— Я думаю, лучше всего его привязать, но так, чтобы ему не было больно, — сказал Джек. — Я думаю, что сумею это сделать.
Братья ничего не ответили, но предоставили ему волю поступать как хочет. Джек забинтовал тело больного и привязал к кровати его левую ногу. «Рыжие» равнодушно смотрели на его работу. Казу выпустил судорожно подергивавшуюся руку брата. Джек взял его в свою, успокоительно погладил, затем прошелся по волосатому предплечью, закрепил повязку над локтем, а концы привязал к изголовью. Он был уверен, что поступил правильно. Во время его работы в комнату вошла миссис Эллис и тоже молча наблюдала за ним. Закончив, Джек взглянул на нее.
— Мне кажется, что так хорошо, — сказала она, одобрительно кивнув ему. Затем обратилась к присмиревшим, нескладным братьям:
— Вы можете теперь, в сущности, идти пить чай!
В дверях они столкнулись. Джек заметил, что «рыжие» в одних носках. Выходя, они нагнулись, чтобы обуться. «Хорошая мысль», — подумал он и тоже снял башмаки.
Миссис Эллис пошла за ширмы, чтобы посидеть с бабушкой. Джек потушил свечку со стороны Герберта. Затем уселся на стул и посмотрел на глядевшего в одну точку и корчившего гримасы больного. Он был ему и жалок, и противен. Он вспомнил совет, данный ему ветеринаром: «всякое существо должно иметь к себе доверие, мальчик, тогда ты сможешь делать с ним все, что захочешь. Лошадь или человек, канарейка или кошка — прежде всего нужно доверие».
Поэтому Джек хотел первым долгом заручиться его доверием. Он знал, что весь вопрос был в силе воли, в желании подчинить своей воле волю другого. Но незаметно и ласково.
Он ласково взял тяжелую руку Герберта в свою и тихо произнес:
— Лежи спокойно, совсем спокойно, старина! Я здесь и буду ухаживать за тобой. Отдохни хорошенько, засни! Я не уйду, я останусь с тобой.
Герберт лежал спокойно, как будто прислушивался к его словам. Возбуждение улеглось. Он казался чрезвычайно утомленным, Джеку это было ясно. Ужасно, ужасно утомленным. Быть может, его утомила грубая, лишенная мягкого женского влияния жизнь «рыжих». Он как будто засыпал. Но опять внезапно вскидывался и снова начинались судорожные подергивания, с закатыванием глаз.
Но наложенные бинты, по-видимому, успокаивали его и Джек вновь начинал гладить его руку. Мечущиеся глаза больного останавливались с удивительной ясностью на спокойном, сосредоточенном лице юноши. Джек сидел неподвижно. И снова Герберт утихал, делая нечеловеческие усилия, чтобы заснуть. Джек повторил про себя, напрягая всю свою волю: «Не мучься, старина, не мучься, спи, я тут, возле тебя».
Сидя в глубоком молчании и внушая, он чувствовал будто жизненный поток переливается из его пальцев в тело больного. Он обессилел, устал. А Герберт стал засыпать, по-настоящему засыпать.
Джек сидел в полузабытьи, силы покидали его. Пальцы Герберта были мягкие, словно детские.
Мальчик встрепенулся, почувствовав, что кто-то похлопывает его по плечу. Это была миссис Эллис, выражавшая свое одобрение, при виде крепко спящего Герберта. Потом она вышла из комнаты.
Глядя ей вслед, Джек заметил еще одну фигуру в дверях. То был рыжий Казу, выслеживавший его, как волк. И Джек выпустил из рук тяжелые сонные пальцы больного, но с места не сдвинулся.
Когда он оглянулся еще раз, Казу уже ушел…
* * *
Было поздно, со двора доносился шум дождя и жуткого ветра. Все свечи потухли. Его разбудил голос бабушки:
— Из уст младенцев…
Она читает, подумал Джек, хотя свеча не горела. И удивился, что старушка не спит.
— Я знала отца твоей матери, Джек Грант, — прозвучал тоненький, раздраженный голос. — Он отнял мне ногу. Молодчина, не дал мне умереть. Отнял без сожаления и без хлороформа. Ему-то что? Разумеется!.. — продолжала бабушка. — И ты такой же! Похож на него! Не знаю, что бы я делала всю ночь с этими болванами. Хорошо, что ты здесь.
Джек подумал: боже мой, неужели придется просидеть здесь всю ночь?
