- Послушай, к черту Хрума, слушай только меня.
- Но Хрум усвоил рукопись, которая - источник.
- Если у тебя возникают вопросы, обращайся с ними ко мне, а не к какому-то Хруму. Например, вопрос о происхождении детей у тех островитян, вычеркнувших из своего обихода плотские сношения, - откуда дети? А из пробирки, эрмано. Значит ли это, что братья-сестры, как первые, так и последовавшие за ними, в действительности вовсе не родичи? Нет, не значит. Писи, каки и все прочее надобное для зарождения - из Отцова нутра. Вот мамаша - да, та неизвестна, но это не проблема и принципиального значения в себе не заключает.
- Хорошо, пусть так, - замахал руками Элой, - но в таком случае харчевник даже больше брат, чем папаша, и по отношению к моей сестре Милагрос ты кое-что значишь. Все люди братья и сестры...
Рассказчица возмущенно прервала рассуждение своего друга:
- Чепуха! С эрманцами у нас нет ничего общего. Будь Куке и впрямь эрманцем, как он пытается в этом убедить, я бы первая плюнула ему в рожу.
- Тогда объясни мне, почему Хрум, отнюдь не участник этой истории, знает о ней, я же, по твоим словам - активный участник, только вынужден выслушивать ее пересказы от других, не зная при этом ровным счетом ничего.
- Эрманцы восстали на стабильность папы и Рима, смехотворно бросая в них свои чернильницы и мечтая забросать париками. Они убрали заслоны, пропуская мутные потоки ересей, сомнительных фактов, нечестивого шутовства, авантюристов, карикатурных людишек. Ринулось тут все, начиная с пустого острословия, торгашей, плутней, гадких болезней, пустоголовых мечтателей и кончая безграничным очковтирательством. Материальное, тварное, бытовое смешалось с вымыслами идеального порядка и сыпавшимися отовсюду выкрутасами вожделений, разносчики эпидемий, снуя крысами, как в вату завернулись в чаяния справедливости, сами хрусталем зазвенели среди безответственных заверений в любви. Но не одни воздушные замки рушились и призраки таяли в предрассветной мгле зарождающегося понимания непоправимой беды. Задевались, а задетые - ломались легко, и подлинные основы, добытые за века, а теперь подвергавшиеся смертельной опасности - в связи с поднимавшей голову буржуазией, пока еще мелкой и производившей впечатление наносной. И в той же мелкобуржуазности много вертелось подобных твоему другу Хруму ловкачей. Наш недавний предок и брат, прослышав о таком печальном состоянии дел, оседлал свою старую клячу и помчался на битву, но не выпутался из миражей, порождаемых расхожими в его краях домыслами. Не помогали и костры, там и сям разводимые инквизицией. Властители дум, затеявшие здесь этот эпос, воображали, что нечисть, прокатившись мимо, исчезнет навсегда где-то дальше во льдах, но вместо того очаги болезни образовались прямо в их головах, и началось брожение внутри организма, который прежде был хоть и так себе, но все же ничего. Белые некогда лица почернели, глаза, круглые как у сов, превратились в щелочки, голоса истончились, и заблеяли, запищали особо мерзкие эрманцы, будто евнухи. И сгинула казавшаяся настоящей и устойчивой эрманская земля, как обры, как Помпея, как пресловутая Атлантида.
- В более раннем примере на Рим и его императоров восстали рабы, пришлецы и другие нездоровые силы, - заметил Элой. - И пусть брехня, что после стало только лучше, Рим все же как стоял, так и стоит.
- А Хруму просто повезло, он съел книгу, и это вывело его на путь просвещения. Ты же и среди всех этих сокрушающих мир коллизий в принципиально другом положении, ты - прежде всего одно из исторических воплощений Старшего Сына. И это уже кое-что. Я тобой довольно-таки крепко горжусь.
- Что-то мешает мне осознать себя... или хотя бы поверить...
- Время от времени посещая эту юдоль слез и проживая свою очередную жизнь, ты можешь даже и не подозревать, кем на самом деле являешься. Совсем плох в этом смысле фамулус эрмано Куке. Он вообще, похоже, склонен к нездоровому прозябанию, готов прожить жизнь дураком, слепцом, карикатурой на самого себя. Он и слышать ничего не желает об острове, Отце, изгнании и прочих вещах и явлениях нашей подлинной и, разумеется, священной истории.
