— Ты можешь ради меня не славить бога, Амос, — послышался раздражительный голос. — К тому же у меня нет племянника, хотя я и написал ему. У меня никого нет. И доктора мне тоже не нужно, потому что я умер тогда, когда покинул дом моего отчима.
— Они в гостиной.
— Пусть войдут.
Бородач появился в дверях. Ракетт двинулся первым, за ним Джек, а Том, смущенный и надутый, топтался сзади.
— Вот они! — доложил Амос.
При свете свечи они увидели худого человека в красном фланелевом колпаке, сидящего на кровати под старым, зеленым балдахином. Он не был стар, но лицо его было худое и изможденное. У него были хитрые, быстро бегающие глаза с красными веками, и выглядел он так же нелепо, как вся окружающая его обстановка.
Ракетт подтолкнул Джека вперед. Больной уставился на него и как будто обрадовался чему-то. Он протянул костлявую руку. Ракетт вывел вперед Джека, которому пришлось пожать руку хозяина; она оказалась холодной, как лед, и влажной.
— Добрый вечер, — пробормотал он. — Мне очень жаль, но я ведь не ваш племянник.
— Знаю. Но ты ведь Джек Грант.
— Да.
Казалось, что больной чем-то очень доволен. До Джека донесся еле сдерживаемый смех Тома. Больной раздраженно посмотрел на обоих спутников Джека. Затем стал медленно раскачиваться под своим зеленым балдахином.
— Джек Грант! Джек Грант! — бормотал он. Он наверное был не в своем уме.
— Я рад, что ты приехал, племянник! — радостно повторил он. — Хорошо, что ты приехал вовремя. Я сберег для тебя неплохой кусочек земли. Я хочу, чтобы владение осталось в семье, племянник Джек. Ты доволен?
— Как же, очень! — успокоительно ответил Джек.
— Называй меня дядей Джоном. Дай мне руку и скажи: ты прав, дядя Джон.
Джек снова пожал ему руку и повторил сумасшедшему:
— Ты прав, дядя Джон!
Том покатывался в углу, но Ракетт продолжал оставаться серьезным.
Дядя Джон закрыл глаза, пробормотал что-то и откинулся на подушки.
— Мистер Грант, — обратился к нему Ракетт, — я думаю, Джек был бы не прочь закусить после долгой поездки.
— Разумеется, пусть пойдет в кухню с тем молодым кунгуру, который ни минуты не может постоять спокойно. А вы останьтесь, пожалуйста, на одну минуту у меня…
Молодые люди ушли на кухню. Женщина приготовила ужин и они уселись за стол.
— Благодарю богов, что это не мой дядюшка, — заявил Том.
— Помолчи-ка, — сказал, указывая глазами на женщину, Джек.
Они плотно закусили; от последствий попойки не осталось и следа. Затем они вышли на крыльцо, чтобы отделаться от мрачного впечатления гостиной и спальни. Дул ветер, небо было ясным, кое-где пробегали облачка.
— Поедем, — сказал непоседливый Том.
— Мы же не можем оставить Ракетта одного.
— Можно. Он подвел нас. Почему нельзя?
— Потому что нельзя.
Ракетт тоже пришел в кухню закусить. Он попросил женщину принести ему чернила.
— У нас нет их, — ответила она.
— Должны быть где-то, — возразил Амос. — Письмо Джеку Гранту было написано чернилами.
— Я не получал никакого письма, — сказал Джек, обернувшись.
— А, слышишь? Точь-в-точь старый барин. Но ведь вы приехали?
— Случайно. Я вовсе не племянник мистера Гранта.
— Нет, вы слышите? Положительно это у них семейное, от отца к сыну, от дяди к племяннику. Хорошо, хорошо! Как вам будет угодно! — воскликнул Амос.
Том умирал со смеху. Ракетт положил руку на плечо Джеку.
— Оставьте, — сказал он, — не мучьте его и предоставьте остальное мне. — Женщине он приказал, если чернила не найдутся, зарезать курицу и принести ему внутренности, — он сам приготовит чернила из сажи и желчи. — А вы, мальчики, — добавил он, — идите-ка спать.
— Ах, не так скоро, не уезжайте так скоро! Неужели молодой барин так скоро уедет! — воскликнули старики.
