Пожалуй, останавливало меня только одно. Точнее, два. Рядом со мной лежала не молоденькая неопытная девчушка, которая ломается по каждому поводу, набивая себе цену. Поэтому её отказ был именно отказом. И ещё. Я обещал. Кем я буду, если нарушу своё обещание? А тот, внутри, насмешливо: «Ой, да ладно! Если любит — простит! Куда она денется? А если не любит — нахрен она тебе сдалась?»
Я лежал, крепко прижимая свою любовь и терзаясь, а не предать ли её? И сам не знаю, что меня остановило.
Но вряд ли это были мозги.
— Мы решили учить тебя нашему языку.
Вот так вот однозначно. We are — это «мы». Не «я», не «они»…
— Велик ли был парламент? — хмуро поинтересовался я.
Настроение после прошедшей ночи было и так не самым радужным, а тут меня ставят перед известием, что они, видите ли, решили! А то, что я Хашеп уже второй месяц на это уламываю — это побоку, да?
— Мать Хашеп сказала, что это правильно. Я тоже так думаю. Ты, скорее всего, будешь против.
— Я, между прочим, давно Хашеп уговариваю, чтобы она начала меня учить! И даже есть некоторые успехи.
— И какие именно? — спокойно поинтересовался жрец.
Я согласен, что моё поведение было далеко от идеалов и канонов. Вообще, я вёл себя нагло и вызывающе. Да, признаю. Но дело в том, что хаал общался со мной всегда в неизменно ровном тоне, и любые мои ошибки или капризы никакой реакции не вызывали. А тут поневоле чувствуешь вседозволенность. Если бы он хоть раз напомнил о своём возрасте или квалификации — я бы, может, и притормозил бы. Но — нет! Так что сейчас мне стыдно за того дерзкого юнца, которого хаал пытался научить уму-разуму…
А ему было всё равно. Выслушав мои жалкие потуги составить осмысленную фразу, он так же ровно и без эмоций обронил:
— Я правильно помню, что ты приехал всего на два месяца, а не на две жизни?
— А что, можно за два месяца выучить язык?
— Это можно сделать за два дня. Но придётся постараться. Очень постараться. А ты не умеешь.
— Не умею «стараться»?
— Да. А я не успею научить тебя и этому тоже. Но можно воспользоваться силой.
Английское power очень ёмкое слово. Это и «сила», и «энергия», и даже «способность». Вот что он имел ввиду — насилие или способности?
— Это больно?
— Да.
Я вспомнил тот разговор за столом. Но Хашеп это прошла. И ничего мне не сказала. И ничего не говорила, типа «Если тебе предложат — ни в коем случае!». Но, может, хоть у неё спросить?
— Я могу посоветоваться с Хашеп?
— Она ничего не решает. Но, если хочешь — пожалуйста.
Это меня убедило. Значит, никаких тайных замыслов, ничего такого… А какого? Я подозревал жреца в тайных намерениях по отношению ко мне? Или просто боялся?
— Я готов.
Он заинтересованно оглядел меня, как будто впервые увидел.
— Тогда сначала иди, поешь. Поешь хорошо самой лучшей вашей еды. Потому что больше есть не придётся. Потом придёшь в малый observance зал.
— Где это?
Заинтересованность жреца тут же сменилась обычным равнодушием.
— Второе строение направо. Войдёшь — сразу налево. Обязательно используй туалет.
Я пожал плечами и отправился выполнять поручения. Самой лучшей — это какая найдётся. Какая у меня самая лучшая? Пусть будет вот это. Много есть не буду — не хочется. Посетить туалет — это хорошая мысль. Вопрос, а что делать, если оно не идёт? Посидеть, подумать о высоком… О том, что обучение языку у хаарши болезненное. Они что, учат розгами? Типа, пока не выучишь спряжения или склонения — не сядешь? В смысле, высекут так, что сидеть не сможешь? Пожалуй, в этом что-то есть. Потому что если бы нас кто-то заставил — мы бы обязательно добились результата! Но когда кто-то собирается нас заставить — мы обязательно начинаем возражать и упираться.
Я сосредоточился, но всё равно ничего не получилось. Вздохнув, я натянул шорты и расправил подол голубой мантии. Надо же, я к ней уже привык. Эдак научусь ходить и без всего остального. На хаарши эта одежда смотрится удивительно органично. Нет, всё-таки без шерсти я буду чувствовать себя голым.
В малом этом ихнем обсерванс зале меня ждало аж трое хаарши. И… Я посмотрел на это жуткое устройство для пыток и почувствовал, как по спине побежал нехороший холодок.
