— Мимо твоих дверей?
— Ну, не знаю я!
Урриш покачал головой.
— Если тебе твой хвост… То есть, жизнь не дорога — подумай хотя бы о ней.
— А что, была какая-то опасность?
— А что бы ты сделал, если бы они на тебя напали вдвоём?
Я стиснул зубы. Вчера я был беззащитен, как котёнок. И, если правда вчера приходили бить мне морду, то приходится признать — меня спасла рабыня. Которая, во-первых, не дала мне уснуть. А во-вторых, так вовремя предупредила. Если бы она ушла, а я остался бы один на один с двоими…
— Поскольку так измазаться, как вчера, хаал больше не желает — вам предоставляется возможность разобраться друг с другом официально.
Если на счёт «измазаться» я ещё понял, это такой эвфемизм «опозориться», то на тему «разобраться официально» — это что-то новенькое.
— Не понял...
— У него к тебе претензии. У тебя к нему претензии.
— У меня к нему нет претензий.
— То есть, ты отдаёшь Хашеп ему и ешь в своё удовольствие?
— С чего это? Об этом разговору не было!
— Значит, и у тебя к нему претензии. Вы делите одну самку. Вот и на здоровье. Через четверть часа подходи на тот двор, где мы занимались охотой. Там вы сможете вдосталь помутузить друг друга.
— Но я не хочу!
— Можешь не приходить. Тогда отныне ты не допущен к столу, и дальше разбирайся, как хочешь.
— Но я не могу! Меня не учили драться с хаарши!
— А вот это, кохаро, твои проблемы.
— Почему ты называешь меня «кохаро»?
— Потому, что я старше тебя.
— Это понятно. Но кохаро — это же подросший ихе, щенок. Но разве я — ихе? Я же другого вида.
— И тебя сейчас интересует именно это?
— А что меня должно интересовать? Я же не умею драться. Так что как всё получится, так и получится.
— Поэтому ты должен заранее решить, как получится, — бросил через плечо Урриш и удалился.
А я кинулся «домой», в нашу комнату.
— Хашеп! Я не знаю, что делать!
— А что случилось?
— Твой… Ну, этот, как его…. Рамапутра… Бросил мне вызов на бой!
— Он не мог бросить тебе вызов. Вы из разных общин, и, кроме того, вы оба на территории храма. Вот если бы ты вышел отсюда…
— Ну, тогда твой папа разрешил битву!
— Да? Тогда иди, любимый. И помни, я жду обратно одного из вас.
— И это всё, что ты мне скажешь?
— Коля, извини, но вот именно сейчас я не буду тебя жалеть. Извинишь?
— А при чём тут это?
— При том, любимый мой человек, что ты ищешь причину, чтобы не ходить. Ты надеешься на чудо, на меня, хоть на что-нибудь, лишь бы не делать то, что тебе неприятно.
— Трус, да?
— Это не важно, Коля. Ты можешь быть трус, слабак, кто угодно. Это не важно. Я люблю тебя не потому, что ты смелый или отчаянный. Просто вот именно сейчас ты не можешь позволить себе быть трусом. Это просто невозможно. И как бы тебе ни хотелось изменить окружающее — ты можешь сделать это только одним способом. Пойти и встретиться с ним нос к носу. Поэтому я говорю тебе то, что тебе сейчас очень нужно. Я буду ждать одного из вас. А кто им окажется — это в твоих руках. Ну, иди!
И она лизнула меня в нос.
Я вышел и опёрся о стенку. Ноги дрожали. Я, житель двадцать первого века, должен буду сейчас голыми руками сражаться со зверем! У них, кстати, когти есть! Зубы! А у меня? Я даже в школе драться боялся! Но… Но что делать, если Хашеп будет «ждать одного из нас»? Ничего не поделаешь. Это как к стоматологу. Очень больно и страшно… Но нужно!
Мой противник уже стоял на арене, если можно так выразиться. Я взглянул на него и обернулся к Урришу, расстёгивая пояс.
— Правильно, — кивнул он и протянул мне рабское одеяние: тугую набедренную повязку. Заодно показал, как её правильно завязывать. У хаарши и людей есть болтающиеся вещи, у них — сзади, у нас — спереди. Это… отвлекает. Так что здесь я с их традициями был согласен полностью. А вот сандали я снимать не стал. Не хватало ещё проиграть только потому, что ногу уколешь!