— Быть может, я останусь, — сказал Ракетт. — А Джек наверно скоро вернется. Будьте спокойны. А теперь я примусь за приготовление чернил.
Молодых людей отвели в большую, низкую комнату, выходившую в кухню. В ней стояла широкая кровать с чистым бельем и вязаным одеялом. Джек решил, что это кровать стариков, и хотел идти спать в сарай, но Том благоразумно посоветовал не отказываться от любезного гостеприимства.
Он вскоре захрапел. Джек лежал и размышлял, какая сумасбродная штука — жизнь. Том не задумывался ни над чем. Но на Джека часто находили приступы задумчивости. Голова горела, он не мог заснуть. Завывал ветер и снова пошел дождь. Нет, он положительно не мог спать и должен был думать. В Англии всякая жизнь имела свой центр, но здесь этот центр отсутствовал и, казалось, жизнь кружилась в каком-то хаотическом беспорядке.
Так было и с ним. Его жизнь не имела оси. Чего он, собственно, хотел? В Англии это знал каждый. Там была цель: служба, семья, родина. Но здесь не было никакой службы. Для страны никто ничего не делал, только зря хвастались, и все в ней шло своим чередом. Семью любили, но тоже как-то странно и неопределенно.
Но в Англии именно определенность во всем и отталкивала Джека. Ему нравилась австралийская беспечность, но, в конце концов, она начала казаться ему безумством и стала страшить его.
Сегодня ночью ему положительно все казалось безумным. О дяде Джоне Гранте не могло быть даже и речи. Он был очевидно просто сумасшедший. Но все остальное: смерть мистера Эллиса, смерть бабушки, Моника и Казу! И та девушка, которая называла его «своим милым». И все путешествие их! К чему все это вело? Том, так недавно потрясенный смертью отца, теперь веселый, как жаворонок, стремглав летел к мрачной бездне забвения! Дети смерти! Да, так оно и есть. Вандоу была внезапно окутана мрачной и туманной пеленою смерти! Смерть — великий конец и цель; смерть — черная, пустая, страшная действительность, которая всех их поглотит, подобно черному, раскрывающему свои объятия, любовнику. И ради этого люди пляшут, любят, создают и выращивают семьи, обзаводятся имуществом, все ради того, чтобы угостить прожорливую смерть хорошим мясом и здоровыми, белыми костями. Мягкая, горячая постель жгла его; он в томлении разметался на ней. Если бы Моника была с ним! Если бы девушка прошедшей ночи была Моника! Он не знал даже имени той девушки. Она гладила ему волосы как… как Мери! Это сходство поразило его. Как Мери! Да, Мери была такой же кроткой, ласковой и заботливой. И было бы так же темно и так же недолго, но зато страстно и чудесно! Мери… Он с удивлением заметил, что ему собственно хотелось Мери, а не Монику. Или все-таки? Ее тонкая рука! Гибкое тело, такое подвижное, точно у кошки. Нет, конечно, это была Моника, — она первая, сильнее всех и перед всеми, ибо она действительно принадлежала ему, была его судьбой. Он не смел думать о ней. Том продолжал беспробудно спать. Почему же он не мог жить так спокойно и безмятежно, как Том? Почему тело его подвергалось таким мукам? Почему не было с ним Моники? Почему ее не было в эту ночь?
ГЛАВА XVI
Странствования
Мой милый племянник, я не посылал тебе письма, потому что я его вовсе и не писал, хотя, в ответ на это неполученное тобою письмо ты все-таки приехал. Я написал, ибо хотел, чтобы ты приехал и позаботился об имении, но на почту я письма не сдал, потому что не знал твоего адреса, да ты все равно не мог бы приехать, потому что вовсе не существуешь. Я боялся, что умру после продолжительной болезни, но ты приехал, а я еще и не начинал болеть. От изумления я не нахожу слов, но ты без умолку болтаешь с твоим любезным дядюшкой, у которого никогда не было племянника!
Так подшучивал над Джеком Том, когда на следующее утро они собирались снова двинуться в путь. Он не мог забыть дядюшку под зеленым балдахином, рассказывал о нем всем и каждому и изводил Джека своими однообразными и дешевыми остротами. Оба они были довольны отъездом из этого унылого, сумасбродного дома. Джек старался не думать о нем, хотя смутно припоминал, что кто-то раньше говорил ему о чем-то подобном.