— Перед тобою вся ночь, садись сюда, к огню, и устраивайся получше.
Джек поднялся и послушно пошел за ширмы. Кресло все-таки удобнее.
— Да, ты точка в точку, как твой дед, такой же упрямый козел, который мало говорит, но много делает. И никогда у него не было сына. Железный человек. Двух дочерей имел и старшую лишил наследства. Твоя мать была младшей; старшая попала в беду и он выгнал ее, настоящий старый дурак и бессердечный к тому же! Таковы мужчины, если им волю дать. Ты такой же!
Джеку безумно хотелось спать и слова старухи точно кололи его.
— Я бы помогла ей, да сама-то была не старше ее, да и что можно было сделать? Если бы можно было, я бы вышла замуж за ее отца — он был вдовцом в то время — но он женился вторично на другой, а я на пароходе уехала в Мельбурн и вышла замуж за бедного, старого Эллиса.
К чему ей понадобилось все это рассказывать? Он умирал от усталости, но даже если бы он был свеж и бодр, все-таки не пожелал бы выслушивать ее излияния. Но старая ведьма продолжала:
— Мужчины — или дураки, или то, что женщина сделает из них. Лишь годы спустя я напала на след твоей тети Лизы. Она вышла замуж за кого-то из конной полиции, мальчишку он отослал. Мальчик был глуповат и мужу не нравился. Мальчик пропал где-то в лесах. Говорят, что в делах и хозяйстве он был очень ловок и хитер, но странный в обращении с людьми. Одним словом, это единокровный брат Мери; ты видел Мери в Перте. Ее мерзавец-отец был отцом того незаконнорожденного мальчика. Но теперь бедная девочка, равно как и ее единокровный брат — сироты. — Джек глядел умоляюще. Он не хотел больше слушать. Но бабушка внезапно рассмеялась своим заразительным смехом, столь похожим на смех Ленни.
— Ты такой же мешок условностей, как и твой дед, — ласково промолвила она. — Но у тебя сердце доброе. Верно от твоего англичанина-отца. Люди в Австралии черствы, черствы, как кожа буйвола. Ты будешь введен в искушение согрешить, но не унывай! Доверяй сам себе, Джек Грант! Заслужи себе собственное доброе мнение и не обращай внимания на других. Собственному мнению доверяй, и ты никогда не состаришься. Будешь гнуться и подлаживаться — тогда состаришься!
Он хорошо относился к бабушке; она была так одинока среди своих детей. Он тоже был одиноким волком среди семейных овечек. И, быть может, Казу был таким же одиноким волком.
— О чем это я говорила с тобой? — продолжала бабушка. — Да, о твоем незаконном двоюродном брате. О нем я тоже наводила справки. Он далеко уехал, за Асертон, и обзавелся землей. Теперь у него чудесный хутор; он холостой. С Людьми он жить не умеет, но отличный хозяин. Надеюсь, что Мери что-нибудь от него унаследует, у бедной девочки ведь ничего нет. Она хорошее, доброе дитя. Ее мать была моей племянницей. — Казалось, что она засыпает, но через несколько минут старуха встрепенулась.
— Ты бы женился на Мери. Решись-ка на это!
Но он тотчас же запротестовал:
— Никогда!
Она крепко заснула. Джек прокрался за ширму, чтобы избавиться от бабки; свечу он оставил зажженной.
* * *
Он с удовольствием уселся на твердый стул рядом с Гербертом, довольный тем, что удрал…
Неожиданно он вскинулся, проснувшись, не в состоянии повернуть шеей. Это Том заглянул и разбудил его. Значит, они вернулись. Стул скрипнул, когда Джек привстал, но Том только махнул ему рукой и исчез. Подло!
Близнецы вернулись.
Ближайшее, что он снова расслышал, был мягкий, торопливый голос:
— Алло, Бо!
Они стояли перед ним, веселые и мокрые от дождя и ветра. Грейс стояла непосредственно за Моникой, волосы Моники были от сырости все в кудельках, светлые на висках, темные у пробора, все ее свежее личико смеялось, а желтые глаза уставились пристально и многозначительно в его заспанное лицо. Он почувствовал, как что-то шевельнулось в нем.
— Алло, Бо! — Снова промолвила она и пальчиком дотронулась до его рукава. — Вот и мы! — Все еще заспанный он продолжал молча смотреть на нее.
