— Я останусь здесь на ночь, если вы ничего не имеете против, — сказал он.
— Ну разумеется, — ответил Лилли. — Я послал за доктором. Я думаю, что у вас «испанка».
— Вы думаете? — испуганно отозвался Аарон.
Наступило долгое молчание. Лилли стоял у окна и смотрел на темнеющий рынок.
— Мне придется лечь в больницу, если у меня «испанка», — услышал он голос Аарона.
— Нет. Если даже это протянется неделю или две, вы можете оставаться здесь. Мне все равно нечего делать, — сказал Лилли.
— С какой стати вы будете возиться со мной, — уныло ответил Аарон.
— Если захотите, вы всегда сможете отправиться в больницу или к себе домой, — успокоил его Лилли. — Вы успеете это решить в зависимости от того, как будете чувствовать себя утром.
— Мне не к чему возвращаться домой, — сказал Аарон.
— Если хотите, я пошлю вашей жене телеграмму, — предложил Лилли.
Аарон замолчал и в течение некоторого времени не проронил ни звука.
— Нет, — сказал он, наконец, решительным тоном. — Пусть лучше я умру.
Лилли ничего не ответил, а Аарон вскоре впал в полузабытье. Ночь опустилась на Лондон, далеко внизу белело сияние фонарей. Лилли зажег свою настольную лампу с зеленым абажуром и стал всматриваться в Аарона, который лежал неподвижно, с очень нездоровым видом. Пропорции его лица были довольно красивы. Только череп был мал для такой челюсти и несколько крупного рта.
Доктор пришел только в десять часов, изнемогающий от усталости.
— Неужели в этом учреждении нет лифта? — ворчал он, подымаясь по каменной лестнице. Лилли услышал его шаги и сбежал ему навстречу.
Доктор сунул Аарону под язык термометр и пощупал пульс. Затем он задал несколько вопросов, выслушал дыхание и сердце.
— Да, это «испанка», — сказал он коротко, — надо лежать в тепле и не двигаться, пить много молока и вообще принимать только жидкую пищу. Завтра я зайду сделать вам вспрыскивание. Легкие пока не задеты.
— Сколько времени мне придется пролежать? — спросил Аарон.
— Заранее определить нельзя. По меньшей мере неделю.
Аарон угрюмо взглянул на доктора и сразу возненавидел его.
Лилли про себя засмеялся. Аарон был похож на больную собаку, которая стонет, забившись в угол, но кусается, если кто-нибудь протянет руку, чтобы ей помочь. Он был в состоянии мрачного отчаяния.
Лилли уложил его и лег сам. Аарон всю ночь ворочался, спал беспокойно и видел дурные сны. Лилли вставал и давал ему пить. Перед рассветом на рыночной площади начался обычный оглушительный шум, от которого Аарон очень страдал.
К утру ему стало хуже. Доктор сделал ему предохранительное впрыскивание против воспаления легких.
— Вы не хотите, чтобы я дал знать вашей жене? — снова спросил его Лилли.
— Нет, — резко ответил Аарон. — Вы можете отослать меня в больницу. Что я такое? Падаль какая-то!
— Падаль? — удивился Лилли. — Почему?
По лицу Аарона промелькнула гримаса отвращения к себе.
— У меня гниль в душе, — сказал он.
— Нет, — ответил Лилли, — просто токсины в крови.
На следующий день больному стало хуже, и сердце билось еще более неровно. Он не мог лежать спокойно. До тех пор Лилли немного отдыхал хоть ночью, теперь же Аарон совсем перестал спать и точно сражался с кем-то в бреду.
— Возьмите себя в руки, — резко сказал ему врач, — вы очень распустились.
Аарон мрачно взглянул на него и ничего не ответил.
В течение следующей ночи Лилли вставал несколько раз. Аарон лежал на спине и, казалось, был в забытьи. По временам он просыпался, начинал барахтаться руками, как утопающий, и мысленно извергать громкие проклятия. В действительности же он некоторое время не в состоянии был произнести ни слова и весь дрожал от бешенства. Когда он, наконец, несколько овладел речью, он крикнул:
— Подымите меня, подымите меня!
Лилли вскочил и приподнял его, Аарон сел на кровати, задыхаясь и подавляя рыдания. В глазах его было уныние и страх, — они более, чем когда-либо, походили на глаза, какие бывают у преступников тотчас после наказания. Он выпил коньяку и лег на бок.
