— В самом конце.
— Что ты знаешь?
— Все.
— Скажешь?
— У тебя есть младший брат.
— Это правда, — сказал Васко, вновь зажигая сигарету.
— Вы с ним близки.
— Это правда.
— Но в нем ничего хорошего нет.
Васко кивком подтвердил справедливость этих слов.
— Портной, как и ты, но все деньги тратит на женщин. Он груб с ними, даже жесток. Он не выносит, когда ему отказывают, это выводит его из себя. Достаточно, ему выпить и чтобы женщина сказала «нет», чтобы твой брат распустил руки.
— Да, — тихо сказал Васко. — Это чистая правда.
— Но он — твой брат, и ты поддерживаешь его больше, чем кого-либо другого.
— Он — слабый, — пробормотал Васко, словно извиняясь.
— В начале июня — 5-го, если быть точным, — он звонит тебе утром. Он убил женщину, и просит тебя о помощи.
— Да, — сказал Васко, теребя ткань из рулона. — Он вышел с нею накануне вечером. Они вернулись оба пьяные. Когда он такой, то себя не контролирует. Он вспомнил, что она отказалась идти с ним и что он кричал на нее на мосту через железнодорожные пути. На следующее утро, проснувшись, он не помнил больше ничего ни о путях, ни о девице, которая защищалась и которую он ударил. Когда он узнал, что она упала вниз и погибла, он обратился ко мне.
— И ты его защитил.
Васко снова покачал головой, глаза его были полны слез.
— Ты решил выбрать идиота-полицейского и начать его понемногу мистифицировать. Понемногу ведя меня к ошибке, заставляя меня самого строить версию, провоцируя маленькими полупризнаниями, мелкими насмешками и окончательной исповедью и портретом убийцы. Никто тебе никогда не платил, чтобы ты туда ходил, это очевидно. Именно ты писал письма, именно ты все сделал. Хорошо сделал, Васко, но не совершенно. Стиль кричал о подделке. Главным образом, волосы. Но все-таки это сработало: два месяца назад я был убежден, что фоторобот, полученный с твоей помощью, поможет найти убийцу с вокзала, этого мертвенно-бледного человека с тонкими губами, человека из Дрё, человека в итальянском пиджаке. Я мог бы искать этого типа очень долго, не так ли, Васко? Но тебя это совершенно не волновало.
— Совершенно.
— Когда твой брат оказался спасен под прикрытием этих ложных следов, твоя работа была сделана. Спасение и свобода. Ты ушел со скамьи, успокоился. Через некоторое время дело было бы закрыто из-за того, что не смогли найти замечательного убийцу из Дрё.
Васко всхлипнул и вытер нос рукой. Адамберг пожал плечами.
— Не жалей о нем, — сказал он. — Твой брат этого не стоит, это я тебе говорю. Гвоздя не стоит.
Васко посмотрел на него и сжал челюсти.
— В конечном счете, — процедил он сквозь зубы, — всегда появляется тупой полицейский. Всегда откопает мерзость — сейчас или позже. Я правильно написал о тебе.
Адамберг улыбнулся, вытянул ноги и развел руки. Он казался довольным.
— Ты тревожился по-пустому, — сказал он. — Целых два месяца ты ломал комедию впустую. Видишь, твоя поэзия бесполезна. Но действительно были красивые моменты. Мне это нравилось. А затем ты превзошел себя, — добавил Адамберг, — принеся лакея и торшер, и поставив их рядом, как двух влюбленных на улице. Ты не одолжишь их нам на разок, так как я уверен, что Данглар, в сущности, о них жалеет.
Он, улыбаясь, кивнул Данглару. Поскольку Васко с застывшим лицом сидел и молчал, Адамберг встал, подошел к его постели и потрепал по плечу.
— Никто не пострадает, — тихо сказал он, кладя руку около шеи старика. — Это не твой брат ее убил.
Васко медленно поднял глаза на Адамберга.
— Это не твой брат, ты меня слышишь? Убийцу взяли вчера — это любовник Колетт, одержимый, который преследовал ее. Сейчас он в комиссариате 10-ого округа, и он признался во всем. Жестокий с женщинами, но это не твой брат.
Васко встал с постели и протянул дрожащие руки к Адамбергу.
— Нет, никакой лирики. Васко. Просто дай мне торшер для нашей конторы, если хочешь. Но я так понимаю, что тебе будет его не хватать.
Васко устремился в угол и взял прибор, стоящий около ног лакея. Адамберг передал его Данглару, который благодарно поклонился.
— Но, тем не менее, — рискнул Васко, — где были вы, полицейские, с этой погибшей женщиной на вокзале?
— Нигде. Несчастный случай. Сдано в архив.
Васко оперся на своего лакея и некоторое время оставался неподвижным.
— Так, убийцу, — сказал он, — никогда бы не нашли?
— Если бы ты не пришел надоедать нам? Нет, никогда.
— Ага, видишь, — сказал Васко улыбаясь, — поэзия тоже для чего-то годится.
Попрощавшись с Васко, полицейские спустились по лестнице, и Адамберг захотел обсушиться, прежде чем идти с ответным визитом к коллеге из 10-ого округа. Данглару это казалось разумным, его огорчало видеть промокшую и измятую одежду комиссара. Данглар покачал головой. У Адамберга была походка парня, которому наплевать на всех.
Лейтенант предложил обсохнуть на солнечной террасе кафе и воспользоваться этим, чтобы глотнуть белого вина. Вскоре оба уже устраивались за столиком, и Данглар суетился размещая между ними торшер на пологом тротуаре. К ним подбежал официант.
— Вы не можете ставить эту штуку сюда перед кафе, — сказал он. — Немедленно уберите ее.