Урриш вручил мне гладкую палку. Не слишком длинную, не слишком короткую. Это, конечно, оружие, но я на палках никогда не дрался… За исключением вот той тренировки перед несостоявшейся охотой.
— Вы спорите за самку, — внушительно сказал мне Урриш по-английски. — Но ценой может оказаться собственная жизнь.
После чего отправился к моему оппоненту и тоже вручил ему палку. И что-то сказал. Жестом профессионального рефери призвал нас к центру, развернулся и удалился.
Удивительно, но голова моя работала отдельно от тела. Первое, что она подумала — это что хаал (как всегда!) был прав. Времени у меня не было. И что осваивать искусство боя на палках приходится вот в таких экстренных условиях. Причём, каждая ошибка очень болезненно даётся!
Но, с другой стороны, как только я первый (а так же второй и третий) раз получил по рёбрам — то организм словно проснулся. Моя палка не только попыталась защититься от градом сыпавшихся ударов, но и атаковать. И даже один раз удалось!
А вот тут мой противник совершил серьёзную ошибку. Он бросил:
— Куцехвостый!
Первый (и, наверное, последний) раз в жизни оскорбление привело к обратному эффекту. Я как будто опять попал в «комнату пыток», и опять хаал с дочерью доводили меня до белого каления.
Я крепче сжал палку. И даже ушибы как будто стали меньше болеть. И вот так, собранно и сосредоточенно, я ответил на следующих три удара.
И вдруг заметил разницу! Она была настолько неочевидна, что я не видел её, пока не сделал этот рефлекторный жест. Я заметил, что мои руки предназначены для удерживания палок. А руки хаарши с их короткими когтистыми пальцами палку держат — плохо! Эта мысль вспыхнула как молния, ярко, ясно и очень быстро. Я вдруг понял, что мне не обязательно бить самого нахала! Я могу бить куда угодно! Вообще куда угодно — удары будут попадать по палке, которую он держит, а значит — и по нему!
И вот тут страх исчез полностью. Между двумя ударами я вдруг понял с абсолютной ясностью, что несмотря на силу, ловкость и ярость, мой противник не имеет против меня ни единого шанса. Даже стало любопытно, а знал ли об этом Урриш, когда выбирал для нас оружие?
И я с благодарностью вспомнил фильмы конца двадцатого века, когда ловкие бойцы крутили палки и наносили хлёсткие удары. Я так и сделал. С громким «кьяааа!» я кинулся в бой, аки петух, пожертвовав точностью ради скорости. И уже этому гаду пришлось уходить в глухую оборону… Вот только я бил по его палке. А чуть освоившись, начал совершать косые удары, наподобие меча. Моим пальцам тоже доставалось, но сразу стало видно, что противник вообще не понимает происходящего. А я рубил, рубил… И, кажется, пару раз пропустил удобный момент… Но в третий раз не пропустил, когда палка ударилась о палку и пошла вниз, я перехватил верхний кончик и резко толкнул от себя, ударив хаарши в живот.
От следующего удара снизу его палка красиво вылетела и упала далеко, у немногих зрителей. А я упёр конец своего оружия ему в брюхо и спросил:
— Ты что, не понимаешь, что она не могла быть твоей?
— Если бы не ты… — он тяжело дышал.
— Если бы не я, тебя бы вообще не допустили до неё! Ты это понимаешь?
Хаал Смаарр повернулся к Урришу и с высочайшим пренебрежением бросил:
— Он так и не убьёт его.
— Кохаро и так многого добился.
— Но он с ним РАЗГОВАРИВАЕТ! Зачем? Пойди, забери его, быстрее!
Я почувствовал на плече когти, и только тут меня отпустило. Я распрямился, оказывается, всё тело было скручено в тугой жгут.
— Поединок закончен. Вы не имеете права более оскорблять дом хаала. А сейчас последуй на казнь.
— Казнь? Кого? За что?
— Сейчас сам всё увидишь.
— Но я не хочу на казнь!
— О, казнить будут не тебя.
— Я догадался! Но не хочу даже смотреть на чужую казнь!
— Опять твоё «хочу» против всего остального мира? Когда же ты поймёшь, что всем полить на твоё «хочу»? Ты идёшь смотреть результаты того, в чём сам участвуешь.
