— Почему ты о нем вспомнил? — задумчиво спросил Рэми, отказываясь отдавать магическую вещицу.
— Заказали Армана.
Слова дошли до разума не сразу. А когда дошли, воздух вдруг сгустился, и Рэми на миг покачнулся. Армана вновь хотят убить? Ну и что? Только дышать легче не становилось, а Аши почему-то молчал и не спешил вмешиваться. А где-то внутри приоткрылась вдруг укутанная рунами дверь и оттуда поманило таким холодом, что Рэми вмиг пришел в себя и смутился, когда понял: все это время учитель молчал, смотрел внимательно и будто ждал чего-то...
— За что? — выдохнул Рэми раньше, чем понял, насколько глуп этот вопрос. И сразу же пожалел, отворачиваясь. Он сам выбрал держаться от Армана подальше, вычеркнуть и его, и Мира из своей жизни, так что достаточно! Всем не поможешь... Всех не спасешь! А Арман взрослый сильный мужчина, воин, сам справится.
— Откуда я знаю, — пожал плечами Урий. — Но я знаю другое.... Раз в году, в праздник первого снега, Арман напивается до отключки. Все об этом знают. Как и о том, что отряд в этот день со старшого глаз не спускает, чтобы тот куда не влип... Хоть Арман о слежке даже не знает.
— И... — выдохнул Рэми, на миг задумавшись.
Что за боль жрет сильного и гордого дозорного в этот день? Да еще настолько сильная, что надо утолять ее вином...
— В такие дни он идет в дом веселья, заказывает целый зал и пьет до умопомрачения. Только мужик он сильный, и пьяный умеет быть опасным. И разума никогда не теряет. А в этот раз потерял. Вспылил на девчонку-рабыню, да и не заметил, как свой драгоценный амулет потерял... Слышал я, что вещичка эта была последним подарком его погибшего брата и что, проспавшись, Арман за амулетом сам пришел. Все углы в доме веселья облазил, слуг опросил, да амулета не отыскал... Что и понятно. В тот день в доме веселья был один наш друг. Как он там оказался, дело десятое, но вещичку он подобрал. Хотел было Арману вернуть, да вот только забывал как-то. А как пришел заказ на дозорного... вещичка та перепала мне.
Почему слушать это так больно? И стыдно? И в то же время сладко... Будто знал Рэми, кого и что оплакивает Арман в тот день, будто это знание грело душу… но греть не могло. Не могло быть хорошо, когда кому-то плохо, а было. И вновь приоткрылась закрытая намертво дверь, а Рэми сжал зубы, отдаваясь под власть нового видения:
Льется через окна лунный свет, бьет по глазам. Обжигает белоснежный свет из родных глаз:
— Пойдешь со мной, Нериан, — голос родной и чужой, вновь неверие... Этого не может быть...
— Нет, не могу... Не хочу! А-а-а-ар!!!
Удар. Неверие... Разве так может быть? Кровь на губах, тихий стон, и вновь удар об стену... Больно... Почему ты мне делаешь больно, дядя!
— Продолжай... — выдохнул Рэми. А потом вдруг спохватился, схватил Урия за руку и спросил:
— Почему ты мне это рассказываешь? Зачем амулет Гаарсу? Он пойдёт убивать Армана? — и замер, уже зная ответ и не желая его слышать. Но и Урий ученика щадить не намеревался. И стало опять горько и стыдно. И за себя, и за главу своего рода, и за свою глупость…
Рэми отпустил руку Урия, отвернувшись. Винить некого. Он сам, собственными руками, отдал свою свободу Гаарсу. Поверил… Идиот! Поверил!
— Гаарс попросил меня слегка изменить эту вещицу. И именно он понесет ее в замок.
— И?
— Заладил со своим «и»! Умрет Арман завтра, не чуешь? Магия это, сильная, древняя, и заряжен амулет мною... а с меня клятвы неубийста никто не брал. В твоих руках — безобидная игрушка, в руках Армана... А теперь отнеси это Гаарсу и посмотри, что он сделает.
— Зачем ты мне это говоришь?
— Глава темного цеха решил, что тебе полезно это знать. А еще просил передать, что, если ты не вмешаешься, мы не будем виноваты в смерти Армана.
— С чего вы взяли, что я захочу вмешиваться? — прошипел Рэми, выхватывая у Урия мешочек.
