А уж раскидываемые моими дружинниками повсюду небольшие квадратные дощечки с вбитыми в них гвоздями, ужасным изобретением, от которого отказался еще Александр Македонский! Я не брезговал ничем, чтобы отвадить любителей потрепать мне нервы. В лесу, на узких тропах, дружинники копали волчьи ямы, расставляли самострелы, подвешивали обрезки бревен и вообще использовали полный набор партизанских гадостей, мастером на которые оказался мой телохранитель.
Не прошло и дня с момента установок первых гадостей, как группа всадников из замка графа Шарона, погнавшись за оленем, угодила на «минное поле» из досок с гвоздями. Случившееся видел один из крестьян, проходивший мимо, он и поделился впечатлениями со старостой, а тот со мной.
Кстати, всем деревенским было запрещено ездить на лошадях и появляться в лесу без объявления причин введения таких мер. Впрочем, крестьяне сами вскоре поняли, почему нельзя никуда ходить, но, понятное дело, помалкивали, а дружинники работали только попарно и никому не показывались на глаза.
Староста рассказал мне, как гнавшиеся за добычей охотники неожиданно, в несколько секунд, превратились из организованной и слаженной группы в мешанину людских и конских тел. На первых упавших лошадей падали другие, и только последние ряды успели затормозить.
Этим же вечером ко мне в замок ворвался взбешенный граф Шарон, потерявший в моей западне пятерых переломавших себе руки и ноги рыцарей, а также множество отличных лошадей. Он потрясал передо мной доской с гвоздями, говоря, что это моих рук дело.
Спокойно выслушав орущего графа, я ответил, что в последнее время на мои земли повадились приезжать разные негодяи и что за их действия я ответственности нести не могу, более того, сам страдаю из-за гадостей, которые они мне устраивают.
Больше всего меня возмутило то, что на мой вопрос, что вообще понадобилось людям графа на моих землях, он только выругался и, угрожая мне скорой расправой, вылетел из замка. После его отъезда я усвоил урок, и теперь замковая решетка всегда была опущена.
Моя предусмотрительность оказалась не напрасной: уже на следующее утро возле нее толпились разгневанные вассалы другого графа. Уехали они с теми же моими заверениями, что швали на моих землях развелось немерено, и если уважаемые господа узнают, кто это так мне пакостит, то пусть скажут: я немедленно повешу этого мерзавца.
Поразмыслив, я вызвал к себе всех дружинников и на плане местности отметил, где, как, в каком количестве и какие были установлены ловушки, потому что если нападения прекратятся, то к весне нам самим придется их снимать.
Прошел ровно месяц, пока до всех местных аристократов и их вассалов дошла одна простая мысль: кто сунется на мои земли, тот как минимум потеряет хорошую лошадь. Многие дворяне пытались ездить в одиночку или по двое, чтобы гадить мелкими партиями, но прилетавшие неизвестно откуда болты убивали их лошадей. На возмущенные требования возместить стоимость потерь я сокрушенно заявлял, что, дескать, браконьеров у меня в землях развелось просто видимо-невидимо, сам сижу в замке и никуда не езжу из боязни за свою жизнь.
В общем, за этот зимний месяц я стал самой популярной и посещаемой многочисленными разгневанными господами личностью. Самое интересное, что и крестьяне, почувствовав свою силу, уже три раза сами отгоняли солдат, пытавшихся приблизиться к деревне. Десятки натянутых луков и арбалетов, пусть даже в не очень умелых руках, могли поколебать уверенность любого налетчика.
Староста наведывался ко мне все чаще, и с каждым разом его гордость за своего господина становилась все больше. Он делился такими новостями, о которых раньше никогда бы не стал мне говорить. Оказывается, крестьяне из соседних селений с завистью смотрят на моих крестьян, ведь их хозяева не дают им земель в аренду и барщину не отменяют, а уж чтобы оружие раздали и сказали, что наградят самых метких, – такого вообще никогда не было.
Деньги, вырученные от продажи зерна, собранного с арендованных у меня полей, позволили моим крестьянам не бедствовать этой зимой, а вполне спокойно переносить пусть и не сильные, но морозы. По меркам моего мира их морозами называть не стоило, но для местных температура в минус десять была серьезным испытанием.