Ракетт остался, а они торопились ехать, сильно запоздав уже к одной из теток Тома.
Чудесное утро и верховая езда снова привели Джека в полное равновесие. Женщины, смерть, скелеты, танец смерти, будущее, прошедшее, любовь, родина и огорчения — все это растворилось в лучах яркого солнца. Ему хотелось только ехать, да, ехать по еще мокрому от дождя кустарнику, по свежему австралийскому воздуху. В полдень они добрались до дороги в Джеральдтон и весело отдыхали близ колодца. Все улетучилось, все было забыто, существовала лишь настоящая минута. Здесь, в зарослях, Том снова показал себя с самой лучшей стороны. Он ехал вперед и, зорко поглядывая по сторонам, показывал Джеку то то, то другое, обучая его азбуке великой книги природы. Джек учился охотно. Было так чудесно находиться вдали от домов, женщин, денег и иметь перед глазами лишь деревья, землю и следы дикой, животной жизни. А Том, который, раз начав, охотно говорил, рассказывал ему про поселенцев, про их успехи, неудачи и особенности.
В четыре часа юноши остановились отдохнуть и выпить чаю. Вода еще не закипела, когда они услыхали приближающийся топот лошади. На маленьком пони сидело очень юное существо женского пола в широчайшем платье. Подобной встречи в этих дебрях они ожидали меньше всего.
— Бог мой, — воскликнул Том, — да это же племянница Ma, превратившаяся теперь во взрослую девушку!
Он правильно угадал; кузина была мила, но немного простовата с виду и в разговоре.
— Вы вчера не приехали, как мы вас ожидали, вот я и оседлала Тобби, да и поехала поглядеть, нет ли вас? Как поживают близнецы? Как Моника и Грейс? Хорошо, кабы они приехали!
— Спасибо, они здоровы, — ответил Том.
— Мы уж слышали про вашего Па да про бабушку! Беда-то какая! Хоть бы Моника с вами приехала. В школе она была настоящим бесенком. Мне охота ее повидать!
— Не одна она бесенок, — поддразнил девочку Том, подъезжая поближе к кузине и немножко красуясь перед ней. — Чем же мы плохи, что ты нам не рада?
— Ты совсем не плох, а только с девицей моих лет мне было бы веселее.
— Ничего не поделаешь, случайно я не девица, — пошутил Том. — Но поедем, здесь водится немало бродяг, и нам лучше с ними не встречаться.
Он поехал с ней рядом, предоставив Джеку вьючную лошадь.
* * *
Так уезжали они все дальше и дальше, встречая у всех родственников Джека и Тома грубоватый, но радушный прием. Одним принадлежали огромные, огражденные участки земли, другим — жалкие, маленькие хутора. Иногда по пути попадались заброшенные фермы.
— И подумать только, — сказал Том, — что среди них нет ни одного родственника моей матери. Все они в родстве с Па, или с Ma, большею частью с Ma. — Удивительно, насколько мысль о матери преследовала его. Джеку же было, наоборот, совершенно безразлично, кто был в родстве с его матерью, а кто нет.
Дождь не был настолько силен, чтобы превратить почву в болото, но для ночевки под открытым небом было слишком сыро. Им почти всегда удавалось переночевать под крышей. Если не у родственников, то в каком-нибудь сарае. Важно было только ехать верной дорогой и иметь достаточно хорошего корма для лошадей, чтобы они не переутомились и не стали. Постоялые дворы были плохи во всех отношениях. Даже самые новые кишели клопами. В них неизбежно можно было натолкнуться на грубых, ободранных субъектов.
— Послушай-ка, — спросил Джек, — куда мы не приходим, всюду наталкиваемся на оборванцев. Откуда они, черт возьми, берутся?
— Многие из них занимаются стрижкой овец, — пояснил Том, — и в зависимости от погоды переходят с места на место. Когда стрижка здесь подходит к концу, они перебираются на юго-запад, где свежее. Некоторые ловят кенгуру и торгуют пушниной. За каждую шкуру им платят по полкроны, и это составляет почти регулярный заработок. Многие из них — пильщики. Масса людей занимается здесь собиранием древесной коры для экспорта. Есть дровосеки, возницы. Но почти все они одним миром мазаны, грубые драчуны. Ты же видел их. Они похожи на свои собственные старые, грязные подтяжки: прочности в них больше нет, и резинка поистрепалась. Эти люди работают, пьянствуют, бродяжничают, снова работают, снова пьянствуют и т. д.
