Губы у Отабека твёрдые, но горячие и требовательные. Они не крадут дыхание, наоборот, делятся им, но Юра всё равно цепляется пальцами за воротник куртки Отабека, едва ли не повисая на ней.
Он думает, что это неправильно, но сам остановиться не может. И даже тянется за продолжением, когда Отабек отстраняется.
Это не запретный плод, это уже целый сад, перед входом в который стоит огромный знак «вход запрещён». Юра на мгновение жмурится и, раскрыв глаза, смотрит на Отабека с отчаянием. Он впервые в жизни хочет, чтобы кто-то другой принял за него решение.
— Спокойной ночи, — Отабек на прощание гладит его по щеке. — Я позвоню.
Юра кивает и спешно уходит внутрь подъезда, но стоит тяжёлой металлической двери захлопнуться за ним, как он тут же застывает и пытается хоть как-то разложить свои мысли по полочкам.
Он лишь целовался с ними обоими, но ощущение, будто эти поцелуи вывернули его наизнанку. Юра чувствует себя окончательно растерянным и зависшим в воздухе. Его ноги болтаются в метре от твёрдой земли, и он всё никак не может поймать хоть какое-то равновесие.
Это не драма, даже не мелодрама, а дурацкая комедия положений и пьеса о самом большом неудачнике. Юра думает об этом, когда на следующий день пытается забыться у балетного станка, но получается плохо. Потому что в голову лезут ещё и мысли о том, что всё бесполезно. Его тренировки, которыми он убивается до полного изнеможения, вряд ли принесут хоть какую-то пользу. Юра так отчаянно хотел попасть в этот тур, который уже скоро подойдёт к концу, а сейчас вовсе не чувствует никакого желания выйти на сцену и станцевать любую, даже главную партию во всём спектакле. На него нападает апатия, количество тренировок сокращается, а мысли о том, чтобы найти себе какую-нибудь другую профессию, пока ещё не слишком поздно, возвращаются всё чаще.
— Осенняя хандра? — Виктор выходит из танцкласса и почти сразу же натыкается на Юру в коридоре. Тот стоит возле окна и смотрит на серую улицу, которая из-за наступающих сумерек кажется ещё более унылой. Листва совсем опала, оголила ветки и теперь скрывает собой пожухлую траву. Дождь не прекращается четвёртый день, и это угнетает ещё сильнее. Юра терпеть не может дождь, осень и промозглую погоду.
Он категорический максималист, никаких полутонов: или собачий холод, или убивающая жара. Лето или зима. Вперёд или назад. Всё или ничего. Никаких исключений. Разве что только одно: Отабек или Жан-Жак — тут он не может выбрать и определиться, поэтому готов скулить от безысходности ситуации, в которую угодил.
— Поздновато тебя пробрало, — Виктор встаёт рядом с ним, но спиной к окну, не желая смотреть на пейзаж, от которого никому лучше не станет.
Юра косится на него и думает, что вся жизнь Виктора — те самые полутона. Много вопросов, никакой определённости, и, кажется, даже Виктор, умевший разрешать даже самые сложные проблемы, в конец запутывается в этом ярком мире, который он сам разукрасил неоднозначными красками.
— А тебя ничего, смотрю, не берёт, — Юра нервно дёргает плечами, убирает мешающиеся волосы со лба и морщится, потому что вдруг не может определиться, какой Виктор его раздражает больше: неприлично счастливый или потухший и блеклый, как сейчас.
Если у Юры абсурдная комедия, в которой он исполняет главную роль, то у Виктора вся жизнь мыльная опера, где все роли исполняет сам Виктор.
— Как дела с Юри? Ты уже научился быть не иконой, на которую надо молиться? — Юра спрашивает только для того, чтобы Виктор первым не задал вопрос.
— Юри не молится на меня, — Виктор поджимает губы.
— Но ты ведь хочешь, чтобы молился.
— Нет.
Юра рывком разворачивается, тоже опирается на подоконник бёдрами, складывает руки на груди и хмыкает:
— И кого ты на этот раз хочешь обмануть? Ты привык к восхищению, Юри тобой тоже восхищался, но в обычной жизни ты ведь не такой идеальный, каким хочешь казаться. Ты уверен, что это Юри хочет продолжать видеть в тебе того же кумира, что и раньше, а не ты хочешь им остаться, потому что чужое обожание для тебя, как наркотик?
