— Я тоже, — поддержала ее Джозефина. — Но кому приходится зарабатывать себе средства на жизнь, тот привязан к этому городу. Я охотно вернулась бы в Париж. Но что я буду делать во Франции, — там ведь теперь не заработаешь. Когда вы с мужем возвращаетесь в деревню?
— В пятницу, — ответил Лилли.
— Очень рада за вас. А когда вы едете в Норвегию, Тэнни?
— Вероятно, через месяц, — отозвалась Тэнни.
Подошел поезд. Они не без труда пробрались в тесноту вагонов. Мужчины бранились между собой. Кое-кто спал. Кучки подгулявших солдат во весь голос орали песни.
— Это правда, что вы порвали отношения с Джимом? — спросила Тэнни.
— Да. Он стал нестерпим, — ответила Джозефина. — Его истерические капризы и эгоизм не знают пределов…
— Приходите к нам завтракать, — пригласил Лилли Аарона.
— С удовольствием. Благодарю вас, — поклонился Аарон.
Лилли написал свой адрес на визитной карточке и передал ее Сиссону. Поезд, скрежеща тормозами, уже останавливался на станции. Аарон и Джозефина сошли, чтобы пересесть на другой поезд.
VII
Ночью в сквере
Однажды, в воскресенье, Джозефина пригласила Аарона Сиссона поужинать с ней вечером в ресторане. Они заняли место в уединенном уголке, и за бутылкой бургундского она стала выспрашивать у него историю его жизни.
Отец его был механиком на подъемнике в угольной шахте и хорошо зарабатывал, но был убит при падении люльки, когда Аарону было всего четыре года. Вдова открыла молочную торговлю. У нее не было детей, кроме Аарона. Торговля шла хорошо. Она хотела, чтобы сын стал школьным учителем. Он три года поработал в школе для подготовки к званию преподавателя, но вдруг бросил это занятие и ушел в шахты.
— Почему вы это сделали? — спросила Джозефина.
— Трудно сказать. Я чувствовал, что это мне больше подходит.
Он производил странное впечатление интеллигентного человека с развитыми умственными способностями, питающего, однако, отвращение к образованию и умственной культуре.
Джозефина с любопытством всматривалась в душу этого недавнего шахтера. Она старалась дознаться, какая у него была жена. Но кроме того, что она была дочерью содержателя постоялого двора и обладала слабым здоровьем, девушка ничего не могла выпытать у Аарона.
— Вы посылаете ей деньги? — спросила она.
— Да. За квартиру ей не приходится платить. Дом принадлежит мне. Ей выдают ежемесячно определенную сумму из банка. Мать, умирая, оставила мне тысячу с небольшим фунтов.
— Вы не сердитесь, что я расспрашиваю вас?
— Разумеется, нет, — с улыбкой ответил он.
Манеры у него были почти светские. Он умел быть утонченно вежливым, и в то же время Джозефина чувствовала, что он держит ее на определенном расстоянии от себя, избегая интимности. Кое в чем он напоминал ей Роберта: белокурый, стройный, хорошо сложенный, — настоящий тип английской мужской красоты.
— Не скажете ли вы мне, почему вы покинули жену и детей? Разве вы не любили их?
Аарон поглядел на свою смуглую собеседницу, чуть-чуть нахмурясь.
— Почему я покинул их? — переспросил он. — Без всякой особенной причины. Им и без меня не худо живется.
Джозефина с удивлением вскинула на него глаза. Она заметила черты тайной боли на его пышущем здоровьем лице и болезненную напряженность взгляда.
— Не могли же вы, однако, так, без всякой причины бросить своих маленьких дочурок?
— И все-таки я сделал это. Без всякой причины, кроме того, что мне захотелось почувствовать себя на свободе.
— Вы искали новой любви?
— Нет, я искал свежего воздуха. Я сам не знаю, чего ищу.
— Но человек обязан знать это. Особенно, когда другие люди страдают из-за него.
— Нет. Дороже всего возможность свободно дышать свежим воздухом. Меня тяготила обязательность любви… Если я вернусь домой, я опять буду обязан любить, заботиться и все прочее…
— Вероятно, вы хотели большего, чем могла дать вам ваша жена?