Староста также поведал, что, несмотря на холода, постройка мельниц продолжается и буквально через пару-тройку месяцев, когда станет теплее, мы можем попробовать запустить их. Мельницы поглощали мои деньги со скоростью электрического насоса, но останавливаться было поздно – слишком много я в них вложил. Я до сих пор радовался тому, что прокрутил тогда торговцев, полученные от той моей аферы деньги позволили мне безбедно жить всю зиму, к тому же и поступления от Шумира постоянно росли, а еще были оброки, которые платили крестьяне.
Радовало меня одно: до всех, кроме графа Шарона, уже дошло, что лучше не появляться на моих землях, а этот тупой граф по-прежнему носился по моим землям, терял лошадей и людей, но все равно с упорством дуболома искал того, кто раскидывает ловушки по дорогам.
«Вот ведь маньяк», – думал я, в очередной раз выпроваживая его от своих ворот, когда он уже третий раз за два дня приехал ко мне с требованием заплатить за сломавшую на моих землях ногу лошадь.
Устав интересоваться, что он делал на моих землях, я просто говорил, чтобы граф поймал того, кто разбрасывает ловушки, и стряс с него деньги за всех когда-либо павших и покалеченных лошадей. Граф опять скакал и искал призраков, которых уже давно не было: вся моя дружина прекратила партизанскую деятельность, так как, кроме графа, никто больше не хотел терять дорогостоящих лошадей.
Когда у меня вроде бы наступило небольшое затишье и я спокойно предавался тренировкам на свежем морозном воздухе, Жан однажды утром оповестил меня, что возле опущенной замковой решетки ждет солдат в странных доспехах.
Мы с Роном переглянулись и отправились посмотреть на этого странного солдата.
Солдат был действительно странный: и его лошадь, и он сам были в броне непривычного для меня фасона и цвета. Только быстрые и опытные глаза Рона точно установили его национальную принадлежность и вид занятия.
– Таронский наемник, – процедил он два слова и сплюнул на землю, выражая свои чувства.
– Пошли спросим, чего ему надо, – удивленно сказал я, дожидаясь, когда дружинники поднимут решетку.
Наемник спокойно заехал в замок и, оглядываясь по сторонам, подъехал к нам.
– Эй, падаль, позвать мне барона Крона, – раздался его голос.
Один мой кивок Рону – и лежащий на земле наемник разговаривал уже совершенно другим тоном.
– Кто такой? Кто послал? Зачем нужен барон? – сократил я свою речь для простоты.
Наемник нервно дернулся, когда наконечник копья нубийца легко коснулся его шеи.
– Тес, наемник «Волков Таросса», – быстро заговорил он, – приехал за ежегодной платой за охрану к барону Крону. – И добавил от себя, пытаясь выказать храбрость: – Барон, как узнает, что вы со мной сделали, запорет вас до смерти. Они с моим командиром старые друзья.
Я хмыкнул – вот и странная строка в гроссбухе барона под названием «охрана» нашла свое объяснение, теперь надо выяснить, что же она включала в себя.
– Ну, допустим, барон умер, и я его наследник, – спокойно ответил я наемнику.
Воин недоуменно посмотрел на меня, а затем на Рона, ища подтверждения моих слов. У нубийца всегда был один стандартный ответ на все вопросы, его он и дал наемнику, стукнув его пяткой копья по ноге, в той части, где не было доспеха.
Наемник взвыл и покрыл нас матом, на мат у нубийца был все тот же универсальный ответ на все случаи жизни, и воин покатился по земле, когда Рон, с виду вроде легонько, заехал ему между ног.
– Ты, наверное, мазохист? – спросил я у катающегося по земле наемника. – Тогда тебе не к нам надо, а в соседний замок, к графу Шарону.
Наемник, будучи уже ученым, рта не открыл, только с ненавистью посмотрел на нас обоих.
– Как смотрит, – восхитился Рон, – у меня прям мороз по коже.
– При такой холодине не только у тебя, – съежился я от ветра, все же тренировались мы не в теплых куртках. – В общем, быстро давай рассказывай, какая такая плата и за что тебе барон должен платить, – поторопил я наемника, – не видишь, мы тут мерзнем на ветру.
Наемник поднялся и голосом, полным злости, ответил:
– Барон Крон платил командиру Тарросу пятьдесят кесариев в год за охрану земель.
