- Значит, так, товарищ Сталин - Климент Ефремович понимал, что дальше отмалчиваться не получится.
- Первое - надо делать учебно-тактический центр, силой в дивизию для начала. Командиром будем назначать Апанасенко, заместителем товарищ Тухачевский предлагает назначить Слащева. Думаю, стоит прислушаться к его мнению.
- Второе - надо выстраивать единую систему технического перевооружения Красной Армии. Начинать будем с артиллерии, дальше - по мере сил. Руководить будет товарищ Тухачевский, помощником ему назначим товарища Кулика, техническим консультантом - товарища Грендаля.
- Третье - надо создавать систему оценки передовой науки и техники оборонного характера. Ответственным назначается товарищ Тухачевский, помощников себе он подберет сам, тогда уж будем решать, утверждать их или нет. В рамках создания этой системы в НКО проведем оргштатные мероприятия, с расширением штатов и полномочий Штаба РККА. Кроме того, надо будет решать вопрос с Остехбюро.
- Четвертое - надо решать вопрос с централизованной службой тыла, с подчинением ее аппарату НКО. С учетом того, что понадобится существенно расширить ее полномочия, вопрос придется решать на Политбюро.
- Пятое - придется создавать управление по строительству и расквартированию в аппарате НКО. Этот вопрос тоже придется решать на Политбюро, поскольку для работы ему потребуются ресурсы, находящиеся в ведении ВСНХ.
- Шестое - Осоавиахим надо развить до уровня полноценной системы вневойсковой подготовки трудящихся. Тут понадобится помощь Политбюро и Совнаркома.
- У меня все - завершил Ворошилов.
- Есть мнение, товарищи, что товарищ Ворошилов верно изложил насущные задачи - негромко сказал Сталин, обводя взглядом гостей.
Его намек было трудно не понять - имея возможность войны через пару месяцев, было безумием начинать расформирование территориальных дивизий, будь они даже не третьесортными, а десятисортными. И вдвойне безумием было в нынешнее время начинать острейший конфликт в советской верхушке, покушаясь на любимое детище чекистов.
- Разрешите вопрос, товарищ Сталин? - попросил Тухачевский.
- Зачем же так официально, Михаил Николаевич? - доброжелательно улыбнулся Иосиф Виссарионович, мгновенно преображаясь из сурового руководителя в хлебосольного хозяина. - Вы же гость - а по кавказскому обычаю, желание гостя - закон для хозяина. Конечно, говорите - я весь внимание, и, товарищи - тоже.
- Не стоит ли прямо сейчас начать изучение германского опыта организации кадровых дивизий, в первую голову, пехотных? - спросил начальник Штаба. - Или следует отложить это дело на некоторое время?
Сталин задумался. Конечно, было хорошо уже то, что Тухачевский спросил разрешения на подготовку оргструктуры кадровых стрелковых дивизий - и вдвойне приятно было то, что он понимал необходимость завуалировать эту работу, не демонстрируя ее чекистам. С другой стороны, первостепенной необходимостью это не было - а лишние неприятности могли случиться, у обитателей Лубянки наверняка была агентура в Штабе РККА.
- А как Вы считаете, товарищи? - поинтересовался мнением остальных Иосиф Виссарионович.
- Вообще-то, неплохо будет озаботиться этим делом заранее, тем более, что у немцев есть чему поучиться - заметил Семен Михайлович.
- Рискованно - в ОГПУ могут понять, куда ветер дует, тем паче, что они даже из-за маленького кусочка Остехбюро встанут на уши - возразил Климент Ефремович, желавший хотя в малости взять реванш.
- Вы правы, товарищ нарком - не стоит рисковать всем из-за части, пусть и очень существенной - легко уступил Ворошилову Тухачевский, дав ему лишнюю возможность почувствовать себя правым.
- Тогда так и поступим, товарищи - пока отложим этот вопрос, с тем, чтобы вернуться к нему, когда обстановка будет более благоприятной - подвел итог под обсуждением Сталин.
- Думаю, можно завершить на сегодня с делами. Да, мы ведь так отвлеклись, что и не прикоснулись к десерту - а это вопиющий непорядок.
Послесловие 1.