— Вернее будет сказать, что я, напротив, хотел меньшего. Она взвинчивала в себе любовь ко мне, цепляясь за меня, не давая мне вздохнуть.
— Разве вы никогда не любили ее?
— Любил. Я никогда никого не любил, кроме нее. Но я никогда не собирался становиться любовником ее, или чьим бы то ни было. В этом корень всего. Я не желаю ласкать и заботиться, когда во мне нет ласки и заботы. И не хочу, чтобы мне навязывали эту обязанность.
— Хотите еще вина? — предложила она Аарону.
Он отказался. Ей нравилось его полное равнодушие к непривычной обстановке великосветского ресторана. Она заказала кофе и ликер.
— Однако, не можете же вы хотеть устраниться от всех человеческих привязанностей? Я иногда чувствую себя такой затерянной, такой ужасно одинокой. Это не сентиментальность. У меня нет недостатка в мужчинах, которые уверяют, что любят меня. Но жизнь моя, в глубине, одинока…
— А у вас есть родные?
— Никого, с тех пор, как умерла мать. Есть тетка и двоюродные братья в Америке. Вероятно, я когда-нибудь поеду с ними повидаться. Но они не в счет.
— Почему вы не вышли замуж? Сколько вам лет?
— Двадцать пять. А вам?
— Тридцать три.
— Не знаю, почему я не вышла замуж. Я терпеть не могу сама зарабатывать. А приходится это делать. Но работу свою я люблю.
— Чем вы сейчас занимаетесь?
— Пишу декорации для новой театральной постановки. Это мне нравится. Но часто я спрашиваю себя, что будет со мной дальше…
— Что вообще бывает с людьми? Все мы живем, пока не умираем. О чем тут еще думать! — сказал Аарон.
Джозефина нервно затянулась папироской.
— Да!.. Больше всего я хотела бы, чтобы наступил конец света. Мне очень хочется, чтобы этот мир прекратил, наконец, свое существование.
Он засмеялся и медленно выпил свою рюмку ликера.
— Не разделяю этого желания, — сказал он. — Я, напротив, не прочь пожить, пока живется.
— Разве вы довольны своим существованием? — воскликнула Джозефина.
— Да. Я хочу быть только независимым, предоставленным самому себе. Я ненавижу всякие лирические чувства и житейские заботы и не желаю, чтобы меня принуждали их иметь. Пусть только мне дадут возможность быть самим собой.
— Нельзя сказать, чтобы ваши слова звучали вежливо по отношению к вашей даме, — с деланным смехом, в котором слышалось задетое самолюбие, сказала Джозефина.
— Мне кажется, я ничем вас не обидел, — искренно ответил он. — Вы же понимаете мою мысль.
Она некоторое время молча вглядывалась в его лицо, потом громко рассмеялась.
— Вы недурно исполняете роль простофили. У вас есть комический талант. Вы это знаете?
— Первый раз слышу и уверяю вас, что вы ошибаетесь, — возразил Аарон. — Вот Джим Брикнелль, — у того редкие комические способности.
— Вот уж не нахожу в нем ничего забавного! Это всецело поглощенный собой, пропитанный эгоизмом, истерический человек. В нем и на волос нет ничего смешного.
— Я думаю, что вы не соглашаетесь только из духа противоречия, — сказал Аарон. — Переменим лучше разговор. Скажите, как понравился вам Лилли? — спросила Джозефина.
— Он, по-видимому, человек с очень острым умом. Чем он занимается?
— Пишет повести и драмы.
— Ему за это платят?
— Редко и мало… Лакею хочется, чтобы мы ушли. Пойдемте.
Она встала и пошла к двери. Швейцар подал ей пальто, и она вместе с Аароном вышла на улицу.
— Может быть, вы хотите сесть в автобус? — напрягая голос из-за ветра, кричала она Аарону.
— Нет. Я охотно пройдусь пешком.
— Я тоже. Идем.
Они пересекли Чаринг-Кросс, по которому с грохотом катились неуклюжие автобусы, переполненные пассажирами. Пересекли Хольборн, прошли мимо музея, не проронив ни слова. Подошли к прекрасному старому Блумсберийскому скверу и ступили в его пустынные в этот час аллеи.
— Как прекрасно шумит ветер, — задумчиво произнесла Джозефина. — Остановимся и послушаем…
Они присели рядом на скамью и долго молчали. Издали доносился шум людных улиц. Но над парком нависла тишина соседних мертвых и безлюдных в поздний час кварталов.
