Адамберг остановился около тела, потирая руки. Два агента, судебный эксперт, парни из лаборатории. Деньо узнал Вашера, бесстрашного фотографа, который зарывался в самую глубину этого ужаса объективом своего фотоаппарата не моргнув глазом. Именно его часто вызывали в тяжелых случаях, и он стал символом чего-то гадкого. Деньо остался позади с наветренной стороны, нос закутан в шарф.
— Я бы сказал, два или три дня, — произнес судебный эксперт. — Это дает нам время смерти в ночь с 24 на 25.
Адамберг бросил быстрый взгляд на Деньо. Деньо понимающе кивнул в ответ. Да, верно, Рождественская ночь — ночь зверей. Адамберг такой. Он знает все, он предупрежден. Ему этого достаточно, — как-то говаривал Данглар, потягивая пиво.
— Я дам тебе официальный отчет завтра, — продолжал врач.
— А на твой взгляд?
— Банальное самоубийство.
— Ты не знаешь.
— Женщину?
— Нет. Я про то, что это не банальное самоубийство.
Эксперт пожал плечами.
— Она умерла потому, что утонула, — продолжал он. — Я приведу тебе доказательства.
— Возраст?
— Пятьдесят, шестьдесят. Она бросилась с моста. Ушибы, она без сомнения столкнулась с опорой моста. Хочу сказать, что она не бросилась с берега. Она приплыла откуда-то с верховьев, ее принесла река.
— Можно ее переместить? — спросил Адамберг у парней из лаборатории.
— Мы закончили. Можете переворачивать.
Адамберг надел перчатки и с помощью одного из техников перевернул тело. Невольная гримаса отвращения появилась на его лице.
Оба мужчины молча рылись в одежде. На женщине было обычное голубое платье под шубой. В карманах ключи, портмоне, никаких бумаг. Без обручального кольца, блестящих драгоценностей, но золотые наручные часы.
— Это не вечернее платье, — сказал Деньо. — Может, это было не 24-го?
— 24-го, — упорно повторил Адамберг.
— Недостает одной туфли.
— Я вижу, старина.
— Она в воде.
— Мы прочешем драгами сектор. Деньо, ты пройдешь вверх по реке, осматривая правый берег. Вызови Данглара, чтобы он помог тебе на левом берегу. Я беру на себя мосты. Она могла упасть с моста Толбиак, с Национального моста или дальше еще, в Шарантоне. Ищем сумочку, ищем документы, ищем, кто это такая. И ищем туфельку, как для Золушки.
— Для Золушки было наоборот, — скромно заметил Деньо. — Там как раз была туфелька, а искали женщину.
— Ладно, допустим, — сказал Адамберг.
Деньо был не только добродетельным, но и добросовестным. Он не допускал неточностей, в то время как Адамберг ими жил.
— Туфелька могла упасть и остаться выше по течению, — заметил Деньо.
— Мы не собираемся обшаривать дно Сены до самого истока в Мон-Жербье-де-Жон, — сказал Адамберг. Ищем только под этим мостом.
Врач закрыл свой чемоданчик, тело уложили на носилки, поместив в пластиковый чехол. Адамберг удалился, медленно диктуя распоряжения по мобильнику. Затем он спрятал телефон в пиджак, натолкнулся при этом на бегемота сестры и поднял глаза к мосту.
— Работенка обещает быть трудной, будьте к этому готовы, — сказал он Деньо. — Очень трудной. Возможно, мы ничего не найдем.
— Я не понимаю.
— Убийство, — объяснил Адамберг, разводя руки. Это чистое четкое убийство. Работенка потруднее, чем камни дробить.
— Убийство?
— Но ведь туфелька, Деньо, черт побери.
— Говорят, она в Сене.
— Это ты так говоришь, — заметил Адамберг, качая головой. — Тело распухло, и вторая туфелька намертво держится на ноге. Та, которую мы ищем, не в Сене. Она упала, когда убийца переваливал труп, убийца ее и взял.
— Никаких доказательств, — тихо пробормотал Деньо.
— Нет, никаких доказательств. Жаль, что эта другая туфелька не захотела ничего нам рассказать. Ты представляешь, Деньо, как информативна обувь? Что можно узнать по ней о людях? Да почти все, в сущности. Возможно, что наши мысли находят отражение в обуви.