— Ну-ну, посмотрим. Ты можешь идти, на сегодня мы закончили, ученик.
Рэми посмотрел в последний раз на учителя, схватил плащ и выбежал из дома. Ему нельзя встречаться с Арманом... Но и бросить его нельзя, не так.
Выбор, опять выбор!
А вернувшись домой, замерзший и уставший, Рэми сполз по стенке на пол и взмолился: «Ради богов, Арман, будь сегодня осторожен!» И сам удивился, когда показалось, что кто-то ответил: «Буду, Эрр». И, странно, стало вдруг намного легче, а где-то рядом вновь усмехнулся, взмахнул крыльями довольный чем-то Аши.
Чем? Снисходительностью полубог не отличался никогда. А Армана спасал не раз.
***
Это было вчера, а, казалось, было так давно. А сегодня так раздражающе весело скрипела за окном лопата соседского мальчишки, нетерпеливо поскуливала Дина, ожидая, пока друг закончит работу, а Рэми все стоял неподвижно, опираясь ладонями в стол и уставившись в полную яблок вазу, и слушал, слушал, почти бесшумный плач Варины.
Каркнул за окном ворон, и Рэми спохватился, глубоко вздохнул, потирая виски. Голова болела немилосердно. И почему именно сегодня Гаарсу надо было вляпаться во все это? Почему именно Армана он пытался убить? И почему Рэми это так волнует?
И этот выбор… Вчера был выбор — отдавать Гаарсу тот проклятый амулет или нет, прислушиваться к своей интуиции, или нет, а сегодня вновь выбор — спасать Гаарса или нет. Хотя какой там выбор, что он может сделать?
— Рэми, родненький, помоги! — плакала где-то рядом Варина.
Рэми шумно выдохнул. Что же он — не о себе теперь думать надо, о Варине. Об Алисне, о Бранше, о Рисе, которые теряют главу рода. О семье...
— Хотел бы, — беспомощно ответил он, — но чем?
И сам ответил на свой вопрос — надо идти к Арману. Броситься в ноги, просить о милости, и Арман да, скорее всего смилостивится... Но Рэми знал какой ценой и не был готов заплатить эту цену.
Он уже хотел сказать вслух, что поможет, что Варина может не волноваться, как вдруг гостья заговорила сама:
— Знаю, родненький! Знаю, что для тебя этот день значит, — взмолилась она, цепляясь за рукав Рэми, — но к кому мне было пойти? К Бранше? Он дурак, а ты, Рэми, ты умный! Все сделаешь, как надо. Только поспеши, его еще можно спасти...
— Что я могу? — устало спросил Рэми, чувствуя, как его бросает то в жар, то в холод. Проклятье! Ведь уже всё наладилось… Всё. Закончилось. И Рэми успокоился… и вот опять, почему боги так жестоки? — Чего ты от меня хочешь?
— Можешь! Отнеси это в замок повелителя, миленький! — Варена вскочила со скамьи, откуда только силы взялись, порылась в корзине и сунула в руки Рэми небольшой сверток.
— Гаарс важному человеку помог, — быстро шептала она, будто боялась, что Рэми передумает. — Я не знаю, что там было. Миленький, ничего не знаю. Но архан у нас долго дома пролежал, и если бы не мы, кровью бы истек, таким, сомневаюсь, что виссавийцы помогли бы. Рэми, хороший мой, ласковый, напомни ему о долге, может, он сможет что-то сделать... Родненький мой, отнеси это в замок! Сама бы сделала, но сил у меня нет, смелости... И с арханами я разговаривать не умею, а ты все же мужчина... Сильный!
Рэми до крови прикусил губу, посмотрел в расширенные, полные страха глаза Варины, и вдруг понял, что хорошей жизни у него больше не будет. Ловушка захлопнулась, назад пути нет.
Он развязал шнур на свертке, развернул на столе кусок ткани и устало посмотрел на небольшой округлый амулетик на кожаном шнурке. Удивляться сил не осталось: на амулете свернулся клубком какой-то зверь… и Рэми не сомневался, что это за зверь. Барс, значит… от судьбы не уйдешь.
«Не ходи, — пытался урезонить Аши. — Гаарс всего лишь убийца, которому нужен лишь твой дар. Ничего более…»
И Рэми, увы, знал, что он прав…
Но как не пойти, если совесть замучает. Хоть Гаарс и убийца, наемник, а Рэми-то он недавно помог...
