамка ко мне и приходила, — вспоминала Фроська. — А я ждала. Не знаешь, Тип поправился или нет?
Ванюшка сразу замолкал.
Было известно, Царь лежал в лазарете. Про Царя Ванюшка воздерживался что-либо говорить.
И вдруг все изменилось.
Ночью 27 августа тревожно загудели заводские гудки. Зашумела возле Скобского дворца булыжная мостовая от гула рабочих шагов, ощетинились лесом штыков красногвардейские отряды.
Утром стало известно, что выступил против Временного правительства верховный главнокомандующий на фронте генерал Корнилов и идет с большим войском усмирять рабочий парод в Питере.
А днем на дворе Скобского дворца появился выздоровевший Типка Царь.
Пришел он, к восторгу скобарей, с винтовкой за плечами. На рукаве гимнастерки у него краснела повязка с надписью:
Красная гвардия Василеостровского района.
Вместе с ребятами глядела на Царя и обрадованная Фроська, удивляясь, как тот вытянулся, побледнел и возмужал. Возможно, это винтовка красила его.
Царь поглядывал на Фроську и тоже удивлялся. После болезни она еще не совсем оправилась, остриженная, худенькая и тоненькая. Царю нужно было уходить. Но он медлил.
— Скоро вернешься? — спросила Фроська.
— Корнилова разобьем, и вернусь. — Голос у Царя звучал как у взрослого.
Рядом с Фроськой стоял Ванюшка, он мешал ей.
Так и не поговорив толком после долгой разлуки с Фроськой, они расстались. Провожаемый ребятами, Царь ушел.
ВАНЮШКА ТЕРПИТ ПОРАЖЕНИЕ НА МИТИНГЕ
После разгрома корниловского мятежа вернулся в Скобской дворец и Володя Коршунов, выпущенный из тюрьмы. Царь снова поселился у него в комнате на пятом этаже.
Володя больше не работал на заводе. Где он работал, Антип толком так и не знал. На вопросы Володя многозначительно и кратко отвечал:
— В партии...
Он уходил рано, возвращался поздно. Иногда и не ночевал.
Тогда Царь хозяйничал один. Сам себе варил картошку, стирал рубашку и жалел, что винтовку на заводе у него снова отобрали. Оружия не хватало взрослым красногвардейцам.
Заглянул к ним как-то по старой памяти и Максимов, загорелый, обветренный, с большим кульком спелых яблок, которые он торжественно поставил перед Царем на столе.
— Наши, рязанские, — сообщил он, радуясь, что снова увидел друзей. — Только что приехал из провинции. Два месяца в Петрограде отсутствовал и не узнал. Пролетарским Питер стал, пролетарским!
«А зачем ездил? Ленин послал?» — хотел спросить Царь, но постеснялся. Схватив чайник, он помчался в чайную за кипятком. Вместе пили чай с яблоками, без сахара. Закусывали холодцом, горбушкой хлеба и ржавой селедкой, которую Царь накануне достал в очереди в магазине. Шел у Володи с Максимовым оживленный разговор.
— Корниловский мятеж многим глаза открыл, — говорил Максимов, поблескивая стеклышками очков. — Поездил я по матушке-России. Везде одно и то же. Катастрофа надвигается и на фронте и в тылу. Железнодорожный транспорт разваливается. Добыча топлива в Донбассе сокращается. Фабрики закрываются — нет сырья...
— А война затягивается, — поддерживал Володя. — Чем воевать-то будем, кулаками?
Максимов усмехался.
— Солдаты по-своему борются за мир. Они сотнями тысяч дезертируют из армии. Крестьяне тоже по-своему борются за землю — жгут помещичьи имения.
— Левеют рабочие массы, — говорил и Володя. — За нас, большевиков, теперь везде голосуют. На митингах уже не кричат нам: «Долой!» Не освистывают.
— А у тебя, фельдмаршал, как дела в Скобском дворце? — поинтересовался Максимов у Царя. — Агитируешь за нас, большевиков? Твои скобари-то за кого идут? За буржуев или за нас?
— Ребята к большевикам склоняются, — объяснил Царь, принимая слова Максимова всерьез. — А меня в С-союз социалистической молодежи приняли, — и достал свой членский билет, чтобы показать Максимову.
— Он у нас — сила! — похвалил Царя Володя. — В Красной гвардии записан.
— Какую же тебе работу поручили в союзе? — продолжал спрашивать Максимов.
— Разную... Листовки раздаю, плакаты расклеиваю. Наших газетчиков охраняем. За Ленина агитирую...
Царь хотел подробно все рассказать, но в комнату вошли посторонние люди.
Максимов в тот вечер остался ночевать.
А утром, протянув Типке на прощание руку, он сказал:
— Вот тебе главное задание: всех ребят на дворе на свою сторону перетяни. Сделай их большевиками. Сможешь? Надеюсь на тебя.
Царь кивнул стриженой головой.
На другой день, выйдя на двор, он подходил то к одному скобарю, то к другому и строго допрашивал:
— З-за кого стоишь? За Ленина? За большевиков? Или за буржуев?
— За большевиков! За Ленина! — звучали голоса.
Он подошел и к Фроське.
— Ты кто? — шутливо спросил он, зная, что Фроська давно уже большевичка.
— Тип, — сказала она, обидевшись, — неужели ты не знаешь?
Все было ясно. Большевиков на дворе оказалось много. Даже Петька Цветок сам подошел к Типке и заявил:
— Я за Ленина!
Столь неожиданное решение Цветка скобари — сторонники большевиков — восприняли с большим одобрением.
— С-смотри больше не трепись! — предупредил его Царь.
— Кому ты говоришь-то? — поднялся на дыбы Цветок, обиженно удивляясь. — Ты что, не знаешь меня?
Фроська погладила Цветка по щеке и с явной укоризной взглянула на Дунечку Пузину, которая все еще сомневалась и стояла где-то посредине между Лениным и Керенским.