Элой, недоумевая, лихорадочно почесывал то бок, то затылок и, приподнимая с подушки голову, простодушными глазками высматривал загадочный облик того, что у эрманы с равным успехом оборачивалось и твердой, подавляющей правдой, и незатейливой, как будто беспричинной, выдумкой.
- А с какой стати считается известным или вообще доказанным, что мы, умирая... ну, ты да я... затем рождаемся снова и при этом остаемся прежними, даже если не ведаем об этом или не желаем принимать это в расчет?
- Это так есть, только и всего.
- Может быть, - произнес Элой задумчиво, - бывает и так, что параллельно рождается сразу несколько братьев-сестер, и Хрум - мой Младший Брат наряду с фамулусом Куке.
- Глупо! Все равно как допустить, что я и скормила твоему Хруму книгу.
- Но сам факт существования книги...
- Он ни о чем не говорит. Я ее не читала.
- А ты умеешь читать?
- Не хуже тебя.
- Моя сестра Милагрос читала по слогам.
- Если та книга действительно существует, ее мог написать какой-нибудь неуемный фантазер или похититель чужих идей.
- Если он вообще умел писать. Когда книга съедобна, невольно возникает подозрение, что ее готовили не тем способом, каким обычно пишутся книги...
- Вряд ли стоит ломать голову над этой загадкой. Нет книг, стоящих моих ласк, даже если я при этом думаю о другом парне.
- Я, может быть, излишне тороплив, но все же позволю себе предварительный вывод... - вымолвил Элой каким-то странно дрожащим голосом. - Хрум, помнится, полагал, будто в книге... он съел книгу, понимаешь... все эти братья-сестры пишутся с большой буквы. Хрум ничего не предлагал в связи с этим, а я предлагаю употреблять с маленькой...
- Зачем?
- Так яснее будет, что в этой истории все-таки много вздора. Много лишнего, наносного, неуместного...
- Ты предлагаешь словно песком присыпать, даже засыпать вовсе, образуя бархан, а по сути - пустоту, в которой и затеряются наши имена. Жизнь это умеет. Но не будь дурнем. Это в жизни много вздора, а еще больше в том, как люди ею пользуются. Достаточно взглянуть на нашего братца Куке. Все мои попытки просветить его кончились провалом, а ведь нам с ним практически положено и, можно сказать, предписано закрутить роман. Казалось бы, как можно - выкручиваться и тем самым избегать продолжения начатой на острове линии поведения? Но ему дела нет до всего этого, он и знать меня не хочет, и в этом моя драма. Я уже много слез пролила. Дай платочек... вон там возьми... дай-ка поскорее, у меня из глаз потекло, из носа... О горе, о беда! Я тоже могла бы прожить эту свою жизнь в неведении, как ты и как этот дуралей Куке, и тогда я спокойно спала бы себе с тобой, а на заносчивого Куке плевала бы с высокой колокольни. Но, увы, я, какой я предстаю в этом своем воплощении, слишком многое знаю, и... Бремя особого рода ответственности... Вот, сижу, хлюпаю носом... А на слабых моих плечах миссия, от которой нам троим из века в век никуда не убежать. Поэтому не могу не наседать на Куке, склоняя его к любовной интрижке. Наподдала ему однажды, изуродовала до неузнаваемости, а он ни в какую. Не пасует, не смиряется, сволочь, так что я в отчаянии и с горя пью, как торговка овощами. Я сплю с кем ни попадя, но все мои мысли только о нем, о глупом фамулусе, вбившем себе в голову, что он будто бы непременно должен добыть философский камень.
- Но ведь случается у тебя и жизнь, когда ты не пьешь и не спишь с кем-либо из братьев?
- Случается, но она словно и не в счет, такая жизнь. Это пустая, обывательская жизнь...
Элой перебил взволнованно:
- А когда все же спишь... разве это не становится проблемой? Ну, скажем, нравственной... Я вот как поставлю вопрос, я вот что хочу сказать: если мы действительно братья-сестры, как ты утверждаешь, то связи эти любовные, шашни эти, что они, как не инцест, преследуемый церковью и просто людьми доброй воли?
