– Вам никуда ехать не нужно. Я предоставлю вам крышу, питание и работу по вашей возможности. Ну, скажем, сапожник, сторож, электрик, дворник, истопник, извозчик… Вот кем из перечисленных вы сможете работать у нас в детдоме, на том и слава Богу, мы будем вам рады!
После некоторого молчания, Семён Иосифович потёр кулаком глаза, как бы пряча слезу, тяжело вздохнул и внятно сказал:
– А вот на всех сразу, перечисленных вами должностях, и буду работать. Дай вам Бог здоровья, при пацанах работать всегда мечтал, до войны мне свои двойняшки во всём помогали…
НИИ, научно-исследовательский институт угольной промышленности, после освобождения от фашистов понемногу восстанавливал свою деятельность в одном из уцелевших трёхэтажных зданий. И, как и до войны, территория НИИ была режимной, окружена кованым, с острыми пиками и колючкой, забором и проходной, где бабки-ВОХРовки с револьверами на поясе беспробудно гоняли чаи. Пацанам за ворота выходить запрещалось, кроме организованных выходов в школу под надзором активистов из старшей группы.
Но какие такие заборы и бабки-ВОХРовки могли удержать пацанов «на зоне» (как они величали территорию НИИ), доставленных в детдом под конвоем из голодной, но вольной жизни? Вся округа из частного сектора стонала от таких соседей, как полторы сотни малолетних сорвиголов, считай, преступников. Особенно во время созревания урожая на охраняемых цепными псами приусадебных участках и садах.
Когда в детдом прибыла очередная семейная пара куркулей с жалобой на пацанов, собравших без спросу опавшие с дерева яблоки, «чтобы, значит, оплатили им утрату – ведро яблок и саму цибарку», навстречу им вышел Семён Иосифович в военном френче с погонами капитана и знаком гвардии, вся грудь в орденах, и, дрожа от ярости, прошипел сквозь зубы этим жлобам:
– А вы сами принесли сиротам хоть пару яблочек? Всё на базар тащите! За прилавком стоишь, сука, мятые рубли собираешь? А с автоматом в руках из окопа в атаку никогда не выскакивал?
– У него – астма! Он освобождён от фронта по заболеванию! – вступилась за толстого, пучеглазого, лысого мужа хозяйка сада.
– Ещё раз придёте жаловаться на мальчишек, спущу на вас собак! Чтоб близко даже не подходили к проходной, или я за себя не ручаюсь, я – контуженый! Так и своим соседям-кугутам передайте: на сирот жаловаться – не сметь!
Перво-наперво на новом месте Семён Иосифович обустроил в подвале, рядом с котельной, плотницкую, где сделал для себя выгородку, вроде каморки, с топчаном и столом. Потом он избавил себя от костылей и смастерил самодельный деревянный протез на ремнях, как у Джона Сильвера из «Острова Сокровищ».
Но выходить на сцену в роли аккомпаниатора на деревяшке он стеснялся и считал показухой, выжиманием слезы. Вот тут он и достал из фронтового вещмешка своё сокровище: хромовые офицерские сапоги. В левый сапог он вмонтировал деревянный протез и перешил голенище таким образом, что крепящие к культе ремни были почти незаметны. С правым сапогом проблем не было, пустоту в носке от укороченной ступни он заполнил ватой. На выступлении Семёна Иосифовича всегда усаживали на стул заранее, а свою хромоту он научился умело маскировать. И со стороны зрителей виден был симпатичный, черноволосый артист в щегольских по тому времени сапогах.
Многие женщины «ложили на Сёму глаз», но после предательства жены он не видел женщин «в упор». Ведь она обрекла его на позицию «живого трупа». Она запретила ему объявиться в живых, чтобы не потерять пособий и чтоб он не мешал ей в новой семье. И вот, зная о том, что где-то растут без отца двое его сыновей с чужим «папой», сердце его постоянно болело и он искал выход из этого положения в том, что всю свою любовь отдавал беспризорным пацанам.
Давать концерты раненным бойцам и в эшелонах поездов, следующих на фронт и в госпитали, Дора считала святым долгом и поэтому репетициям и подготовке новых номеров уделяла всё своё личное время. Так она создала и танцевальную труппу из мальчиков и девочек. Руководить группой «Венгерские танцы» она поручила наиболее способному исполнителю её постановок – Антону.