Жан-Батист Адамберг медленно осматривал пятый мост, мост Берси, когда ему позвонили из службы розыска пропавших без вести. Он укрылся за парапетом и заткнул второе ухо пальцем.
— Говорите громче, старина!
— Анни Рошель, — кричал полицейский. — Об исчезновении заявили сегодня утром в восемь тридцать.
— Кто заявил?
— Ее соседка, подруга. Она должна была прийти к ней вчера вечером, чтобы проводить Рождество. Она не пришла. Описание подходит.
Тремя часами позже, Адамберг присоединился к Деньо и Данглару в кафе на улицы Вуйе, расположенному напротив дома покойной. Женщину опознали. Анни Рошель, пятьдесят шесть лет, не замужем, родилась в Лилле.
— Что еще нам известно?
— Она росла около Лилля в маленькой деревне. В двадцать лет приехала в Париж работать горничной. Десять лет тому назад ее брат забрал ее оттуда и купил ей Отель-де-ля-Гард, недалеко отсюда — тридцать две комнаты. У брата есть деньги.
— Он живет в Париже?
— Да. Других родственников у нее нет.
— Сумка? Туфелька?
— Ничего.
— В данный момент, — сказал Данглар, — туфелька должна доплыть до Руана.
Адамберг молча покачал головой.
— Раз уж об этом зашла речь, — неуверенно вмешался Деньо, — Сена не берет начало в Мон-Жербье-де-Жон.
Адамберг озадаченно посмотрел на лейтенанта.
— А что берет начало в Мон-Жербье-де-Жон?
— Луара, — робко сказал Деньо.
— Это правда, Данглар? Луара?
Данглар кивнул.
— Сена, — почти неслышно продолжал Деньо, — начинается на плато Лангр.
— Никогда о таком не слышал. А вы знали про это плато Лангр, Данглар?
— Да, — подтвердил Данглар.
Адамберг задумчиво покачал головой.
— Во всяком случае, — заявил он, — жертва прибыла ни с плато Лангр ни с Мон-Жербье-де-Жон. Она прибыла с улицы Вуйе. Заканчивайте ваше пиво, Данглар, и мы поднимемся к ней.
— За нами, — сказал Данглар, оттопырив большой палец, ее брат. Он возвращается из морга.
— Потрясен?
— Да, кажется.
— Часто ли они виделись с ней?
— Один-два раза в неделю.
— Расскажите мне о нем.
Данглар порылся во внутреннем кармане пиджака и достал карточку.
— Его зовут Жермен Рошель, он вырос в той же деревне около Лилля. Ему шестьдесят три года, одинок. Как и сестра, скажем, но он все-таки мужчина. Но он преуспел. Импорт-экспорт консервированных овощей, большой завод в Лилле, крупное состояние, обосновался в Швейцарии и вернулся десять лет тому назад. Он продал дело, реализовал собственность, ушел на покой и живет на ренту в Париже.
— На широкую ногу?
— Весьма. Возвратившись во Францию, он купил этот отель для сестры.
— Почему не раньше?
— Она жила с парнем, которого он ненавидел. Подлец, по его словам. Они не виделись в течение двадцати лет — до тех пор, пока она не бросила того парня.
— Его имя?
— Ги Вердийон. Он был администратором в отеле, где работала Анни.
— Что она делала вечером 24-го?
— Поужинала с братом в большом ресторане на улице Опера. У нас есть свидетели — водители грузовиков. Он проводил ее и оставил на углу ее улицы около полуночи.
Адамберг взглянул на брата. Неповоротливый мужчина с короткими руками и в крупном сером пальто обхватил руками лысую голову.
Осмотр квартиры Анни Рошель начался в пять часов и шел медленно и рутинно. «Ищем сумочку», — сказал Адамберг. Он снял со стены гостиной большую рамку, составленную из мозаики детских фотографий. Школа, причастие, дни рождения, родители, первая машина, купание в море. Жермен Рошель, тяжело опустившийся на бархатный стул, смотрел на все это. Адамберг поставил рамку на пол.
— Это не из праздного любопытства, — сказал он. — Мне нужно составлять представление обо всех.
— Там не какие-то «все», — ответил Рошель. — Это мои родители.
Полицейские покинули здание через час — без сумочки. Адамберг держал подмышкой рамку с детскими фотографиями. Рошель, ссутулившись, последовал за ними.
— Для чего это? — спросил Данглар, движением подбородка указывая на рамку.