— Не давайте мне лежать на спине, — сказал он с ужасом.
— Хорошо, — ответил Лилли.
С этого времени Лилли каждую минуту подходил к кровати и, когда Аарон оказывался лежащим на спине, поворачивал его на бок.
Утром пришел врач и был озадачен. Очевидно, токсины отравляли сердце. Воспаления легких не было, но Аарону явно становилось хуже. Доктор посоветовал пригласить на следующую ночь сиделку.
— Что с вами, дружище? — сказал он пациенту. — Очень уж вы поддаетесь. Неужели вы не можете собраться с силами и взять себя в руки?
Аарон впал в какую-то мрачную сдержанность и как бы отрешенность от жизни. Лилли начинал не на шутку беспокоиться. Он попросил какого-то приятеля посидеть с больным вторую часть дня, а сам пошел отоспаться в комнату Аарона.
На следующее утро, когда Лилли пришел, он застал Аарона прислоненным к груде подушек. Сиделке пришлось приподнять его и поддерживать в сидячем положении. Больной был как бы в оцепенении от ужаса, беспомощной ярости, отчаяния и отвращения.
Пришел врач и нахмурился. Он поговорил с сиделкой, написал другой рецепт и вызвал Лилли за дверь.
— Что такое творится с этим малым? — спросил он. — Не можете ли вы как-нибудь поднять его дух? Ведь он точно сам гонит от себя жизнь. Если так будет продолжаться, он может погибнуть в любую минуту. Постарайтесь его ободрить.
Лилли очень встревожился. Он не знал, что делать. Было еще не поздно, и солнце ярко освещало комнату. В кувшине стояли нарциссы, анемоны и фиалки. Далеко внизу, на рынке, виднелись две палатки с цветами — голубыми и золотистыми. Они веселили глаз.
— Как хороши цветы под весенним солнцем, — обратился Лилли к Аарону. — Хорошо бы оказаться сейчас в деревне, не правда ли? Как только вам станет лучше, мы с вами поедем за город. Весна до сих пор стояла страшно холодная и сырая, но теперь будет хорошо. Вы любите жить в деревне?
— Да, — ответил Аарон.
Он подумал о своем саде. Он страстно любил его и в первый раз в жизни покинул его в пору весеннего воскресения после зимней спячки.
— Выздоравливайте поскорее, — мы и отправимся.
— Куда? — спросил Аарон.
— В Хомпшир, или Беркшир. Или, может быть, вам хочется поехать домой? А?
Аарон не ответил.
— Может быть, вам и хочется, и не хочется? — сказал Лилли. — Во всяком случае вы можете поступить по своему усмотрению.
От больного нельзя было добиться ничего положительного.
Вдруг Лилли вскочил и подошел к туалетному столу.
— Я натру вас маслом, — сказал он. — Я натру вас, как матери натирают младенцев.
Аарон слегка поморщился, взглянув на темное решительное лицо маленького человечка.
— К чему это? — сказал он раздраженно. — Лучше бы меня оставили в покое.
Но Лилли быстрым движением обнажил белое тело больного и стал растирать его маслом. Он делал это медленными, ритмическими движениями, похожими на массаж. Растерев живот, он перешел к нижней части тела: растирал крестец, бедра, колени, ноги до самых ступней, пока все тело больного не согрелось, а он сам не пришел в изнеможение.
Затем он укрыл Аарона как можно теплее, сел и стал за ним наблюдать. Он заметил в нем перемену: больные глаза приобрели блеск, и чуть заметная улыбка промелькнула по лицу, на мгновение осветив его. Аарон явно приходил в себя, Лилли ничего не сказал и продолжал смотреть на него, пока больной не заснул здоровым, спокойным сном.
— А теперь я приготовлю себе чаю, — сказал Лилли.
Он встал и тихо пошел к камину. Чтобы налить воду, ему пришлось выйти в прихожую, где клерки из соседней конторы, увидев его, приветливо закивали головами. Он поклонился им в ответ и поспешил скрыться.
Поставив чайник на огонь, он стал спокойно расставлять на подносе чашки и блюдца. В комнате было чисто и уютно. Он сам убирал у себя и хозяйничал не хуже любой женщины. Пока чайник закипал, он стал чинить носки, которые снял с Аарона и уже успел выстирать.