Как ни странно, главная проблема в этих начинаниях состояла в том, что «артистов» не во что было одеть и обуть.
Для школы и «на выход» у детей была кое-какая форма и обувь. Но, в остальное время они носили обноски, штопаные-перештопаные и бегали… босые. Просто на ночь, перед сном, все кое-как, холодной водой, мыли свою «обувь» – босые, исколотые, изрезанные, в болячках, ноги. Не только мальчики, но и девочки. Добывать для детдома пищу и одежду было главной задачей Доры Борисовны, и в тресте к её просьбам уже привыкли и даже иногда подкидывали помощь, например, при распределении «американских подарков».
«Американские подарки» – это такая помощь от наших союзников. Эти запаянные парафином картонные коробки включали в себя всякую консервированную снедь: галеты, мармелад, шоколад, сгущёнку, колбасный фарш, яичный порошок, сигареты и даже… презервативы. Естественно, что распределяли такую «халяву» только парторганы и исполкомы (не забывая себя, любимых), кое-что перепадало (но уже за деньги!) школьным учителям, чиновникам всех рангов и профсоюзам. И даже – в госторговлю! Хотя американцы планировали свою бескорыстную помощь, как ПОДАРКИ.
Однажды трест «Макеевуголь» поделился такими подарками и со своим подшефным Детдомом №3. На всю ораву в 150 человек воспитанников и десяток лиц обслуживающего персонала трест выделил аж 6 коробок «подарков», мешок яичного порошка и мешок сухого молока. Выходило по 2 коробки на каждую группу по 50 человек: младшую, среднюю и старшую.
Все коробки вначале затащили в комнаты к Доре, где она проживала с двумя собственными детками 8 и 10 лет (они проживали за госсчёт, как детдомовцы). Потом, на ужине, всем положили на блюдце по микроскопической дозе мармелада, шоколада и всяких разных паштетов и галет. Зато омлет и молоко ели целую неделю!
В ответ на необыкновенную щедрость дядь из «Макеевугля» Дора повезла своих «артистов» прямо в актовый зал треста дать им концерт самодеятельности.
И тут произошло нечто необыкновенное, называемое на Кавказе «алаверды»!
После окончания концерта на сцену вышел какой-то профсоюзный «важняк» и промычал что-то вроде благодарности за испытанное удовольствие от ребячьих талантов и махнул рукой кому-то за сцену. Тут же на сцену вышли две тёти и объявили, что профком треста дарит гармонисту ценный подарок (вручили Семёну коробку!), а всем артистам – билеты в кинотеатр «Горняк» на завтрашний утренний сеанс. Будет показан фильм «Два бойца».
Их выступление было встречено насупленным молчанием артистов, аплодисменты раздались только в зале. И тут из шеренги артистов вышел вперёд Антон и обратился к сидящей в первом ряду Доре:
– Дора Борисовна, чего ЭТОТ (Антон указал на «важняка») придумал? Мы без наших пацанов никуда не пойдём…
Почти одинаковая тяжёлая судьба сплотила детдомовцев. Ведь многие из них не дожили до детдома. Они погибли от голода, переохлаждения, были застрелены при попытке воровства у неприятеля (особенно лютовали румыны! Сами – воры и мародёры, хуже немцев, они были безжалостны). Много пацанов погибло и было покалечено от бесхозных боеприпасов. Но более всего пострадали беспризорные пацаны – это от болезней истощённых голодом и инфекциями неокрепших организмов.
Местная шпана и даже ворьё никогда не связывались с детдомовскими. Опасались. Ибо, если такое случалось, в детдом поступал телефонный звонок в сторожку, к Семёну: «Сёма, бабушка заболела!» «Иде?» «В сквере, на Ворошиловском!» «Едем!»
И тогда на Ворошиловский мчалась переполненная разгневанным народцем Сёмина «пролётка» («линейка»), как у Чапаева, а за ней бежало с кольём, камнями в карманах и чем попало всё население детдома, вплоть до шестилетних, не исключая и девчонок. Городские приблатнённые (по-украински – жуковатыйи. Они выражались так: «Нэ трож мэнэ, бо я – жуковатый, у мэнэ на пузи горобэць выколотый!») после этого неделями прятались по хатам, чтобы своими синяками не выдавать участия в драке и чтобы им не перепало снова, поодиночке.