- Об этом не думай даже, - возразила эрмана. - Мало ли что где запрещается. На острове под запретом всякая любовная связь, здесь брату с сестрой - ни-ни. А что в действительности задумано творцом вселенной, кто знает! На острове не желают новых поколений и просто пользуются своим выработанным бессмертием, а допустимое пополнение получают научным путем, в лаборатории. Так, может, сам Бог наказал нам троим выступить против этого и прочих законов и безоглядно любить друг друга, а когда не выходит, пить горькую и прозябать в тоске, мечтая о будущем, более успешном существовании.
- Ну хорошо, допустим, - сказал Элой устало. - Но моя роль... В чем она? Всего лишь подвернуться в иной момент и переспать с тобой?
- А что тебе на этот счет рассказал твой приятель?
- Да у него-то все больше в каком-то эпическом духе... Что мне отводилась роль твоего любовника, такого не припоминаю, а вот разные басни о вояжах на материки, о созерцании и изучении нравов, даже что-то о сочинении книг, о прозе, - это было. Это из слов Хрума явствовало. Но явствует ли из моей жизни? Знаешь, что я думаю... Что мы с тобой встретились, в этом ничего удивительного нет, но что мы все, мы, братья-сестры, сошлись вдруг все вместе - это, как ни крути, отдает вымыслом. Что-то тут не так... Или, получается, вовсе не удивителен твой неудачный роман с этим фамулусом, а что до меня, так это просто твой взгляд на меня случайно упал, и ты решила: вот, этот будет третьим, назову-ка его нашим братом...
Быстрая улыбка зашуршала на губах женщины.
- Фантазируешь, эрмано! - крикнула она. - А от правды не убежишь. Будешь ей сопротивляться, так она тебя возьмет в оборот, загонит в угол, накажет. С ней шутки плохи.
***
- Итак, - произнес после небольшой паузы Элой, - у меня должно сложиться мнение, что ты некоторым образом направляешь мою судьбу. Но кто направляет твою судьбу? Кто внушает тебе разные странные идеи? Или вот еще... Если все так скверно, то надо не плакать из-за бездушия и несуразности Куке, а оплакивать гибель родной земли.
- Либо ты не в своем уме, милый, - отпарировала эрмана уже в некотором раздражении, - либо тебе есть что скрывать от людей и ты пугаешься всякого косого взгляда, неожиданного слова... Земля здешняя мне - ничто, и я по отношению к ней - сама по себе. Открой-ка мне свою тайну, и я буду хранить ее вместе с тобой. Послушай, ты же поверил... ты уже думаешь, что я тебе сестра.
- Что ты, что ты, Леночка! - Элой смутился и замахал руками; женщина лежала раскидавшись, выставив напоказ свои налитые жизнью члены и формы, и с усмешкой смотрела на истерзанного глупой любознательностью молодого человека, а он пристроился на краешке кровати у нее в ногах. - Я не заболел этой землей, не обезумел из-за нее. Я никоим образом не принадлежу к семейству Флегетонов, вот что важно, а сумасшедший я или... какое это имеет значение? Что вообще имеет значение? Конечно, нет ничего горше участи тех из нас, кто пренебрегает нашим общим домом. Песьеголовых, которых будто бы видели в тридевятом царстве, и идолопоклонников, людоедов, мистификаторов разных, о которых рассказывают бывалые путешественники, вот кого надо чуждаться. Мне тут только приоткрылась правда, о которой я прежде и не подозревал, но и этого достаточно, чтобы чувства обнажились и стали как оголенные.
- А прозреешь - тотчас набрасывается сеть. И не распутать, не протиснуться. Ничего поделать нельзя. С ходом истории невозможно бороться.