Лицо его потемнело и осунулось. Сидя так в этот весенний лондонский день и штопая черные шерстяные носки, он казался хрупким маленьким гномом. Выпуклый лоб его был несколько наморщен, как бы от напряжения. В то же время была в нем и необычайная тишина, которая подчиняла себе все окружающее. Кончив штопку, он откусил шерстяную нитку.
Заваривая чай, он увидел, что Аарон приподнялся.
— Я спал и теперь чувствую себя лучше, — сказал больной, поворачиваясь, чтобы увидеть, что делает Лилли. Вид кипящей воды показался ему привлекательным.
— Да, — ответил Лилли, — вы спали добрых два часа. Хотите чаю?
— Да. И кусок жареного хлеба.
— Вам ведь не полагается есть твердую пищу. Дайте-ка я померю вам температуру.
Оказалось, что температура значительно понизилась, и Лилли, вопреки предписанию врача, дал Аарону чаю с куском жареного хлеба. Он только попросил не говорить об этом сиделке.
Вечером они стали разговаривать.
— Вы все делаете сами? — спросил Аарон.
— Да, предпочитаю делать все сам.
— Вы любите жить в одиночестве?
— Не знаю. Я никогда не жил один. Мы с Тэнни много жили в чужих странах без всяких знакомых. Но жить вдвоем — это совсем не то, что жить в одиночестве.
— Вы скучаете по ней?
— Конечно. Я ужасно тосковал по ней у себя в деревне, после того, как она уехала. Но здесь, где она никогда не была, я не так замечаю ее отсутствие.
— Она вернется, — сказал Аарон.
— Да, она вернется. Но я предпочел бы встретиться с ней где-нибудь за границей и побродить там с ней пешком.
— Почему?
— Не знаю. В браке все-таки есть что-то неправильное. Egoisme â deux.
— Что это значит?
— Egoisme â deux? Два человека, соединенных общим эгоизмом. Брак представляется мне состоянием намеренного эгоизма.
— А детей у вас нет?
— Нет. Тэнни очень хочет иметь детей, а я — нет. Я очень благодарен судьбе за то, что их нет.
— Почему?
— Сам не знаю толком. Они представляются мне страшным бременем. Кроме того, на свете столько миллионов, биллионов детей. И мы слишком хорошо знаем, какие миллионы и биллионы взрослых людей из них вырастают. Я не хочу прибавлять к этому и своей доли. Это противно моему инстинкту.
Аарон одобрительно засмеялся.
— Тэнни в отчаянии. И знаете, что еще: когда у женщины появляются дети, она начинает думать, что весь мир вертится только для них и для нее, — ни для чего больше. Весь мир движется исключительно ради этих детей и их священной матери.
— Это чертовски верно, — сказал Аарон.
— Дети очень хорошо, поскольку вы принимаете их за то, что они есть: молодые, взрослые существа, вроде котят или щенят, весьма стеснительные, иногда очаровательные. Но пусть меня повесят, если я усмотрю в детях нечто священное, нечто возвышенное. Так-то оно ведь и лучше! Для меня они просто дети, — то надоедливые, то забавные.
— Если только они не ломаются, — сказал Аарон.
— Вот именно! А они так часто ломаются… Это «священное» материнство со своими «священными» детьми набило мне оскомину. Вот почему я рад, что у меня нет детей. Тут Тэнни ничего не может со мной поделать.
— Женщины хотят нами править, а дети — их главное оружие, — почти крикнул Аарон.
— Мужчины должны твердо установить для себя ту истину, что зрелая мужественность выше детства, и заставить женщину признать это, — сказал Лилли. — Но теперешние слюнтяи только и делают, что пресмыкаются перед детскими пеленками и женской юбкой.
— Верно! — сказал Аарон и странно, как будто подозрительно, взглянул на Лилли.
Лилли заметил этот взгляд, но продолжал:
— И стоит нашим современникам увидеть, что вы пытаетесь крепко стоять на своих собственных ногах и идти через жизнь мужественной походкой, среди них не найдется ни одного почтенного отца или любовника, который не счел бы своим долгом сбить вас с ног и задушить детской пеленкой или женской юбкой.
У Лилли дрожали губы, и он говорил с горечью и раздражением.
— Дух мужественности ушел из мира. Мужчина не способен никуда двинуться без того, чтобы в конце концов не поползать смиренно на четвереньках!
— Да, — сказал Аарон, наблюдая за ним острым полунасмешливым взглядом.