— Ты еще не проснулся? — шептала она и, приложив свою холодную руку к его щеке, рассмеялась, заметив как он вздрогнул. Новое выражение промелькнуло в его взгляде. Когда он испуганно посмотрел на нее, она отвернулась, опустив глаза.
— Кто тут? — раздался голос бабушки из-за ширм. — Это девочки? Мери приехала с вами?
Мери, как будто только и дожидалась этого вопроса, появилась в дверях в белом переднике.
Она стрельнула своими черными глазами на Джека, потом на бабушку.
— Здравствуй, бабушка, — сказала Мери, направляясь за ширму, чтобы поприветствовать старуху. Близнецы послушно последовали ее примеру. Мери вернулась из-за ширмы и поздоровалась с Джеком; при этом так прямо и откровенно взглянула ему в глаза, что он смутился. Она смущала его больше, чем Моника. Моника тоже вышла из-за ширмы и стояла рядом, отставив ножку и наблюдая.
В следующее мгновение все они исчезли.
— Потуши свечку! — приказала бабушка. Он пошел и погасил огонь; потом уселся в кресло. Больной зашевелился. Джек подошел успокоить его. С минуту больной постонал, затем снова воцарилась тишина. Мальчик заснул на твердом стуле.
Он проснулся. Была полночь. Герберт ворочался.
— Ты хоть минуту спал, Герберт? — прошептал он.
— Моя голова, голова! Она так трещит!
— Ничего, старина, пройдет! Не обращай внимания!
* * *
Было уже половина второго, когда неожиданно появилась Мери с подносом в руках и принесла для Джека какао, а для Герберта аррорут. Она кормила Герберта с ложки, он глотал, по-видимому не сознавая ничего.
— Как случилось несчастье? — прошептал Джек.
— Лошадь швырнула его об дерево.
— Хоть бы Ракетт вернулся.
Мери покачала головой, и оба умолкли.
— Сколько тебе лет, Мери? — спросил Джек.
— Девятнадцать.
— А мне в конце месяца будет восемнадцать.
— Знаю, но я гораздо старше тебя.
Джек взглянул на ее удивительное смуглое лицо. В ней чувствовалось какое-то своеобразное, только ей присущее, смиренное самодовольство.
— Она, — Джек кивнул головой по направлению к бабушке, — уверяет, что старит унижение.
Мери рассмеялась.
— В таком случае мне тысяча лет.
— Зачем же ты унижаешься?
Она медленно подняла на него глаза и снова в нем шевельнулось что-то горячее, при виде ее необыкновенного, смуглого, смиренного, и все же такого уверенного лица.
— Какая есть! — ответила она с загадочной усмешкой.
— Смешно быть такой, — ответил он и смутился. Он подумал о вызывающей дерзости Моники.
— Какая есть, такая и есть, — все с той же удивительной, терпкой, но доверчивой улыбкой, ответила Мери, уходя с подносом и свечкой.
Джек был рад ее уходу.
* * *
Наиболее тяжкая часть ночи. Ничего не произошло — и это-то, может быть, и было самое плохое.
Мысль о Монике повергла душу Джека в субъективный трепет, мысль о Мери — в объективный, то есть Моника была до известной степени в нем, его частицей, его кровью, — как сестра; а Мери — вне его, как, например, юный темнокожий, — но обе владели его душой. И все же он был одинок, один на всем белом свете.
Медленно проходила ночь. И жуткие мысли роились в голове мальчика, мысли, отделаться от которых он был уже не в силах. Ему казалось, что этой ночью он попал в какую-то непролазную чащу. И что выхода из нее нет. Он понимал, что никогда больше из нее не вылезет.
От страха он проснулся. Что это — уже первые лучи зари? Больной зашевелился. Джек быстро подошел к нему.
Герберт открыл глаза и молча посмотрел на Джека. Сознательный, но мгновенно снова потухший взгляд. Больной застонал, видимо опять страдая. Что с ним случилось? Он вертелся, бредил, боролся. Затем впал в холодное, безжизненное молчание, как будто бы умирал. Словно он сам или что-то в нем решило умереть. Джек безумно испугался. Со страху он размешал немного водки с молоком и попробовал влить эту смесь с ложки раненому в рот. Живо принес с огня горячий камень, завернул в одеяло и положил в постель.