Глаза Виктора становятся холодными, а губы сжимаются ещё сильнее. Юра не смотрит на него, но буквально чувствует, как изморозь покрывает пол под ногами. Виктор умеет быть пугающим, если захочет. И даже когда не хочет. За его маской доброжелательности ко всем и каждому и дружелюбием скрывается целый ворох проблем, раскопать который будет рад любой психолог, — такой материал пропадает. Но Юра — не психолог. И копать ничего не хочет, он лишь иногда подковыривает ногтем больные ранки, потому что невозможно удержаться и не отодрать подсыхающую на царапинах кожицу.
— Так что, — Юра делает шаг и встаёт прямо перед Виктором, изучая его лицо, — сможешь ответить на этот вопрос?
— Осторожнее, Юра, — Виктор выгибает брови, и в уголках его губ зарождается самая искренняя из его улыбок — оскал настоящего хищника. — Или вопросы начну задавать я.
Юра хмыкает, готовый сорваться на истерический смех. Но молчит. И Виктор молчит. Они просто буравят друг друга взглядами, пока напряжение не достигает высшей точки, а потом внезапно оба расслабленно выдыхают и одновременно отворачиваются.
— Я хочу бросить балет, — говорит Юра. — Не вижу больше в нём смысла.
— Одна неудача, и ты уже складываешь лапки и сдаёшься?
— Одна? Меня не впервые кидают, ты же знаешь. Не хочу всю жизнь танцевать на вторых ролях только из-за того, что прозанимался этим с детства. Нужно найти что-то другое. Может быть, во мне умер отличный официант. Или экономист. А может…
— Думаешь, бросишь балет и внезапно найдёшь смысл жизни в подсчёте чаевых от клиентов?
— А вдруг, — с вызовом смотрит на него Юра.
— Это так не делается, — Виктор усмехается, но с какой-то горечью. — Ты всю жизнь прожил в балете, с детства ты уже продал ему душу, если до сих пор стоишь здесь. Ты не найдёшь смысл в чём-то другом, как бы ни старался. И даже если ты не получишь ни одной главной роли или сольной партии, ты не будешь чувствовать себя человеком, не ощущая под рукой станка. Когда разочарование пройдёт, ты поймёшь это.
— Откуда тебе знать?
— Думаешь, у меня всё получилось сразу? Это довольно жёсткий мир, знаешь. Каким бы гениальным ты не был, без клыков и когтей тебе не выбраться наверх, — Виктор отлип от подоконника и отодвинул Юру, возвращаясь обратно к танцклассу. — Не совершай поступков, о которых потом пожалеешь. Возможно, тебя ждёт блестящее будущее, возможно, серое и унылое. Но балет — это не только роли и сцена. Это то, что течёт в твоих венах, то, чем ты дышишь и живёшь, даже если становится слишком трудно. Бросить и уйти ты всегда успеешь, а вот вернуться — вряд ли.
Юра думает о его словах весь оставшийся день. Они не выходят из головы, и Юре кажется, что в них гораздо больше смысла, чем он может сейчас понять. Его не отпускает это, даже когда он встречается с Жан-Жаком, который на удивление не слишком разговорчив.
Дождь к вечеру прекращает лить так, словно где-то в небе прорвало трубу, и теперь на землю падают редкие капли. Они с Жан-Жаком возвращаются из кино, и каждый из них переваривает не только увиденный фильм, но и собственные мысли и ещё не принятые решения.
— Слушай, — Жан-Жак приостанавливает Юру за локоть и разворачивает к себе, — тебе не нужно выбирать.
— Я знаю, я и не буду.
— Нет, я не об этом, — Жан-Жак качает головой, — ты должен попробовать с Отабеком. Я именно для этого встретился сегодня с тобой. Но, честно говоря, не устоял и всё-таки сходил в кино. Потом, наверное, шанса уже не будет, — он немного растерянно улыбается, и Юре хочется его убить.
— Хочешь совершить благородный поступок и сдаться без боя? — в его голосе столько яда, что им можно убить небольшой городок.
Он не то чтобы против, ему просто претит такое поведение. Жан-Жак не тот человек, который должен себя так вести. Это совсем не сочетается с его характером, и Юра вообще-то сомневается, что он вообще знает хоть что-то о ком-то из них, кроме тех образов, которые он явно придумал себе. Или всё же нет? Юра снова путается, хмурится и раздражённо смотрит на Жан-Жака.