— Нет, — ответил Данглар. — Это, чтобы лучше видеть. Это — мое добро, мое достоинство.
К четырем часам ночи Адамберг вышел из-за стола, чтобы сварить кофе. С десяти часов им пришлось лишь шесть раз подниматься по тревоге в своем секторе. Двое мужчин и женщина были госпитализированы в результате обсуждения за праздничным столом перспектив развода. Два других парня заканчивали ночь в комиссариате: мужчина, налитый под завязку красным вином, который желал во что бы то ни стало выйти через окно четвертого этажа, чтобы улететь с порывом ветра, и булочник, накачавшийся ромом и решивший убить соседей по этажу за нарушения тишины. Оба практически не оказали сопротивления и сейчас спали в камере в комиссариате.
Третьего мужчину отличал специфический английский шик и запах хорошего виски. Его подобрали, когда он с удобством возлежал поперек тротуара — руки под головой, очки и карта города лежали с одной стороны, обувь аккуратно стояла с другой. Его поместили в камеру к двум остальным, чтобы проспался и протрезвел, но он упрямо оставался стоять с двух часов и требовал вешалку, чтобы повесить костюм. Камеру вымыли из шланга, и на бетонных скамьях, на полу, стенах, облицованных белой плиткой, струилась вода. Гигиеническая и вынужденная процедура, которую лейтенант Брюс, жесткая деловая женщина, равнодушно проделала в девять часов. Идя со своим кофе, Адамберг увидел, что мужчина, накаченный красном вином, проснулся. Комиссар протянул ему между прутьев бумажный стаканчик.
— Выпейте.
Мужчина кивнул, сделал глоток и шумно откашлялся.
— Похоже, я хотел выйти через окно? — спросил он.
Адамберг подтвердил.
— И похоже, это не был цокольный этаж в Исудёне?
— В Париже, четвертый этаж.
— Да, они так и говорили. И это может быть правдой. Я спрашиваю себя, что они добавляют к вину. Ты знаешь, что они добавляют к вину?
— В вино.
— Да? Это уже немало, заметьте.
— Пейте, — повторил Адамберг.
— Я желал бы вешалку, комиссар, — вмешался шикарный человек, от которого пахло виски.
Это был большой и красивый мужчина приблизительно сорока лет с римским профилем, седыми висками, элегантный и неустойчивый, величественный и суетливый.
— Есть крючок на стене, — сказал Адамберг.
— Он деформирует воротник.
— Это смертельно?
— Не смертельно, но деформирует воротник.
— Ложитесь, — посоветовал Адамберг. — Поспите. Угомонитесь. Дайте нам покой с вашей вешалкой.
— Скамьи мокрые.
— Именно поэтому я вам рекомендую постелить пиджак.
— Это испортит ткань.
— Видели мой? Он изношен. Но я в нем уже двадцать лет.
— Я видел. Но вы — полицейский, я — нет.
— Светский танцор? — спросил Адамберг после молчания. — Преподаватель грамматики?
— Я — эстет, который смягчает и исправляет недостатки этого мира. Я выявляю кривые и обратные кривые архитектуры нашего мироздания, как на земле, так и на небе.
— Я сказал бы, что вы, главным образом, пьяны.
— Я желал бы вешалку.
— Вешалки нет.
Деньо присоединился к Адамбергу перед кофейным автоматом.
— Похоже, на сегодняшнюю ночь всё, — сказал он. — Не так уж суматошно, учитывая обстоятельства.
— Все успокоится только дня через три или четыре, — ответил Адамберг. — В Рождественскую ночь нет никого, чтобы замечать трупы, понимаешь? Они появятся позже. Нужно, чтобы все протрезвели. Это требует некоторого времени. Те, кто ошибся окном, те, кто ошибся дверью, постелью, улицей, женщиной, те, кто ищут свои пиджаки, своих мужей, свои вешалки, своих бегемотов. Нужно немного подождать.
Мощная река, еще более полноводная после осенних дождей, носила в своих объятьях крупное тело женщины всю ночь с 24 на 25 декабря, вновь подхватила его вечером 26 и оставила на заре 27-го под узким мостом Архиепархии у левого берега.
Адамберг принял вызов утром, почти в девять. День только начинался.
Комиссар сжимал в руках телефонную трубку. Он стеснялся звонить лейтенанту Данглару. Данглар по утрам был недееспособен и чувствителен к насилию. Адамберг осторожно положил трубку. Он щадил Данглара. Вид плавающего тела был, разумеется, неприятен. Женщина должна была умереть более двух дней тому назад — в Рождественскую ночь. В этом он был почти уверен.
Адамберг взял с собой Деньо. В конце концов, именно с ним он начал дежурство.
— Что я тебе говорил? — заметил Адамберг, держа руки на руле. — Надо было ждать.
— Ничто не указывает, что она умерла 24-го.
— Да нет же, Деньо. Все именно так: Рождество, ярмарка желаний. Запреты рвутся, барьеры падают. Некоторые желают бегемота, другие оплачивают женскую шкуру.
Деньо пожал плечами.
— Да, — спокойно повторил Адамберг. — Увидишь!
Он поставил машину на тротуаре, поднял красно-белые пластиковые ленты, которые преграждали доступ к набережной Монтебелло, и спустился по ступеням к реке. Деньо осторожно следовал за ним по грязной лестнице. Деньо был помешан на чистоте, безумно боялся микробов и все четыре года, как он стал полицейским, старался, чтобы никто этого не заметил. Он натянул перчатки и надвинул на нос шарф. Воздух был влажный, дул холодный ветер. Перед ним шел Адамберг — с голыми ладонями, без шляпы, куртка распахнута и воротник расстегнут, — он шагал спокойно и уверенно. Этот мужик никогда не мерзнет, совсем как Пер Ноэль .