Проводив гостей, хозяин попросил прислугу принести ему в комнату чаю, набил трубку и начал рассчитывать варианты действий на ближнюю и среднесрочную перспективу.
Нынешнее положение дел было очень тяжелым, но, все-таки не безнадежным. Раскручивала кризис Англия, делая это с привычными лордам и сэрам изощренностью и изяществом - но, при определенных усилиях советской дипломатии были хорошие шансы сыграть на межимпериалистических противоречиях, как учил Ильич, не допустив тем самым образование единого фронта капиталистических держав против СССР.
Англия вступила в минувшую Империалистическую войну мировым кредитором, выйдя из нее с долгом, составлявшим астрономическую сумму в 8 млрд. фунтов стерлингов. Состояние британских финансов было настолько плохо после войны, что английские банкиры не смогли полноценно восстановить свою 'священную корову', сиречь золотомонетный стандарт, каковой пришлось заменять золотослитковым стандартом - проще говоря, если до войны любой мог прийти в банк и обменять небольшую сумму в купюрах на золотые монеты, то, сейчас, обменять можно было только очень крупную сумму на стандартный слиток весом в 12,5 кг (соответствует РеИ - В.Т.).
Но это была всего лишь половина английской беды - и не факт, что большая, поскольку имея в своем распоряжении золотодобычу ЮАС, дававшую в год около восемь или девять сотен тонн 'солнечного металла', наскрести денег на не самую большую войну, сулящую к тому же немалые прибыли, милорды вполне могли. Настоящая беда состояла в том, что Англия надломилась психологически - кровавые бойни Соммы и Пашенделя изменили мировоззрение рядовых граждан. Сейчас нормой для англичан был не джингоизм 'викторианского времени', чья суть могла быть выражена словами из популярной песенки, сочиненной во время русско-турецкой войны 1877-1878 годов, когда Россия и Великобритания балансировали на грани войны за Стамбул и проливы - 'Если придется воевать, то у нас найдутся и деньги, и корабли, и люди'; даже не присущий для британцев сдержанный имперский патриотизм, органично дополненный гордостью за свою страну - нет, сейчас для большинства граждан Империи, над которой никогда не заходит солнце, в вопросах войны и мира нормой стал пацифизм, зачастую на грани антивоенной истерики (соответствует РеИ - В.Т.).
Соответственно, в гордом одиночестве такая Британская Империя воевать не то, чтобы совсем не могла - но, это для нее было очень затруднительно по финансовым и внутриполитическим мотивам. Кроме того, никто среди властей предержащих Великобритании не собирался отказываться от старой, доброй английской традиции, заключавшейся в том, что 'оплата большей части счета мясника' возлагалась на союзников, а самые сладкие плоды победы, естественно, доставались хозяевам Альбиона.
Естественно, наиболее привычным союзником для реализации подобной стратегии была Франция, располагавшая и самой многочисленной сухопутной армией в Европе, и, что еще важнее, наряду с Великобританией имевшая существенное влияние на страны 'санитарного кордона', являвшиеся противовесом Советской России в Восточной Европе.
Вот только у галлов хватало своих внутренних проблем, еще более острых, чем у их островных соседей. Взять те же финансы: если англичане после войны были вынуждены выбирать между сохранением статуса одного из мировых финансовых центров посредством сохранения старого курса фунта стерлингов (4,86 доллара США за 1 фунт - В.Т.), ценой стагнации промышленности, чья продукция при таком курсе национальной валюты становилась слишком дорогой на внешних рынках, и, поддержкой промышленности посредством существенной девальвации фунта, платой за что становился сильнейший удар по положению Сити в мировой финансовой иерархии (соответствует РеИ, англичане выбрали первый вариант - В.Т.), то у французов после войны Пуанкаре отчаянно боролся за то, чтобы франк сохранил хотя бы десятую часть довоенной стоимости (соответствует РеИ - В.Т.). Причина была проста - ради сохранения хоть какой-то социальной стабильности во время войны французское правительство было вынуждено брать огромные кредиты у САСШ и Великобритании. Сейчас их надо было отдавать, а планируемые прибыли либо 'приказали долго жить', в виде кредитов и инвестиций, данных и вложенных в царскую Россию, либо их получение в требуемом количестве находилось под очень большим сомнением, коль скоро речь шла о германских репарациях.