— Я не разделяю мнение Отабека и не оправдываю никого. Ты виноват в том, что случилось. Ты же подстрекал его на эту гонку, верно? Виноват и я, что не смог вас остановить, хотя должен был. И, знаешь, виноват даже Отабек, что повёлся. Но я точно могу тебе сказать, даже не зная вас обоих достаточно хорошо, Отабек не оценит твоего поступка.
Жан-Жак морщится, сдавливает переносицу пальцами и болезненно хмурится. Он действительно хочет, чтобы Юра остался с Отабеком. Он даже не планировал последующие встречи, смирившись с тем, что теперь у него в груди постоянно будет что-то ныть, если Отабек с Юрой начнут встречаться уже по-настоящему. Но это единственное, что он сейчас считает правильным.
— Отабек не узнает, если ты не проболтаешься.
— По-моему, достаточно того, что будешь знать ты. Тебя совесть заест, что ты поступил нечестно.
— Меня совесть заест, если я так не поступлю! — У Жан-Жака сдают нервы. Юра сейчас разрушает в нём всю уверенность. Поэтому хочется схватить его за плечи, хорошенько тряхнуть и заставить послушаться.
В конце концов, тогда выбор будет делать только Жан-Жак: между другом и тем, в кого он умудрился влюбиться. И он уже его сделал, осталось только убедить Юру.
— Ты не понимаешь, — Юра вздыхает, дёргает себя за прядь волос и кусает губы. — Даже если я послушаю тебя и выберу Отабека, и у нас что-то получится, ты же всегда будешь чувствовать себя несчастным. Даже если найдёшь кого-то себе, даже если у вас всё сложится хорошо, даже если мы потом с Отабеком расстанемся, ты всё равно никогда не забудешь, что однажды отступил и обманул. И это будет началом конца вашей дружбы, — Юра прикасается кончиками пальцев к его лицу и позволяет себе грустную улыбку. — У меня нет друзей, если не считать идиота, не желающего показывать настоящее лицо даже зеркалу, но я ценю дружбу. Такую, как у вас. И я не хочу быть причиной её краха. Даже косвенно.
Он убирает руку, опускает вниз, Жан-Жак инстинктивно её перехватывает, сдавливает запястье, но, очнувшись, отпускает и делает шаг назад.
— Если хочешь, мы можем не встречаться больше, так будет даже лучше. Но я своего решения не поменяю: когда всё закончится, я просто больше никогда не буду с вами видеться. Это оптимальный вариант.
Жан-Жак не согласен с этим, он хочет загладить свою вину и, обвязав Юру ленточкой, отдать его Отабеку. Он понимает, что это неправильно, что у него всё сводит внутри от мысли, что эти двое могут быть счастливы друг с другом, что Юра наверняка прав — и когда-то Жан-Жак поставит Отабеку произошедшее в укор, потому что не сможет сдержаться, но сейчас отчаяние слишком велико.
Они расстаются у станции метро, не целуются и даже не пожимают руки на прощание. Жан-Жак спешит уйти к остановке, потому что не стал сегодня гнать по дождю байк, Юра спускается в метро. О следующей встрече они не договариваются.
Жан-Жак старательно пытается делать вид, что всё нормально. Он внушает себе, что чувства к Юре пройдут так же, как они проходили к другим. Что это обычная мимолётная влюблённость, которую он испытывал ко многим людям. Вот только зудящие нервы говорят об обратном. Так он ещё никогда не влюблялся.
Через неделю они с Отабеком собираются посмотреть фильм, на который не успели сходить в кинотеатр, и в этот раз очередь Жан-Жака принимать гостей. Он привычно заказывает пиццу и покупает несколько бутылок пива, Отабек приносит ещё. Они редко видятся в последнее время, ещё реже разговаривают, потому что происходящее заставляет нервничать и напрягаться сильнее, чем даже когда они были соперниками на соревнованиях по фигурному катанию.
— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Жан-Жак, когда они устраиваются на диване. Перед ними на столе стоит коробка с пиццей и пиво, но пока никто из них не притронулся ни к одному, ни ко второму. На экране появляются вступительные титры, но Жан-Жак не может заставить себя погрузиться в фильм.
— Нормально. Месяц ведь уже прошёл, — Отабек туманно улыбается и смотрит на него тоже слишком туманно, и Жан-Жаку становится немного не по себе. — Когда ты в последний раз с ним встречался?