Затем сел, взял осторожно руку больного и проникновенно нашептывал ему: — Вернись, Герберт, вернись, вернись! — Он всей силой своей воли повелевал неподвижно лежащему «рыжему». Сидел и бодрствовал с нечеловечески сконцентрированной, в одну точку направленной волей. В глазах Герберта снова мелькнула жизнь. «О боже, — подумал Джек. — Я тоже умру. Я сам когда-нибудь умру. Какова будет моя жизнь до тех пор, пока я не умру? Какая жизнь находится между мной и моей смертью?» Он не знал этого. Знал Только, что что-то должно быть. Что он находился в дебрях чужой страны и что он один. И знал, что должен выйти на дорогу, что дорога должна быть найдена.
ГЛАВА VI
Во дворе
Как хорошо очутиться снова на воздухе! Невыразимо хорошо! Комнаты были как гробы.
Мери пришла с рассветом и застала Герберта спящим, а Джека, погруженным в созерцание больного.
— Иди спать, Бо, — тихо сказала она, положив ему руку на плечо.
Джек испуганно посмотрел на нее, как будто она представляла собой частицу этой жуткой темноты. Он хотел бодрствовать, а не спать.
Он стоял во дворе и осоловелыми глазами любовался чудным ранним утром. Затем, раздевшись до пояса, направился к колодцу.
— Полей-ка мне, Ленни! — крикнул он, подставляя голову под насос. Как чудесно было крикнуть кому-нибудь! Ему необходимо было кричать. И Ленни кинулся качать изо всех сил, как маленький бесенок.
Когда Джек из-за полотенца снова выглянул на свет, он увидел небо, озаренное желтым светом, и чуть красноватый горизонт. Все было свежо, полно жизни.
— Будем сегодня утром играть в обезьян, — крикнул Ленни.
Джек покачал головой и растер полотенцем свои белые плечи. Ленни, стоявший рядом в коротенькой фуфайке и штанишках, с интересом наблюдал за ним.
— Можешь отгадать загадку, Ленни? — спросил Джек.
— Постараюсь, — охотно ответил Ленни, а Гог и Магог даже подскочили от удовольствия.
— Что такое Бог? — спросил Джек.
— Ну знаешь, если отец тебя услышит!.. — ответил Лен, неодобрительно покачав головой.
— Да я серьезно! Представь себе, что Герберт умер бы? Я хочу знать, что такое Бог!
— Могу сказать, — заявил Лен. — Бог — это высший закон.
Джек призадумался. Закон выше законов государства! Такой ответ его не удовлетворил.
— А что такое я сам?
— Еще чего! Если ты не поспишь вторую ночь, совсем рехнешься!
— Загадай мне! Загадай мне! — приставал Гог.
— Хорошо. Что такое успех, Гог? — улыбнулся Джек.
— Успех — успех, н-да, успех…
— Успех — это когда ты отрастишь себе большое пузо и на нем будет болтаться цепочка от часов, как у купцов, и еще когда ты сможешь болтать столько вздору, сколько захочешь, — с восторгом вмешался Лен.
— Это была моя загадка! — накинулся на него Гог.
— Спроси меня, спроси меня, Джек! — вопил Магог.
— Что такое неудача?
— Когда у тебя стопчутся подошвы, нечем подвязать штаны, а ты потащишься в кабак и будешь дуть там подонки пива, — хрипел Лен, отстраняя Гога.
— А сам-то ты можешь ответить? — крикнул Лен.
— Нет!
Наглость такого заявления изумила близнецов и они быстро исчезли. Ленни уселся на трехногий стул доить коров и заявил, что успех приходит к тому, кто работает и не пьет.
* * *
— Взгляни-ка на Бо, он похож на сову, — сказала за завтраком Грейс.
— Почему вы зовете его Бо? — спросил Лен.
— Нет, на девочку. У него от бессонницы глаза стали вдвое больше, — сказала Моника.
— Ты бы пошел поспать, Джек, — предложила миссис Эллис.
— Поспи немного, — посоветовал мистер Эллис, — тебе сегодня утром и делать ничего не надо.
С наступлением жары Джек опять осовел. Он только наполовину слышал то, что говорилось. Девочки были очень внимательны к нему. Мери отсутствовала; она дежурила при Герберте. Но Моника и Грейс прислуживали ему, как своему господину. Это было ново для него: Моника — вскакивающая, чтобы взять его пустую чашку и снова принести ее полной; Грейс, настоявшая на том, чтобы для него открыли какую-то особенную банку варенья.