- Нужно немножко сообразительности и понимания, что мы жутко ограничены в своих средствах и способах и не в состоянии объять необъятное, а с относительным просто вынуждены мириться как с единственным, что имеем. Вот я, предприняв недавно путешествие, до некоторой степени погрузился в науки, хотя, разумеется, далеко не так, как это сделал Генрих Корнелий Агриппа... не знаю, говорит ли тебе что-нибудь это имя. Не стану скрывать от тебя, дорогая моя эрмана, я в каком-то смысле и впрямь уже ученый человек... Агриппа... Но мне ли подавлять тебя своими знаниями? Даже Агриппа не может служить нам образцом и примером, ведь и у него недостаток средств и способов, а отсюда один шаг до признания, что все мои знания, пожалуй, и впрямь не стоят одного единственного твоего вздоха. Я хочу только объяснить, откуда взялась моя ученость. Она от трезвости ума и воззрений, от ясного взгляда на положение вещей в мире, и всем этим я отлично владел до переселения сюда. Но, как ни разнообразны ощущения и как ни беспорядочна масса восприятий, в реальности вещи размещены для тебя так же, как для меня, поэтому старайся ощущать и воспринимать ту же реальность, что и я. Почему же в конечном счете выходит так, что ты, плюс к предполагаемому развалу и апокалипсису, толкуешь еще что-то об острове и наших родственных отношениях, тогда как для меня это не что иное, как всего лишь один большой минус.
Дочь харчевника рассмеялась.
- Вот ты нежно назвал меня Леночкой, а своего Агриппу назвал бы Агриппушкой? И если я тебе говорю, что на самом деле меня зовут Шарлоттой, возникает ли у тебя при этом желание назвать меня Шарлоттушкой? Нет, нет и нет. А почему? Да все указывает на наше отличие, на то, что мы - другие.
- У меня в подвале замка припрятаны дублоны, и мы с их помощью можем изменить положение, предотвратить крах и достичь острова, если он действительно существует.
- Мы здесь в чужом краю, и нас окружает скверный люд, жирные свиньи, похотливые козлы, надутые индюки. Ты в простоте душевной льнешь к ученым, не понимая, что вся их ученость не стоит выеденного яйца, и добавлю еще к сказанному, что все вы, ученые, ведете себя как мальчишки, стоит вам добраться до моих прелестей, а между тем готовы за умную книжку отдать десяток мне подобных. Я знавала ученых. Не вы ли воспеваете незнание?
- Речь идет о знающем незнании.
- Согласна. Но у тебя-то оно незнающее. Оттого и знак минуса. И что такое мои усилия, как не попытки этот минус преобразить в плюс?
- Ты дорога мне как личность, как женщина, как друг, даже если ты всего лишь дочь харчевника. Не знаю, общение с какими учеными заставило тебя разочароваться в них... Многие из них - прославленные гуманисты, но я гуманист отнюдь не в меньшей, если не в большей степени.
- Канули в лету великаны, честь, благородство, волшебники, и это причина беды.
- Продолжу... Да, я гуманист, вот только учился я не очень-то по книжкам, учила меня больше сама жизнь. И если бы не моя дурная слава, которую и славой-то в настоящем смысле слова не назовешь... ведь меня славят, нет, меня, если верить Куке, проклинают как пособника дьявола, приспешника... Но, эрмана, - снова выровнялся и окреп Элой, - дело в том, что я с дьяволом не заключал никакого договора.
- А дьявол преследует тебя?
- Ну, в некотором смысле... на то похоже. Но, пока меня не преследует инквизиция, это нельзя считать доказанным.
Женщина солидно, значительно кивнула:
- Так бывает с людьми.
- И с тобой?
- Нет, но мне известны подобные случаи.
- А если бы дьявол кинулся и тебя преследовать?
Пожала плечами и тихо засмеялась возлюбленная странника Элоя:
- Я бы сочла, что мне померещилось.
- Как же? По-твоему, мне мерещится? Мне мерещится фамулус эрмано Куке?
- Нет, уж он-то тебе мерещится не больше, чем мне. Но если тебе нехорошо с ним, что ж, пойми одно: проще жить, когда думаешь, что всякие ужасы могут только мерещиться.
Элой откинулся на высокую спинку кровати, и на мгновение перед его мысленным взором убедительно сверкнула какая-то особенная и даже величественная правота этой простой, малоученой женщины, чью нагловато выставленную напоказ ногу он машинально поглаживал рукой. Но фамулуса с его обличениями невозможно было изгнать одной лишь сказкой о его призрачности.
- Нет, не про меня такая простота, - вздохнул он, уверившись, что правда жизни сильнее вольных, не продуманных до конца выкладок его подруги.