— Не знаю, — ответил Адамберг. — Мне она понравилась. Я увожу Рошеля для составления протокола. Идите в отель, опросите весь персонал и, главное, найдите мне эту пропавшую сумочку.
Данглар вернулся в комиссариат вечером, записав свидетельские показания одиннадцати служащих Отель-де-ля-Гард. Деньо прибыл к двадцати часам. Ни на каком мосту, ни на каком берегу туфельки не обнаружилось.
— Она у убийцы, — сказал Адамберг.
— Кто? — спросил Данглар.
— Туфелька.
Данглар покачал головой и сел, уронив свои мягкие плечи.
— Эта женщина убила себя, — заявил он. — Служащие подтвердили свидетельство брата: Анни Рошель шла по наклонной. С начала осени — меланхолия, молчание, резкость, бессонница и внезапные перемены настроения.
— Если бы это было так, сейчас все были бы в Сене. Обувь у убийцы. И сумочка тоже.
Данглар подточил карандаш, разбросав несколько деревянных стружек.
— Управляющая сказала, что Анни Рошель хотела вернуться в сельскую местность своего детства — около Лилля. Разве это не знак? Она хотела вновь увидеть…
Данглар прервался и взглянул на записи.
— …«маленький черный дом, где она росла с братом». Разве это не причина, по которой хочется броситься в воду? Маленький черный дом на севере?
Данглар вновь положил листки на стол и открыл пиво.
— Она прыгнула со своей сумочкой, — сказал он. — Сумочкой и туфелькой. В настоящее время они уже миновали Руан. Они плывут к Гавру.
— Не бросаются в воду с сумочкой, Данглар. Оставляют след о себе. Письмо на столе, сумочку на мосту, следы своего существования. И эта пропавшая сумочка — не мелочь. Убийца сохранил ее.
— Почему?
— Чтобы в ней порыться. Уничтожить документы, избежать неприятностей.
— Я хотел бы получить вешалку, — неожиданно раздался печальный и простуженный голос.
Данглар внезапно повернулся к камере.
— Он вернулся, этот парень?
— Да, — со вздохом произнес Адамберг. — В одиннадцать часов его обнаружили за рулем машины полумертвым. Он пожелал сделать маленькую передышку между двумя вечеринками. Он хочет вешалку.
— Опять этот помятый воротник?
— Опять.
Адамберг медленно направился к камере.
— Я забыл ваше имя.
— Шарль. Шарль Санкур.
— Шарль. Вы же не держитесь на ногах. Ложитесь. Поспите.
— Сначала вешалку.
— Шарль. У меня на шее убийство. Убийство в Рождество, в первобытную ночь. Очень неприятная вещь, гораздо неприятнее, чем помятый воротник пиджака. Дайте же мне покой. Спите. Закройте рот.
Шарль бросил на комиссара тяжелый взгляд римского императора, разочарованного своей преторианской гвардией.
— У вас, однако, глаза человека который видит, что мелочь оказывается важной для большого дела. Между смешным и великим расстояние тоньше ногтя.
— Спите, Шарль.
Адамберг вернулся за стол, где Данглар делал пометки на дневных допросах.
— Она умела плавать? — спросил комиссар.
— Это не имеет значения, — ответил Данглар. — Сена такая холодная, что не спастись. Ее шуба, во всяком случае, была достаточна, чтобы утянуть ее на дно.
— Справедливо.
— Она убила себя. На Рождество все убивают себя, и лишь некоторым удается этого избежать.
Адамберг взял блокнот и некоторое время неразборчиво писал.
— Когда мы хотим очутиться в Сене, Данглар, мы не бросаемся над опорой. Мы бросаемся в воду между двумя опорами. Она не прыгала, никогда.
Данглар прикусил губу. Он забыл про ушибы. Он представил себя ночью, на парапете, над рекой.
Конечно же, он бросился бы между опорами. Он посмотрел на Адамберга и согласно кивнул.
— Убийца ее знал, — продолжал комиссар. — Это мужчина. Нужна сила, чтобы убить и перекинуть через парапет такую грузную женщину, как Анни. Когда он ее бросал, туфелька осталась в его руке. Он сунул ее в сумочку и ушел.
— Почему он не бросил туфельку в воду?
— А-а.
Адамберг нарисовал карандашом еще что-то.