И, повернувшись к встающему отцу моих детей, веско добавил:
— А ты посмотришь, что бывает с теми, кто оскорбляет гостеприимство храма.
Я не узнал этого хаарши. Но догадался, кто это был. Их же тогда было двое... Его вывели на площадку, стащили с него одежду.. А он растерянно оглядывался и, кажется, уже даже не сопротивлялся. Двое жрецов в традиционных костюмах с капюшонами поставили свою жертву к бронзовому столбу в углу, третий поднёс переносную жаровню, установил её, вытащил из дымящихся углей какой-то короткий клинок, взял в одну руку хвост наказанного и коротко взмахнул.
Переливчатый вопль и частый короткий лай, только недавно вечером слышанный мной от Сисишеп. Палач прижал к обрубку раскалённый металл, и осуждённого тут же отпустили, а тот закрутился на месте, пытаясь то ли остудить зад, то ли поймать несуществующий уже хвост…
Который с поклоном поднесли хаалу. Тот принял его, что-то сказал…
Один из жрецов поднёс мне одежду, снятую с обесхвощенного. Я взял молча, не зная, что делать или сказать в этом случае.
Все собравшиеся развернулись и начали расходиться. Я подумал и направился за хаалом.
— Хаал, я прошу дозволения задать вопросы.
— Оставь человеческий этикет людям. Ты не представляешь, как смешно это звучит!
— Хорошо, тогда просто. Почему его казнили?
— Он шёл убить тебя.
— Но ведь он не сделал этого?
Уши развернулись в жесте «ты это серьёзно?»
— А если бы убил? В храме? Тайно, ночью? При этом, возможно, мою дочь?
— Так её же там не было!
— А если бы она была? А даже если не было — там был ты! И утром в храме хаала Смаарра оказывается труп чужеземца, принятого за стол и претендующего на его дочь. Ты правда думаешь, что ничего не случилось?
— Нет, я не понимаю другого. Ведь он же не сам принял решение, это его этот позвал… Как его?
— Рамарупар не имеет значения. Он может драться с тобой за самку, и он дрался. Он проиграл, но мог проиграть и ты. Но ты прав, человек Коля, он не сам принял решение. А хаарши, который следует чужому решению… кто?
— Раб? — я, кажется, понял.
— Да, он раб. Он не хозяин даже самому себе. Его нельзя выпускать в общество, ведь кто-то может приказать ему, а он пойдёт и сделает. Не сам, не своей волей, но чужой. Так что ему придётся выполнять мою волю. Так будет правильно.
— Но если он исправится?
— И что?
— Хвост же обратно не пришить?
— Мясо из котлет не восстановишь. Он сделал то, что сделал, и теперь это необратимо. Но, может быть, он действительно исправится и в следующий раз подумает, прежде чем принимать чужое решение.
В дверь поскреблись и вошёл знакомый мне младший прислужник, отдав хаалу какую-то коробочку. Тот открыл её, коротко глянул внутрь, закрыл и посмотрел на меня. Парень развернулся и ушёл.
— А теперь немножко о твоих глупостях. Заметь, кохаро, я не обвиняю тебя и не осуждаю. Я повторял и буду тебе повторять — не важно, глуп ты или умён. Не важно, высок ты или низок, покрыт шерстью и есть ли у тебя хвост.
— А что важно?
— Важно только то, что ты делаешь. Только это. И больше — ничего остального. Ты не жрец. К сожалению.
— Почему?
— Таким родился.
— Я имею ввиду — почему ты решил, что я не жрец?
— Потому, что ты нелюбопытен. Ты уже неделю живёшь в храме, но до сих пор не был ни на одной службе. Не знаешь имена богов, не спросил ни разу о назначении комнаты и о тайнах ритуала. Ты не узнавал значения имён, и даже после того, как тебе не удалось попасть на охоту — ты ни разу не поинтересовался ни у кого тонкостями или особенностями охоты, не спросил о результатах её, о значении охоты в жизни хаарши и влиянии её на статус. Любой жрец, даже самый слабенький, истреплет хвост от любопытства. Вокруг столько неизведанного, уйма свободного времени, и — не узнать? Так не бывает. Так что ты — не жрец.
— Я — вершитель, правильно?