– Ух ты, – удивился я, – а от кого вы его охраняли?
Наемник удивленно ответил:
– От герцога Нарига, конечно.
Рон громко хмыкнул, я тоже не смог сдержать такой же звук.
– Ну тогда передай своему командиру, что он «успешно» справился со своей охраной и барона Крона убили люди герцога. А я барон Максимильян, его наследник, и мне не нужна такая охрана, от которой нет никакого толка.
Наемник взобрался на лошадь и, уже отъезжая, крикнул нам:
– Командир так дело не оставит, ты заплатишь за оскорбление, щенок.
Идя назад на тренировочное поле, я пытался разжалобить Рона, чтобы он не был ко мне так строг:
– Вот видишь, Рон, меня все щенком обзывают, а ты все балбесом и неумехой.
Нубиец шутку не воспринял и, приказав поднять тяжеленный железный прут, который заменял мне тренировочное копье, сказал:
– Пока не убьешь десятка два-три нахалов, которые при виде тебя не прикусывают языки, так и будешь у меня балбесом и неумехой, а у них щенком. А теперь покажи мне, как нужно защищаться от всадника.
Вечером, созвав совещание из Штыря, Рона и Дарина, я поделился с ними утренними новостями.
– Видел я этих мерзавцев раньше, – заметил гном, – каждый год приезжают за данью. Они скорее от себя защищают, чем от герцога. У них отряд в пятьдесят клинков, так что, Макс, жди гостей. Таросс действительно никого не прощает, если вопрос касается денег.
– Пятьдесят клинков – это серьезно, – нахмурился Рон.
– Был бы замок нормальный, перестреляли бы всех, – с сожалением сказал ветеран, – а то решетка просто смех, да и только, четыре лошади вырвут на раз.
– Если запремся в замке, они всю деревню разрушат, – откликнулся я, – нужно что-то другое придумать.
Мыслей ни у кого не было, потому что пятьдесят клинков – это действительно серьезная сила, и уж точно не нашими десятью дружинниками, едва умеющими держать копья, было ее останавливать.
Так ничего и не придумав, мы с подавленным настроением разошлись. Больше всех переживал Штырь: он считал, что недостаточно интенсивно тренирует бойцов, раз господину барону приходится самому придумывать, как расправиться с наемниками.
Лежа в кровати, я поглаживал плечо лежащей рядом девушки и вспомнил, что она за ужином проронила всего несколько слов, остальное время молча подавала еду и питье. Поскольку тогда я был погружен в свои мысли, то не заметил ее состояния.
– Сатти, милая, почему ты печальна? – спросил я, целуя ее в шею.
– Все хорошо, господин, – ответила она тихо.
На этот раз я решил выпытать у нее подробности: сегодня я устал не слишком сильно, и силы продолжать разговор были.
– Я же вижу, ты в последнее время сама не своя, не улыбаешься и меня сама перестала целовать, – неожиданно вспомнил я.
Девушка вздрогнула и затряслась. Она плакала.
– Что случилось, моя хорошая? – спрашивал я, успокаивая ее и гладя по голове рукой.
– Вы рассердитесь, господин, – сквозь рыдания услышал я.
– Вот если ты сейчас не успокоишься и не расскажешь мне, что случилось, то я точно рассержусь. – Я сделал свой голос немного строже.
Уловив изменение тона, девушка перестала плакать и, вытирая руками лицо, села на кровати, повернувшись ко мне.
– А вы точно не рассердитесь, господин? – спросила она.
Хотя я устал ей повторять, чтобы она называла меня Максом или Максимильяном, Сатти до сих пор так ни разу меня по имени не назвала.
– Говори, милая, – подбодрил я ее.
– У меня свадьба назначена этой весной, а я у вас служу, и вы меня заставляете ублажать вашу плоть, – запинаясь и стараясь не смотреть мне в глаза, заговорила она. – Крис говорит, не бывать свадьбе, если я от вас не сбегу. А я ему говорю, что не могу сбежать, так как вы рассердитесь и велите отца с матерью повесить. А он говорит, что тогда не бывать свадьбе, а я его очень люблю, потому что он хороший.