— Встретишь моих? — устало спросил он, крепко, до рези в ладони, сжимая проклятый амулет.
— Спасибо, Рэми, спасибо, родненький, — Варина спрятала бледное лицо на плече Рэми. — Кому еще мне довериться?
И под издевательскую трескотню сороки Рэми обнял ее за плечи, почувствовав вкус горечи. Будто расставались они надолго. Будто та самая мирная жизнь, к которой Рэми уже успел привыкнуть, вот тут и закончилась.
— Мне надо идти, — ласково ответил он, сажая Варину на скамью. — Позаботься о Лие и матери.
Вот и все... Так смешно. В морозный день под стрекот сороки. И опять дорога Рэми в тот замок, откуда он совсем недавно так постыдно бежал…
***
Холодно… и как-то жутко. Жрет изнутри совесть, едва не катятся по щекам слезы. Арханы, высокорожденные, они безжалостны. Что им жизнь какого-то рожанина? Им убить, что червяка растоптать. Не стоило отправлять Рэми в замок… ведь если с мальчиком что-то случиться, Варина этого себе не простит. Никогда…
Тихо поскрипывал под поводьями снег. Поругивались, топотали и приплясывали, пытаясь согреться, у ворот стражники, ожидали за углом путешественников повозки. Пытаясь унять тоску, Варина судорожно вглядывалась в лица прибывающих. И все боялась пропустить, хотя и глуп был этот страх. Куда денутся две женщины в незнакомом городе?
Холодно-то как… Хорошо хоть Рис остался дома, с Бранше. Не удумали бы чего… а то что один, что другой, как два ребенка.
Бранше появился у них всего пару лун назад. Толстый и шумный, веселый и такой милый… мягкий как булочка. И забавный… только вот довериться ему никак… Шальной он какой-то, ребячится слишком.
А совсем недавно, луну назад, в первый раз пришел к ним Рэми… совсем иной. Тонкий, бледный, волосы-то темные, а глазищи… темный омут, вот все девки в округе в этом омуте и утонули. Тогда Рэми едва на ногах стоял, а все равно внутренней силы в нем столько было, что Варина сразу поняла — еще один мужчина в доме появился. Взрослый и дельный, хоть и мальчишка совсем: Гаарс говорил, ему всего семнадцать стукнуло. И что с одиннадцати Рэми на себе семью тащил. В одиночку.
А какую луну назад случилось что-то. Может, поссорился Рэми с местным арханом, может, натворил что-то, почему Рэми из родной деревни бежать пришлось, Варине не говорили. И явился к ним Рэми едва живой, с трудом оклемался, а потом часто шушукался о чем-то с братом, Гаарсом, и ходил какой-то странный, задумчивый. Будто носил на плечах огромную ношу. А позднее Гаарс сказал, что Рэми в их род вошел… вот так просто они стали кровниками… просто ли?
Рэми казался гордым лебедем среди простых гусей, ему бы арханом родиться, гордым своей кровью, наверное, такой бы правил иначе, чем некоторые, с умом и достоинством… но боги жестоки и родился этот лебедь посреди обычного гусятника.
Не выдерживая ожидания, Варина взобралась на стену. Слепила белизной, переливалась серыми тенями под стенами равнина. Медленно продвигалась по змее тракта очередь из саней. Быстро спрыгивали с козел возничие, бежали к будке дозорных, подавали какие-то там бумаги, платили за въезд в город, за томившийся в санях товар. Что-то кричали ожидавшие товар купцы, ссорились, грозились, орали на возниц, с подозрением осматривая обледеневшие мешки. И вновь двигались к воротам новые сани, и вновь шуршали в замерзших пальцах бумаги, и вновь сыпались в шкатулку монеты…
Подбегавшие прислужники отвозили сани в специально для этого поставленные возле ворот сараи, наскоро меняли их на повозки: на расчищенных городских улицах саням не проехать.
Ругались дозорные и купцы, споря о налогах. Кричали приветственно лавочники, встречая товар. Ожидали подношений богам сидевшие в стороне жрецы в разноцветных балахонах.