— И найдете ли вы двух мужчин, — продолжал Лилли, — которые сошлись бы, не чувствуя себя преступниками, не подличая и не обманывая друг друга? Не найдете. Всегда около них окажется какая-нибудь женщина, перед которой они будут вилять хвостом и ради которой начнут продавать друг друга.
— Да, — сказал Аарон.
Лилли внезапно смолк.
X
Опять война
От неподвижности и уныния добра не будет, — обратился Лилли к Аарону несколько дней спустя. — Человеку необходимо быть в движении.
Аарон посмотрел на него с кривой усмешкой. Оба друга сидели у камина к концу холодного, сырого апрельского дня. Аарон выздоравливал, хотя вид у него был все еще очень осунувшийся.
— Да, — глухо отозвался он. — Я как раз собираюсь привести себя в движение и отправиться к себе на Гильфорд-Стрит.
— Жалею, что вы ищите в моих словах несуществующие намеки, — ответил ему Лилли. — Я имел в виду совсем другое.
— Куда же вы хотите направить свое движение?
— Довольно далеко. Собираюсь на будущей неделе уплыть на грязноватом грузовом пароходе.
— Куда? — взволнованно перебил его Аарон.
— На Мальту.
— Откуда?
— Из Лондонских доков. Я только что нанялся совершить этот переезд за десять фунтов стерлингов. Отныне я — законтрактованный помощник судового повара!
Аарон взглянул на него с завистливым удивлением.
— Вот не думал, что вы способны на такие похождения! — сказал он. Потом задумчиво затянулся дымом из трубки и спросил:
— Что же хорошего думаете вы найти на Мальте?
— Перемену обстановки. Оттуда я переберусь в Сиракузы и двинусь в Италию.
— Это звучит так, как будто вы миллионер!
— У меня есть тридцать пять фунтов. Это все мое состояние. Но когда будет нужно, деньги откуда-нибудь да найдутся.
— Оказывается, я богаче вас! — сказал Аарон.
— Хорошо вам, — добродушно ответил Лилли.
Он встал, подошел к буфету и достал из него кастрюлю и корзину с картофелем. Затем опять спокойно уселся на свое место и принялся привычными руками чистить картофель. Его невозмутимая деловитость действовала на Аарона раздражающе.
— Не понимаю, что может быть хорошего в путешествии на Мальту! Разве, переменив место, вы внутренне станете другим? Ведь вы будете все тот же, как и здесь.
— Такой же, как здесь?
— Да. Я вижу, что вы упорно боретесь с чем-то в себе. Вы ни одного мгновения не чувствуете себя свободным от душевного напряжения. Вы постоянно недовольны собой. Вы никогда не даете себе покоя.
Лилли молча перемыл очищенный картофель и тщательно вырезал из него глазки. Потом, разрезав каждую картофелину пополам, положил их в другую кастрюлю. Он не ожидал такой критики.
— Возможно, что вы и правы, — сказал он, подумав.
— Какой же тогда смысл отправляться в далекий путь? Ведь вы не переделаете себя этим.
— А может быть, все-таки что-нибудь да переменится.
— Нет. На Мальте ли, в Лондоне ли — вы всегда будете тот же, — с раздражением настойчиво твердил Аарон.
— Вы выносите мне приговор без суда! — пошутил Лилли, не изменяя своему добродушному тону. Вода в кастрюле закипела. Он убавил пламя газовой плиты и опустил в воду горсть соли. — Но вы забываете, что человек — существо сложное. Новые места пробуждают в нем новые свойства и силы. Если бы это было не так, вы и по сей час жили бы дома, со своей семьей.
— Сущность человека не меняется, — возразил Аарон.
— Вы думаете? Что же тогда остается делать человеку?
— Стараться извлечь из жизни как можно больше наслаждений и спокойно ждать ее конца.
— Отлично. Считайте, что я отправляюсь путешествовать в поисках наслаждений.
— Отлично, — согласился Аарон. — Но в таком случае вы поступаете, как всякий средний человек. Между тем вы говорите о себе так, будто собираетесь совершить нечто необыкновенное. Ваше путешествие ничем не отличается от прогулки человека, намеревающегося зайти в кабак. Разница только в том, что вы говорите о нем возвышенными словами и изображаете дело так, будто отправляетесь на поиски философского камня или за чем-нибудь в этом роде. На самом же деле вы просто стараетесь убить время, пока оно еще не убило вас.