И вот этот дядька предложил им билеты в кино (очень редкое событие в жизни пацанов!) и сходить в кино без остальных пацанов и девчонок! Да разве ж такое можно?..
Дора Борисовна быстро поднялась на сцену и дипломатично поблагодарила дядю. Но при этом пояснила ситуацию, что без остальных детей, эти дети в кино не пойдут.
Тогда «дядя», в холуйском поклоне, обратился к кому-то в зал:
– Да вот Виктор Иванович, наверное, разрешат нам докупить билеты на остальных воспитанников, а?
В зале ему махнули пухлой ручкой, и дядя торжественно, вторично, объявил о своём благодеянии: «Завтра в 10 утра милости просим в кинотеатр „Горняк“, так сказать, всем личным составом!» Кинотеатр, кстати, был на балансе в Тресте «Макеевуголь»!.. Тут уже захлопали и «артисты».
К Антону подбежали девчонки: «Антоша, тама Сёмый сидит за кулисой и плачет, тебя зовёт!»
В уголке, на скамейке сидел Семён Иосифович с раскрытой коробкой на коленях. В коробке лежали очень красивые полуботинки. Семён удручённо смотрел на них, но не плакал, как это показалось девчонкам, а огорчённо смотрел на подарок.
– Вот, Антоша! Цей подарунок мэни не знадобыться. Бо вже маю чоботы на останне життя… (Дядя Сёма, в волнении, всегда переходил на ридну мову). Дак ты визьмы соби це взуття, тэпэр вже як подарунок вид мэнэ.
– Дякую, дядя Сёма, тилькы воны мэни дуже вэлыки будуть…
– А ты личи, що цэ – як бы твои чоботы. Як бы – на вырост тоби.
Антон обнял Семёна Иосифовича, и они долго сидели молча.
Прошло три месяца. Однажды, прямо в разбитку, где как раз шла «перестрелка» с «немцами» («немцами» быть никто добровольно не хотел, приходилось быть «немцами» по жребию, через считалку: «На золотом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной, немец, хто ты есть такой? (В считалку пришлось добавить «немца»). Прибежал гонец:
– Антоха, позырь, тама бабка твоя знайшлася, сыдыть у Доры. Тебя Дора вызывае! Антоха, бабка, мабуть, шамовку притараканила, не пустая ж приканала до тэбэ, дашь шматок, не затырь, понял?
– Аты не брешешь? Прибожись! – новость была ошеломляющей.
– Скинь штаны та пробежись! Век отца и матери не видать! Сукой буду через Батайский семафор! – клятвы были серьёзные и стоило слух проверить.
По рассказам матери в начале войны, Антон помнил, что у него где-то в Макеевке есть бабушка, которая – мамина мама. Тогда ему было шесть лет.
А когда Антона с крыши вагона, с обеих сторон сразу, взяли в «клещи» дяди в синих фуражках, они забили плотняком шпаной клоповник в КПЗ (камера предварительного заключения) и стали пытать поодиночке: кто, что помнит о родных местах и родителях.
Пацаны, как партизаны, стояли насмерть, легавых они, по наущению взросляков, обязаны были водить (мести пургу – врать!).
Однако, Антон чудом выжил в оккупацию и он уже сам хотел найти крышу над головой. Поэтому, попав в «клоповник» (КПЗ) по пятому заходу, он сразу сообщил всё, что запомнил от матери: фамилию мамы и место, где живёт родня его мамы: город Макеевка.
Так он и оказался в Макеевском детдоме №3. Детдомы в то время, через ЗАГСы, усердно разыскивали родственников своих воспитанников и, случалось, не безуспешно. Так, например, Доре Борисовне не без труда удалось разыскать только по известной в округе фамилии бабушку Антона, едва она возвратилась из эвакуации в Горьковскую область. Переговоры с бабушкой проходили трудно и вначале без участия Антона.