Джозефина достала из сумочки носовой платок, и по звуку, который она произвела, Аарон понял, что она плачет. Она старалась овладеть собой и подсела к нему поближе. Он казался холодным и безучастным.
— Дайте мне вашу руку, — сказала она сдавленным голосом.
Он взял ее холодные пальцы в свою огромную руку. Она заплакала еще сильнее, горько всхлипывая.
— О чем вы плачете? — спросил он, наконец.
— Сама не знаю. Не обращайте на меня внимания, — ответила Джозефина сквозь слезы.
— Плачьте, если вам хочется, и не стесняйтесь меня, — сказал он участливо.
— Вы странный человек, вы так не похожи на наших мужчин, — сказала она.
Но он не ответил, следя за собственным ходом мыслей.
— Скажите, вы собирались выйти замуж за Джима Брикнелля? — спросил он после некоторого молчания.
— Конечно, собиралась.
— Мне трудно представить себе вас его женой.
— Почему?
Он ответил не сразу.
— Такая женщина, как вы, не должна выходить замуж, — произнес, наконец, Аарон.
— Почему же? Я хотела бы иметь мужа.
Он не отвечал.
— Так почему же мне не следует выходить замуж? — настаивала она.
— Не знаю, — неохотно отозвался он и опять умолк.
— У вас в жизни были уже опыты любви? — спросил он через некоторое время.
— Почему вы так думаете?
Он опять ничего не ответил. Она тоже грустно задумалась, сидя рядом с ним и по-прежнему не отнимая у него своей руки.
— Вы, вероятно, сочтете теперь себя вправе без спроса поцеловать меня? — с вызовом в голосе вдруг сказала она.
Он удивленно посмотрел на нее.
— Нет, — сказал он, и это короткое слово прозвучало ласковым упреком.
— Почему же нет? — не отставала она.
— Потому что это не приходило мне в голову.
— Почему же не приходило в голову? — ее рот становился все более вызывающим.
Он засмеялся и не счел нужным продолжать этот разговор. Джозефина уже не плакала. В темноте можно было различить жесткое и мрачное выражение ее лица. Она высвободила свою руку из его крепких пальцев и встала.
— Пора идти, — холодно произнесла она.
Они пошли рядом к выходу из сквера. Дом, где жила Джозефина, находился в нескольких шагах.
— Я не имел намерения огорчить вас, уверяю вас, — горячо сказал Аарон.
Они подошли к двери. Джозефина достала ключ из своей сумочки и обернулась к нему.
— Спокойной ночи, — уже ласково сказала она, протягивая ему руку.
— Давайте еще как-нибудь пообедаем и поужинаем вместе. Хотите? Назначьте время, — предложил Аарон.
— Хорошо. Но я не могу сейчас условиться о дне. Как раз это время я очень занята. Я дам вам знать.
Полисмен подозрительно направил свой фонарь на стоящую возле двери парочку.
— Хорошо. Прощайте, — поспешил отойти от нее Аарон.
Джозефина открыла тяжелую дверь и быстро захлопнула ее за собой.
VIII
Кувалда на ветру
Лилли, муж и жена, были владельцами скромного деревенского домика в Гемпшире. Они были бедны. С Робертом и Джулией они были знакомы уже давно, а с Джимом и Джозефиной познакомились лишь недавно.
Однажды ранней весной Лилли получил в деревне телеграмму: «Приеду к вам сегодня в 4.30 — Брикнелль». Это удивило его, но он поспешил с помощью жены приготовить для гостя одну из своих трех комнат. К четырем часам Лилли пошел встречать его на станцию железной дороги. Он опоздал на несколько минут, так что, подходя, увидел элегантно одетого Джима, стоящего в некоторой растерянности с багажом в руке у наружного выхода из станционного здания. Джим был еще недавно офицером регулярных войск и по привычке тщательно следил за своим костюмом. Но по духу и взглядам он был не военным, а скорее социалистом и ярым революционером, впрочем, совсем не опасным для существующего строя.
— Вот и отлично! Здравствуйте, — приветствовал он подходившего Лилли. — Я уже думал, что вы не захотели меня встречать.