Еще более остро во Франции стоял вопрос о готовности народа воевать: предвоенный легкомысленный милитаризм, подогревавшийся идеей возврата Эльзаса и Лотарингии, достигавшей уровню национальной мании, сменился патологическим страхом перед войной. Впрочем, последнее было понятно - после того, как треть французских мужчин самых цветущих возрастов легли костьми на полях сражений или стали калеками, народ, столкнувшийся с реальностью настоящей войны, от мала до велика стал ее бояться. Конечно, политики старались придать этому страху благородный вид, обосновывая нежелание сражаться за свою страну идейным пацифизмом, но это не могло отменить того факта, что Франция категорически не хотела воевать сама и не готова была тратить имевшиеся у нее деньги на войну, если ей не гарантировали очень существенной прибыли, в значительной степени решающей ее сложности.
- Очень хорошо, что после ноты Чемберлена мы, не откладывая этого дела в 'долгий ящик', возобновили переговоры с Францией о выплате царских долгов, как довоенных, так и военных, равно как и о возмещении ущерба французским владельцам национализированного имущества - подумал Сталин (в РеИ переговоры были возобновлены 19 марта - В.Т.).
- Пуанкаре с Брианом получили довольно приличный 'пряник' для внутренней политики - они смогли заставить большевиков вернуться за стол переговоров. Сейчас он им нужен позарез, поскольку после выборов 1924 года парламент заметно 'полевел' - с иронией констатировал он. - В перспективе, этот 'пряник' может резко увеличиться в размерах, если их дипломатам удастся добиться хотя частичного признания французских требований. Вот только такие переговоры могут тянуться годами, без малейших результатов, увязая на каждом шагу в юридических крючках.
- Но, тем временем, многочисленные владельцы русских облигаций и акций - отнюдь не только рантье, их даже во Франции, вопреки многочисленным романам тамошних писателей, один или два процента населения - но и куда более многочисленные мелкие буржуа, богатые крестьяне, служащие, словом, все те, для кого десяток-другой прикупленных высокодоходных ценных бумаг был источником дополнительных прибытков, устроят форменную обструкцию правительству ли, политической партии, общественному деятелю которым вздумается призвать их отказаться от надежды на возвращение столь желанных русских денег и, вместо того, оторвать кровные сантимы и франки от невеликих сейчас доходов для того, чтобы финансировать новую войну против Советской России. А с учетом реалий их парламентской республики депутаты, чтобы показать избирателям добросовестное отстаивание их интересов, будут произносить громкие речи, всячески заклевывая правительство.
- Так что возможность предотвратить участие Франции в направленной против нас британской комбинации есть - и шансы на это весьма неплохи.
Наиболее удобным для лордов союзником стала бы Германия - боеспособность Рейхсвера очень высока, а проанглийская группировка в немецкой верхушке желает получить возвращение в клуб великих держав, не претендуя на многое при нашем разделе. Англичане это понимают и всячески поддерживают, сведения о том, как стараются партнеры Шредера и Чемберлена достоверны, поэтому-то их верный клеврет Рехберг так лезет из кожи, пытаясь протолкнуть эту комбинацию.
Другой вопрос, что шансы на успех данной затеи минимальны - не то, чтобы Гинденбург с Штреземаном были нашими друзьями, но деньги они умеют считать по-немецки тщательно и верно, как и те, кто за ними стоит. Именно поэтому рассчитывать на одобрение большей части германской верхушки Рехберг, Гофман и стоящий за ними принц Гессен никак не могут: банкиры и политики не поймут, почему находящаяся в долгах, как в шелках Германия должна тратить свои марки ради выгоды Англии, еще глубже залезая в долговую яму; промышленники будут солидарны с ними в этом, вдобавок рассчитывая получить солидные заказы для нашей индустриализации; военные так вовсе встанут стеной, не желая своими руками уничтожать возможность с нашей помощью скинуть оковы Версаля, вместо этого становясь цепным псом Лондона на континенте, да еще приплачивать за это немалые денежки. Нет, с привычкой тевтонов считать не то что каждую марку, а каждый пфеннинг, шансы лордов протолкнуть вариант вторжения к нам германо-английской армии близки к нулю, слишком это невыгодно и для Германии в целом, и для подавляющего большинства немецких власть предержащих.