Анна Семёновна, бабушка Антона не имела средств на содержание внука: она не получала пенсию. В то время многие, не имеющие трудового стажа, не получали пенсий (бывшая аристократия, бывшие заключённые, тунеядцы и сельчане, не выработавшие нормы трудодней и приравненные к тунеядцам!). Анна Семёновна, как жена крупного коммерсанта, относилась к «лишенцам» первой категории – «буржуинам», она никогда не работала на «совдепию» (на сатану!) и не хотела хлопотать пенсию (у сатаны) из принципа. Она всю жизнь крутила ручку «Зингера» – швейной машинки, и сама поставила на ноги шестерых детей, после смерти мужа, вернувшегося с войны, ещё той, Первой, – «лёгочником» – он попал под газовую атаку…
Дора Борисовна была членом комиссии ГОРОНО по опекунству и усыновлению Она пояснила, что оформить опеку Анна Семёновна не может, как не имеющая соцобеспечения, а без опекунства она не сможет получить на Антона продуктовые и товарные карточки: замкнутый круг! А без опекунства отдать внука бабушке насовсем, Дора Борисовна не имела права. Порешили, что бабушка напишет заявление и сможет забирать внука Антона на воскресные и праздничные дни в качестве гостевания, до разрешения бабушкой вопроса о её пенсии. (А это, к сожалению, означало – никогда!) С тем и порешили: объявить ситуацию Антону.
Антон постучался (Дора приучила!) и вошёл в кабинет Доры. На стуле перед ней сидела пожилая, хорошо одетая, женщина (портниха, ведь!).
– Вот, Антоша, радуйся! Это твоя бабушка! Мы нашли Анну Семёновну и теперь ты сможешь ходить к ней в гости… – объявила Дора Борисовна, подойди к ней!
Антон неспешно, без эмоций, подошёл к женщине, которая обняла Антона и заплакала. За её спиной Дора подавала Антону знаки: «Обними бабушку, скорее!»
Но Антон был в непонятках: «Как же так? Других детей забирали из детдома насовсем домой, когда находились родственники, а его… только в гости?…
– А я вспомнил бабушку! Когда я болел, перед войной ещё, какая-то тётя с огнём ставила мне «банки», а бабушка совала мне под нос жёлтого жирафа, чтоб я не орал…
– Да, да, Антоша! Он до сих пор хранится у меня дома, твой жёлтый, плюшевый жираф! – Анна Семёновна была растрогана: вспомнил-таки внучек её, хотя ему было всего четыре года! Узнал бабушку!
Поскольку Анна Семёновна жила в семи километрах от Макеевки, Дора послала за Семёном Иосифовичем, чтобы взял у Готлиба (Завхоза института) линейку (пролётку) и отвёз Антона с бабушкой к ней, на её рудничный посёлок Бурос, в её собственный флигель. Это был небольшой домик в углу двора, в котором, до революции жила бабушкина прислуга. А когда пришли красногвардейцы и выдрали у Анны Семёновны с мясом серьги из ушей, она «подарила» два краснокирпичных дома школе, для учителей, а сама переселилась с шестью детьми во флигель.
НИИ (институт) имел свой «транспорт»: двух лошадей, грузовую бричку и лёгкую, «пассажирскую», на рессорах, повозку – линейку. Марк Васильевич Готлиб, завхоз НИИ, без проблем давал свой «транспорт» детдому в обмен на уход за лошадками и хлопоты по очистке конюшни Семёном (Сёмым!), в чём ему, с огромным удовольствием, помогали не только пацаны, но даже девочки из старшей группы. Жеребцам они дали женского рода имена: Сирота (Он?, она?) и Звёздочка за белое пятно в виде звёздочки на лбу. Они охапками носили лошадкам траву, тщательно собирая и подсушивая, на всей территории НИИ.
Но вот подошло время идти в школу. Для Доры это была головная боль, похуже даже, чем дисциплина в детдоме и добывание пропитания и одежды.
Дело в том, что большая половина воспитанников были так называемые – «переростки», которых школьные учителя называли – «мучениками» и, скрепя сердцем, выставляли им, без опросов у доски, тонюсенькие тройки. Это были дети, которые не учились в школе во время немецкой оккупации или беспризорники. Их, по возрасту, садили сразу в третий, (А а то и – в четвёртый!) класс!, минуя первый и второй, по негласному правилу: спровадить детдомовца в РУ (Ремесленное училище, в народе – ростовский урка), даже после третьего класса, со справкой, что он «ученик четвёртого класса». Так, например, рядом с Антоном на школьной парте, в третьем классе, сидел Валька Бугаев, четырнадцатилетний пацан, с боевой медалью «За отвагу» на груди! Тогда это было оч-ч-ень серьёзно и ни один учитель не отважился бы поставить Вальке двойку: Валька, в открытую, носил трофейный тесак и его, как огня, боялись все жуковатые и местная шпана. Говорили, что некоторых Валька уже пырнул.