— Что за странные мысли, — поморщился Лилли. — Давайте-ка мне ваш багаж и пойдем.
У Джима был чемодан и рюкзак.
— Сегодня утром меня осенило вдохновение, — продолжал Джим, идя рядом с Лилли по полевой дороге. — Я вдруг понял, что вы — единственный человек в Англии, с которым мне надо серьезно потолковать.
— О чем? — недоуменно спросил Лилли.
— Увидите. Об этом потом.
Подходя по саду к дому, они увидели в дверях Тэнни, которая вышла их встречать.
— Рада вас видеть, — приветствовала она гостя. — Как вы себя чувствуете?
— Неважно, — изобразив на лице гримасу, которая должна была означать любезную улыбку, ответил Джим. — Благодарю вас за готовность приютить меня.
— О, мы очень рады вашему приезду.
Джим бесцеременно разложил свой багаж на диване.
— Я привез много продовольствия.
— Очень мило с вашей стороны. Здесь трудно достать припасы. Купить что-нибудь можно только в воскресенье на базаре, — сказала Тэнни.
Джим выловил из чемодана фунт сосисок и банку рыбных консервов.
— Сосиски как нельзя более кстати, — обрадовалась Тэнни. — Мы приготовим их вечером к ужину. А рыбные консервы съедим сейчас за чаем. Хотите умыться?
Тэнни приготовила чай. Хозяева и гость сели за стол.
— Как мило с вашей стороны так неожиданно навестить нас, — стала занимать гостя хозяйка.
— Правда? Я тоже так думал, собираясь к вам, — ответил Джим с набитым ртом. Он ел быстро и жадно.
— Что вы делали в последнее время?
— Провел несколько дней у своей жены.
— Да что вы? Вот бы не подумала.
У Джима была законная жена, француженка, с которой он развелся, и двое детей от нее. Иногда он, чисто по-приятельски, навещал ее.
После чая Джиму понадобилось отправить телеграмму. Он не мог провести без этого ни дня. Лилли проводил его в деревню, в местную телеграфную контору. По дороге говорил о социальных реформах. Это было коньком Джима. Его служебные занятия в Лондоне были совершенно фиктивны. Он проводил дни, болтаясь по городу и посещая всякие собрания.
После ужина все трое сидели, беседуя, вокруг кухонного очага.
— Что вы думаете о предстоящих мировых событиях? — спросил Лилли Джима, собираясь начать длинный разговор.
— Что я думаю? Я жду великих потрясений.
— Откуда?
— Посмотрите на Ирландию, понаблюдайте Японию, — ведь это два полюса, через которые проходит теперь ось мира, — глубокомысленно изрек Джим.
— Я скорее назвал бы Россию и Америку, — возразил Лилли.
— Россия и Америка? — презрительно поморщился Джим. — Это совершенно ошибочно. Политика той и другой находится в зависимости от событий в Ирландии и Японии. Я знаю. Мне было откровение.
— Не понимаю, как это может быть.
— Я тоже не понимаю. Но говорю вам, что мне было откровение.
— Что за откровение? — начал раздражаться Лилли.
— Не могу описать его, но суть дела я вам сказал.
— Что же вы думаете о японцах?
— Я полагаю, что спасение мира придет от них, — торжественно изрек Джим.
— Покорно благодарю за такое спасение, — проворчал Лилли. — Я готов видеть в японцах все, что вам угодно, только не благодетельных ангелов.
— А на меня японцы производят чарующее впечатление, — сказал Джим. — В их движениях столько быстроты и силы…
— А презанятно было бы иметь японца любовника, — рискованно пошутила Тэнни.
— Согласен с вами, — повернулся к ней Джим и посмотрел на нее прищуренными глазами.
— Вероятно, вы так же, как и я, ненавидите среднего нормального англичанина? — спросила его Тэнни.
— Ненавижу, глубоко ненавижу! — с жаром подтвердил Джим.
— У них и добродетели какие-то животные, — продолжала она. — Я убеждена, что на самом деле нет на земле более порочных людей, чем средний уравновешенный англичанин.
Разговор оборвался. Джим осушил все пивные бутылки, а хозяева собирались идти спать. Гость был чуть-чуть навеселе. Он попросил, чтобы ему дали с собой в комнату хлеба и сыра. Но сыра в доме не оказалось.