Много серебра и меди оставляли богу торговли Вархе и его смешливому брату, Ирае, покровителю путешественников. Быстро наполнялась монетами чаша у ног облаченного в золотистые одежды жреца бога удачи Хея. Доставалось неплохо и богине плодородия — матери Эйме. Но чаще всего люди подходили к жрецу черного Айде, бога смерти, потому что смерти подвластны все: и богатые, и бедные. И даже Варина, уставшая, одуревшая от страха, кинула в деревянную чашу пару монеток: «Смилуйся, о Айде! Не забирай Гаарса…»
Жрец не слышал бесшумной молитвы, но на миг вырвался из сонного оцепенения, кивнул Варине и прочертил в воздухе благословляющий знак. Может, обойдется, и боги услышат? Пожалуйста, пусть они услышат…
Внезапно почувствовав озноб, Варина запахнулась в шерстяной платок и устало посмотрела ставшие у ворот, крашенные яркой росписью сани. Чуть слышно заржала, обрадовавшись скорому отдыху, каурая лошадка, закашлялся усатый возничий. И улыбнулась вдруг сидевшая в санях тонкая девушка, восторженно улыбнулась, открыто, а широко распахнутые темные глаза ее засверкали счастьем и любопытством. Сидевшая рядом с ней строгая женщина, наверняка, мать, подала какой-то лист бумаги подошедшему дозорному, и возничий спрыгнул на расчищенную мостовую, помогая тонкой девушке сойти с саней. И посмотрел с таким восхищением… будто на редкостный цветок, внезапно оказавшийся в его загрубевших, широких ладонях.
Девушка взглядов возничего не замечала. Она все так же с восторгом рассматривала высокие городские стены, впитывала в себя городскую суету, хруст снега под быстрыми шагами. И вздохнув, будто поняв, что не видать ему этого цветка, возничий развернулся к прислужнику, кинув ему монетку. Затем помог женщинам сгрузить прямо на снег немногочисленные узлы, вежливо поклонился попутчицам и направился к дозорным.
И в тот же миг встрепенулась, смахнула с себя оцепенение Варина. Она узнала, не могла не узнать, и глубокий взгляд девушки, и странную, будто аристократическую выправку женщины, и уже не сомневаясь шагнула вперед.
Она не могла обманываться. И когда темный, спокойный взгляд женщины остановился на Варине, по спине пробежал холодок страха. Разговор с матерью Рэми легким не будет.
***
В крохотной камере было тепло и сухо. Тюфяк на полу — свеженабит соломой, остывавшая на грубосколоченном столе еда — вкусной и сытной. Наверное, так ее не кормили никогда. И не заботились подобно этому странному мужчине в неприметной одежде.
Она не знала его имени. Она не знала, кто это. Она не знала, почему он принес ей в первый же день теплую и добротную одежду, почему небрежно бросил на тюфяк одеяло, почему оставлял на вечер свечи. И даже, когда она обмолвилась, что умеет читать, принес ей книгу…
В дорогом переплете!
Она забывалась в исписанных каллиграфическим почерком строках, она читала до изнеможения, пытаясь забыть холодный взгляд серых глаз и четкие, режущие сталью слова.
Помню! Выкуплю! И в полнолуние прикажу высечь так сильно, чтобы никогда ты не смела потешаться над чужим горем!
Новолуние уже так скоро, через пару дней, а что, если она все же ошиблась?
— Он ведь забыл, правда?
— Он никогда и ничего не забывает, — ответил мужчина, забирая поднос с почти нетронутой едой. — Так что молись, чтобы твое предсказание исполнилось вовремя.
Вовремя? А что исполнится он не сомневается?
Ярость. 4. Арман. Чужая игра
Правила игры нужно знать,
но лучше устанавливать их самому.
Анджей Сток
Первый снег лег также и на горы. Укутал вершины, скрыл опасные скалы, спрятал извилистые тропы. Выровнял все и всех.
Снег струился меж сосен одеялом, поблескивал в лунном свете, навевал покой, и захотелось вдруг сложить крылья и нырнуть вниз, в пушистые, обжигающе холодные объятия. Может, станет легче…
Аши знал, что уже не станет.
Устав лететь, он камнем упал в белое марево, поднимая ворох пушистого пуха. Сел прямо на земле, как дитя обнял руками колени и, посмотрев в бездонное, усыпанное звездами небо, взмолился:
— Почему, отец? Почему не даешь ему помочь? Почему я должен его оставить? Почему я не могу изменить нити судьбы Алкадия? Люди меня считают всесильным… но ты… ты сделал меня таким слабым… почему?