— Потому что обувь была повреждена во время борьбы, — сказал он мягко. — На ней эти следы, возможно, остались. Убийца не хотел рисковать.
Данглар с напряженной шеей допил свое пиво из горлышка.
— Эта женщина никому не мешала, — сказал он, отодвигая бутылку. — Всем заправлял брат. В отеле ее не любили, но не ненавидели.
— У нее были деньги.
— Именно к брату возвращались эти деньги. И у него их в двадцать раз больше, чем у Анни.
Адамберг вздохнул, взял рамку с фотографиями, которая стояла на полу, и стал ее молча рассматривать.
— Я хочу помочиться, — сказал серьезный мужской голос из камеры.
— Там есть дыра в полу, — сказал Данглар. — За небольшой стенкой.
— Я не хочу мочиться в дыру, — заявил Шарль Санкур. — Я хочу мочиться в туалете. И, если возможно, я хотел бы, чтобы мне дали вешалку.
Данглар встал, напрягшись, но Адамберг взглядом остановил его. Он положил рамку на стол и пошел открывать дверь камеры.
— Сопроводите его, Данглар, — сказал он.
Мужчина вышел из камеры и величественными, но нетвердыми шагами последовал за Дангларом, высоко держа голову. Адамберг пошел за тремя стаканчиками кофе, с которыми через некоторое время медленно вернулся. С порога кабинета он увидел Шарля, который ждал его, расположившись на стуле его помощника и потягиваясь.
Адамберг поставил кофе и перевернул рамку фотографиями вниз.
— Где Данглар? — спросил он.
— Освобождается от пива, — ответил Шарль.
Одной рукой Адамберг подтолкнул мужчину к камере, защелкнул замок и протянул кофе.
— Долго я тут еще пробуду? — спросил Шарль.
— До вытрезвления.
— Я могу протрезветь и в другом месте.
— Не за рулем. Такие дела.
— Тогда, я охотно взял бы вешалку.
— Дерьмо!
— Знаю. У вас на руках убийство. Тем хуже, я буду спать стоя, как лошадь.
И Шарль закрыл глаза, прямо как статуя.
Адамберг внимательно изучал протоколы допросов. Данглар заснул.
После часа таких занятий комиссар потряс своего помощника.
— Любовник? — спросил он. — Вам говорили о любовнике?
— Нет. Никого, кроме этого Ги — администратора, который исчез.
— Надо его найти.
— Его больше нет во Франции. Могут пройти месяцы, пока его найдут.
— Завтра повторно вызовем брата. Он может нам рассказать о нем.
— Он это уже сделал.
— То, о чем не говорил. Я уверен, Данглар, у этого типа, как говорится, весь зад во лжи.
— Браво! — внезапно произнес Шарль.
Адамберг повернул голову к камере. Оттуда, стоя и скрестив руки на груди, на него смотрел Шарль.
— Все еще не спишь? Со всем тем, что загрузил в себя?
— Вопрос профессии, терпения, — каждому свое.
— Он просто такой, — внезапно сказал Данглар, — пьян или не пьян. Я больше не поведу этого щеголя.
— Браво за что? — спросил Адамберг.
— Брат лжет, — ответил Шарль.
Адамберг положил руку на плечо Данглару, чтобы заставить его сесть, и подошел к камере.
— Сначала вешалку, — заявил Шарль, требовательно протягивая руку через решетку. — А затем — правда.
— Осторожно! — воскликнул Данглар. — Завтра он расскажет обо всем газетчикам, и вы будете выглядеть идиотом.
— Со мной такое часто случается, — вздохнул Адамберг.
— Сначала вешалку, — повторил Шарль, все еще протягивая руку.
— Поищите в гардеробе, — сказал Адамберг, глядя на Данглара. — Возьмите большую деревянную вешалку.
Взбешенный Данглар вышел, хлопнув дверью, и вернулся двумя минутами позже с вешалкой, которую швырнул на стол.
Адамберг взял ее и вложил в напряженную руку. Шарль снял пиджак, брюки, разгладил их и повесил вешалку на крючок. Затем, в белой рубашке и трусах, он сел на влажную скамью и сделал приглашающий знак Адамбергу.
— Входите, комиссар. И принесите мне эту рамку с фотографиями. Вы уж простите, если скамья влажная, — здесь скрупулезные служащие, которые преувеличенно заботятся о комфорте заключенных.