От ее слов у меня возникло такое чувство, будто мне вскрыли грудь, достали из нее сердце и при мне разрезали на части.
Стараясь оставаться спокойным, я переспросил, в бессмысленной надежде на то, что, может, я ее не так понял:
– Сатти, ты говоришь, что я заставляю тебя спать со мной?
Девушка посмотрела на меня, как на лунатика, и ответила:
– Конечно, заставляете. Я ведь Криса люблю, а он из-за этого отказывается на мне жениться.
По извлеченному из меня сердцу еще раз провели ножом. Я неверяще посмотрел на Сатти, девушка была абсолютно серьезна.
– А зачем же ты согласилась на работу в замке, в первую ночь легла со мной в постель и вообще зачем заговорила со мной на празднике? – Спокойствие давалось мне с огромным трудом.
Чтобы не накричать на девушку, я вынужден был с силой сжать кулаки, так, чтобы ногти впились в ладони до боли.
– Так ведь вы наш господин, вам нельзя отказывать, вы и папу и маму можете повесить, и братиков тоже, – залепетала девушка, почувствовав мое состояние, все же мы провели вместе более двух месяцев. – А на празднике я к вам подошла, чтобы поблагодарить за спасение, отец сказал, с меня не убудет, если господина отблагодарю.
Я смотрел в ее совсем недавно родное и любимое лицо, понимая, что еще минута – и я не смогу сдержать себя.
– Поправь меня, пожалуйста, если я в чем-то ошибусь, – прохрипел я, решив поставить для себя все на свои места. – На празднике ты ко мне подошла по просьбе своего отца, в замок пришла потому, что боялась меня, спала со мной на протяжении этих двух месяцев по принуждению – тебе это не нравилось, потому что ты любишь Криса и хочешь за него замуж? Я все правильно изложил?
Девушка даже обрадовалась моим словам:
– Все правильно, господин, вы так все подробно объяснили, просто удивительно, как правильно.
Внезапно я успокоился, девушка тут была совсем ни при чем, это я возомнил себя Казановой и покорителем девичьих сердец. Прокашлявшись, чтобы избавиться от комка в горле, я сказал ей:
– Ты хорошая девочка, Сатти. Поэтому завтра Марта даст тебе расчет и премию от меня, на вашу с Крисом свадьбу. Ты можешь вернуться к Крису и быть счастливой.
Девушка сначала обрадованно засмеялась, но потом нахмурилась:
– А вы не рассердитесь? Не будете наказывать моих родителей?
– Поверь, Сатти, наказывать я никого не собираюсь, – закашлялся я, мне никак не удавалось избавиться от того комка.
– Вы такой хороший, господин, – засмеялась девушка. – Хотите, я еще раз с вами?
– Нет, сегодня больше не хочу, – ответил я. – Заболел, наверное. Ты ступай к себе, не хочу тебя заразить.
Девушка обеспокоилась:
– Правда? Может, мне вина принести, с пряностями? Оно вам быстро поможет.
– Нет, Сатти, все нормально, иди к себе, завтра все будет хорошо, – снова закашлялся я.
– Ну ладно, – серьезно ответила девушка. – Вы правда не сердитесь, господин?
– Иди уже, – едва не рявкнул я на нее, ком в горле стал непереносимым.
Девушка вылетела из постели и, быстро одевшись, выбежала из комнаты. Встав, я закрыл за ней дверь на засов и упал в кровать – проклятый комок вырвался из меня вместе с потоками слез. Было невыносимо стыдно и больно узнать, что девушка, к которой я так привязался, спала со мной только из-за боязни, что я наврежу ее родителям. Уязвленная гордость и растоптанное самолюбие выливались из меня наружу с каждой слезой. Когда слезы закончились, я перевернулся на спину и понял, что сегодня уже не засну.
Одевшись, я вышел из замка и легким шагом побежал по четвертой, самой сложной полосе препятствий. Странно, но первый круг я преодолел так легко, словно бежал по первой полосе, препятствий я просто не замечал, хотя бежал почти в полной темноте. Я механически переставлял ноги, внутренне убеждая себя, что с каждым кругом буду забывать кусочек из того, что было у меня с Сатти. Настраивая себя, я бегал и бегал и через какое-то время действительно начал чувствовать себя лучше. Обрадовавшись, я еще более ускорил бег.