— Том, что такое «юнкер»?
— Низкий, четырехколесный, длинный экипаж для перевозки бревен.
— А я думал, что это человек. Почему ты не любишь Ракетта?
— Я презираю его самого и его деньги. Это никому не нужное, вонючее растение. Видеть его не могу. Старый Джордж по секрету сказал мне, что он уезжает, а то я ни за что не бросил бы дома.
— Он ведь ничего плохого не делает.
— Ты уверен? Ma его тоже не выносит, а когда он начинает высокопарно рассуждать с Мери, я готов ему съездить по физиономии.
Том вступал в дружбу со всеми встречными, останавливая их и задавая вопросы. Большинство странников были люди куда-то шедшие, на что-то существовавшие, чем-то промышлявшие. Но встречались также семьи, ехавшие в ближайший поселок за покупками или в гости. Однажды мальчикам попался навстречу отряд конной полиции, разыскивающий сбежавшего преступника. Проехал верхом священник. Мало-помалу дорога становилась им близкой, более близкой, чем когда-либо был свой родной дом.
— Едем дальше! — было обычным восклицанием Тома, когда они несколько дольше задерживались у родных. Он чувствовал себя счастливым лишь в дороге. Им случалось много миль ехать в одиночестве. Но там, где были ручьи, там были и признаки жизни.
Вандоу и все связанные с нею переживания стушевывались все больше и больше. Джек ничего не имел против этого. Он любил землю, дикие места, глушь леса. Только бы подальше от жилья, от вспаханной земли, от поселков! Туда, где можно быть только с самим собой и с девственной землей.
Рассчитав, что на пароход им слишком рано, юноши провели сутки в совершенно безлюдном месте. В глубокой тишине вечера на Джека снова навалилась тоска по Монике, по женщине вообще. И снова ему становилось ясным, что свободы никогда не будет, пока человек обуреваем страстями, желаниями, тоской. Но можно ли отделаться раз и навсегда от всех желаний и страстей?
Он обрадовался, когда дорога свернула к морю. Огромному бледно-голубому морю с незнакомыми ему берегами. Однообразному морю, всегда навевавшему на душу мир, тишину и удовлетворение. Он любил его со всею страстью истинного англичанина и, выехав из наводивших на него жуть зарослей, сразу вздохнул свободно, почувствовал себя как дома.
Вот дорога снова свернула в сторону болот и кустарника, чтобы на следующее утро открыть величественный, беспредельный и неведомый океан, с лазурно-ясным горизонтом, со сверкающими розовыми берегами!
Они приближались к концу своих странствований, приближались к маленькой гавани, к кораблю, к людям.
ГЛАВА XVII
Через два года
Небо, покрытое серыми и белыми облаками, кое-где разорванное яркой синевой. Зеленоватое, с золотистым отливом, пенистое море.
Вблизи — группа островов, немного дальше — крошечный белый парус, быстро приближающийся, подгоняемый свежим и сильным северо-западным ветром. Он появился как бы из-за края земли и вот-вот проскользнет между островами. Моряки на верфи в Фриментле, едва заметив вырисовывающийся среди пенистых волн, величественно приближающийся к ним корабль, знали, что это судно — обычный скотовоз. Несмотря на это, они продолжали наблюдать за ним. При повороте к гавани всем уже стало ясно, что это старая шхуна «Венера»; она весело шла и, поманеврировав немного, причалила к пристани. Вот они! Да, это они, Том и Джек, хотя и родные матери не узнали бы их. Оба до ужаса похожи на своих спутников; небриты, с отросшими волосами, в засаленных, грязных рабочих блузах, придающих им вид подозрительных изгнанников. Но зато, наверно, у них в карманах деньги.
Два, почти три года прошло с тех пор, как они покинули Вандоу. Более трех лет назад Джек, прибыв из Англии, причалил к этой самой пристани. Но он до того изменился, что и сам не смог бы припомнить, каким был раньше.