— С кем? — Жан-Жак делает вид, что не понимает, и даёт себе пару секунд, чтобы быстро придумать ответ.
— С Юрой.
— Неделю назад. А ты?
Отабек игнорирует его и задаёт следующий вопрос:
— Больше не планируешь? А как же твоя хвалёная честность и жажда справедливости во всём? — он говорит довольно язвительно, и Жан-Жак понимает, что Отабек по-настоящему злится.
— Он тебе всё рассказал? — и только мгновение спустя Жан-Жак осознаёт, что выдал себя с потрохами.
Отабек откидывается на спинку дивана, крутит в руке так и не начатую бутылку пива и слабо пожимает плечами:
— Нет. Но я догадался. Ещё тогда, когда мы только обо всём договорились. Ты совершенно не умеешь лгать. Но мне хотелось проверить, насколько я окажусь прав.
— И насколько ты оказался правым? — Жан-Жак тоже не может сдержать в голосе сарказма.
— На все сто, — хмыкает Отабек и отставляет бутылку. — Что не так, Жан? Ты боишься, что он выберет тебя? Что выберет меня сам, без твоего подвига?
— Это не подвиг.
— Именно. Это глупость. Которая рано или поздно выйдет боком. В конце концов, может, стоит позволить ему сделать так, как он хочет — никого не выбирать. Или…
— Или? — Жан-Жак удивлённо смотрит на замолкнувшего Отабека. Тот задумчиво хмурит брови и скребёт пальцами по коленке, но взгляд от Жан-Жака не отводит.
— Или стоит попробовать ещё один вариант.
Задать следующий вопрос Жан-Жак не успевает. Отабек вдруг резко подаётся вперёд и касается губами его рта. И это даже на поцелуй не похоже, просто обычное прикосновение, тёплое, но такое внезапное, что Жан-Жак несколько секунд просто переваривает случившееся, а когда собирается отстраниться, Отабек вдруг удерживает его за затылок и заставляет остаться на месте.
Его язык неуверенно скользит по губам Жан-Жака, раздвигает их и углубляет поцелуй, всё ещё придерживая рукой затылок. Жан-Жак не отвечает, он вытягивается струной и сжимает пальцы на плечах Отабека, но отстраниться не пытается. Он почти в шоке, потому что это — последнее, что он ожидал делать сегодня вечером. И что хуже всего — он не чувствует отторжения. Хотя стоило бы. Потому что целоваться с лучшим другом, которого ты знаешь с детства, это почти то же самое, что целоваться с сестрой или матерью: ненормально и практически аморально.
Отабек целует его неспешно, не требуя ответа, но не давая повода не отвечать. Жан-Жак почти поддаётся, потому что противостоять невозможно, в голове мелькает, что он понимает тех парней и девчонок, которые встречались с Отабеком, а потом заваливали его сообщениями после расставания, потому что даже от его поцелуев ведёт в сторону, конечности слабеют, а все разумные мысли заменяются тягучим густым туманом.
Жан-Жак уже готов сдаться и даже трогает своим языком чужой в пока ещё слабой попытке ответить, хоть и не понимает, зачем они вообще это делают, но Отабек вдруг наваливается сильнее, давит на его грудь и заставляет лечь спиной на диван. Жан-Жак моментально упирается руками в Отабека и, скидывая изумление, трясёт головой, уходя от поцелуя.
— Какого чёрта ты делаешь? — голос хриплый и севший, Жан-Жак его не узнаёт. И глаза Отабека, сейчас невозможно тёмные, тоже не узнаёт. Он двигает коленкой немного в сторону и случайно утыкается в пах Отабека, чувствуя то, что не должен чувствовать — Отабек возбуждён и даже не пытается этого скрыть. Жан-Жака словно током прошибает, внизу живота становится неприлично горячо, и этому тоже нет никаких объяснений. Они могли бы оправдаться тем, что пива было слишком много — хотя, кто вообще пьянеет от пива? — но они не сделали и глотка. Поэтому Жан-Жака едва ли не начинает трясти от неправильности происходящего и от того, что это слишком сильно заводит.
Он и подумать не мог, что они с Отабеком будут когда-нибудь целоваться. И тем более он не мог подумать, что у Отабека встанет на него. И у него самого тоже. Жан-Жак готов застонать, но Отабек не даёт — снова накрывает его губы своими, видя его нервозность и непонимание. Но этот поцелуй длится всего секунду.