— Нет, неправильно. Из тебя можно было бы воспитать вершителя… Но задатки у тебя есть. Поэтому, когда сегодня ты выстроил поединок, он так и завершился. А теперь объясни мне, умирающему от любопытства. Ну, почему ты его не убил? А?
Рот открылся сам собой. И только хотел произнести «Так ты этого хотел?» как только что услышанные нравоучения дёрнули меня за язык.
А, действительно, почему я его не убил?
— А зачем? Я и не собирался убивать его.
— Неужели только потому, что не умеешь?
— Нет, не только. Но зачем убивать его? Ведь если бы я убил его — то тебе пришлось бы и меня… казнить.
Хаал внимательнейше оглядел меня. Особенно уши. Потом вдруг крикнул:
— Вирра!
В комнату вошёл всё тот же служка.
— Какое наказание ждёт укравшего раба?
Юноша вздрогнул и торопливо прижал хвост к ноге.
— Для вора полагаются исправительные работы на срок, определяемый тяжестью поступка.
— А если он без права воспользовался чужой плотью для собственного удовольствия?
— Ему выжигают мех вокруг плоти, хаал.
— Иди.
Я посмотрел на закрывшуюся дверь и сказал:
— Но ведь у меня нет меха!
— Ты думаешь, это бы тебя спасло?
— Тогда что?
— Ты чужой. Ты человек. Для вас — свои правила… Которых пока нет. Пока что ты первый, кто воспользовался чужой рабыней без разрешения… Обычно о такой мелочи хотя бы ставят хозяина в известность. Это и жест вежливости, и следование правилам. Но ты — чужой. К тебе нельзя применять наши правила. Учти это.
— У нас говорят, что незнание закона не освобождает от ответственности.
— А тебя и не освобождает. Ты понесёшь ответственность, всю, сколько тебе отмерят. Но твоя ответственность не определена. И в этом — разница.
— То есть, если бы я его сегодня убил бы…
— Ты бы избавился сразу от множества проблем. Но ты — вершитель. Пусть неопытный, неумелый, но задатки — есть. Поэтому я, жрец, говорю с тобой, хотя должен делать. Для вершителя любая неприятность, любое неудобство — это величайшее благо! Он может обратить их себе на пользу и сделать из любого поражения победу, и из любого разочарования — пир. Что ж, возможно, ты неосознанно создал себе проблему. А может, и несколько. Но если я тебе не скажу об этом — ты не задумаешься, что для тебя это величайшее благо. Надо только правильно его использовать. А вот как… Я не скажу тебе. Не потому, что не знаю. А потому, что пора прекращать быть рабом. Даже если ты бесхвостый.
Он открыл ящичек и вынул из него ремень с кобурой, из которой торчала ребристая рукоятка.
Я принял подарок с полным сумбуром в голове. Эти жрецы кого угодно выведут из себя! То ли это намёк, то ли намёк, но совершенно на другое?
— Я правильно понимаю, что в пределах храма я имею право только на самозащиту?
— Ты не имеешь права даже на самозащиту, — обыкновенным скучным голосом сообщил мне Смаарр. Таким тоном он разговаривал со мной обычно и ничем не напоминал заботливого отца, который беседовал со мной минуту назад. — Потому что в храме тебе не от кого защищаться. Заметь, это же относится и ко всем остальным. Никому не грозит опасность на территории моего храма.
Вот это я понимаю. Вот это не намёк, это прямой приказ. Ну, что ж, спасибо за урок, хаал.
А что же теперь делать с подарком?
— Да, кстати! Что мне делать с этим? — я показал одежду бывшего соучастника.
— Носить.
— Носить? Вот это? Мне?
— А что? Неужели ты пойдёшь к королеве в своих обносках?
Я поглядел на свой «плащик», неделю не стиранный и сделанный из первой попавшейся на глаза Хашеп ткани…
— А я пойду к королеве?
Но Смаарр уже отвернулся, как будто меня не было.
Так и стало.
Самое обидное, что Хашеп сказала то же самое! Слово в слово!
— Ну, почему ты его не убил, а?
Я не ожидал от жены такой кровожадности. В первый миг меня накрыло ощущение: а вдруг Хашеп вот точно так же говорит про меня? Или думает? Мол, когда же его убьют, это недоразумение?