Теоретически, англичане могут привлечь к этому делу японцев - удар самураев по нашему Дальнему Востоку станет для страны очень болезненным, хотя и не смертельным. Но и тут все не так радужно для хозяев Альбиона, поскольку на дворе не 1904 год, и, даже не 1914.
Проще говоря, японцы бодро прибрали к рукам германские колонии на севере Тихого океана, в том числе, и главный приз - немецкую сферу влияния в Китае, логично рассчитывая на англо-японский договор 1902 года, благо он был составлен таким образом, что легко преобразовывался из антирусского в антигерманский или антиамериканский. Кусок был жирный - большие уловы рыбы и моллюсков у побережья Шаньдунского полуострова, плодородные земли того же полуострова, на которых выращивались злаки, фрукты, чай, богатые залежи железной руды и золота, заботливо обустроенный немецкими моряками порт Циндао (Циндао был исключением среди колониальных владений Второго Рейха в том, что он подчинялся не министерству колоний, а ВМС - В.Т.). Что было особенно приятно для японцев, так это то, что значительная часть вышеперечисленных богатств Шаньдуна уже осваивалась немецкими компаниями (все соответствует РеИ - В.Т.), так что начинать приходилось вовсе не с нуля.
В расчете на союз с Великобританией самурайские адмиралы начали и перевооружение линейного флота, окончательно сформулированное в программе 'восемь-восемь'. На что они рассчитывали, догадаться было нетрудно - в Токио хотели прибрать к рукам не только западную часть Тихого океана, но и восточную, сведя влияние Североамериканских Штатов к минимуму.
Ну а агрессия в Сибири в комментариях и вовсе не нуждалась - увидев бесхозными богатейшие земли русского Дальнего Востока и Сибири, японские военные, политики и дельцы сделали все возможное, чтобы прибрать их к рукам. Вот только малость не учли русского характера - конечно, нашлись и иуды, не без этого, но они были в явном меньшинстве. В общем, императорская армия немало претерпела на русской земле - и, большей частью, не от Красной Армии, а от сибирских партизан.
А тут своевременно подсуетились североамериканские власть предержащие, вовсе не собиравшиеся ждать того момента, когда англичане с японцами соберутся с силами, чтобы лишить их статуса главных выгодоприобретателей в Империалистической войне. И пришлось самурайской делегации ехать в Вашингтон, ставший для них форменной Каноссой - или, выражаясь проще, янки вытащили у них добычу из желудка, как дети - у несчастной Каштанки.
И самым большим разочарованием для японцев стало поведение на Вашингтонской конференции их недавних 'старших братьев', англичан. Вчерашние владыки мира сдавали наглым ковбоям позиции и по Китаю (Циндао был возвращен Китаю в 1922 году), и по флоту; сдавали позиции свои - и позиции своего лучшего союзника в тихоокеанском регионе, Японии. И сдали очень многое, включая заключенный в 1902 году союз островных Империй.
Последним же штрихом стала эвакуация японских войск с Северного Сахалина - в Советском Союзе об этом не говорили, но хозяин дачи прекрасно знал, что большую роль в этом отступлении японцев сыграло дипломатическое давление янки при отказе в поддержке англичан; а самураи, по старой памяти, надеялись на помощь Альбиона.
Все это, вместе взятое, привело к резкому изменению взглядов на внешнюю политику в японской верхушке. Если раньше безраздельно доминировала пробританская группировка, то, теперь разочарование в Англии было очень сильным. Другое дело, что присутствовал своеобразный заменитель прежней англофилии, так называемое атлантическое течение - но, по мере того, как САСШ все яснее показывали свое нежелание видеть Империю Восходящего Солнца в ином качестве, чем покупателя сложной продукции и стратегического сырья, и, продавца хлопчатобумажных тканей и шелка, в японской верхушке постепенно усиливались сторонники курса на самостоятельную политику.