— Это что… Мне?
— Да, — ответил один из хаарши. — Будет больно, а ты не можешь держать ты. Оно будет держать ты.
Я ещё раз оглядел конструкцию из креплений и ремней.
— А хаарши тоже учатся здесь?
— Да. Именно так. Снимай отсюда одежду.
— Всю?
— Да. Всю.
Я пожал плечами и разделся. В конце концов, что они там увидят? Только меня. Но никто не обратил никакого внимания на моё красивое тело. Они засуетились, начали что-то готовить, в блестящую металлическую чашку типа «большая рюмка» мне налили что-то горячее и остро пахнущее. Я отпил — ууух! Ну у них тут и химия! Горячая жидкость имела вкус ядрёного химического коктейля, все сосочки на языке аж встали на дыбы.
— Пить совсем, — сказал хаарши. — И ложись сюда.
Но указал не на дыбу, а на матрасик на полу.
Пока я разбирался с вкусовыми ощущениями и последствиями приёма неизвестных мне препаратов, хаарши устроили мне сеанс массажа. Не знаю, где они практиковались до этого, но сделано было безукоризненно — они чётко следовали расположению мышц и нигде не передавили и не сделали больно. Особое внимание уделили шее и позвоночнику. Потом дали вторую рюмку, на этот раз я почти не почувствовал вкуса.
А потом наступил тот самый момент, которого я так боялся.
— Ложись, — хаарши махнул рукой на ромб с лучами, с каждой балки которого свешивались ремни.
И меня привязали. Сердце судорожно стучало пулемётом. А мысли метались стайкой перепуганных мух: это экзаменационный стенд? Не выучил — экзекуция? Или что? Почему? Как? Зачем? Зачем я вообще на это согласился? А не лучше ли сказать — всё, я больше не буду?
— Где хаал?
— Он будет был.
Пока я раздумывал над тайным значением этой конструкции, меня привязали. Сильно. Прочно. Аккуратно.
— Ходи головой.
— Что?
Хаарши покрутил головой, показывая, что он от меня хочет. Ха! Двигать головой не получалось!
— Сила! Ещё!
Я изогнул плечи. Помощники тут же подложили туда какие-то валики и я понял, что вот сейчас я совершенно беспомощен. Тут вошёл жрец.
Я впервые видел жреца в, так сказать, рабочем одеянии. И признаю — по уровню воздействия на психику неподготовленного человека оно оказывает очень мощное воздействие. Цветовая гамма, фактура тканей, всяческие прибамбасы, цепочки, колечки, какие-то ритуальные фигурки… Сразу видно — жрец! И первая моя мысль была — принесут ли на алтарь моё сердце или сразу мозги?
Конструкцию со мной вместе поставили если и не вертикально, то близко к этому. Некоторое время ничего не происходило, а потом меня вместе с узилищем развернули и поставили перед… другой конструкцией. К этому моменту я почувствовал, что внутри что-то происходит. Я не очень могу описать, что там ощущается, но организм заметил, что с ним что-то не так.
— Будет очень больно, — сказал мне жрец, встав передо мной. — Ты можешь кричать, дёргаться, ругаться. Это не важно. Важно, чтобы трубка не выскочила. Кричат все, не стесняйся.
— Трубка? — я не узнал собственного голоса.
— Терпи, и начнём.
И тут в затылок что-то воткнулось. О, да! Я орал и вопил, особенно когда это нечто полезло внутрь, в голову. Когда оно залезло и остановилось, а я получил возможность вздохнуть и передохнуть — я понял, что от надёжности крепления, действительно, очень много что зависело. Немного поверни голову — и всё насмарку. Но меня это сейчас не взволновало бы. Всё тело покрылось потом, внутри заволокло противной слабостью, дышалось тяжело.
А жрец приступил к какому-то ритуалу. Но я всё пропустил. Когда у тебя в башке торчит посторонний предмет, и ты кожей чувствуешь, что по нему что-то куда-то течёт — то всё внимание направлено внутрь, а что там перед тобой выплясывает разукрашенный зверёк — не воспринимается вовсе. К счастью для меня, всё закончилось довольно быстро. Но я думал, что за эти двадцать минут поседею. Потом трубку довольно резко выдернули из головы, но я даже не вскрикнул.
Потому что вообще уже слабо воспринимал реальность. И, опять же, не могу точно сказать, что именно изменилось. Но помню, что процесс отвязывания меня я наблюдал отстранённо, как будто это не моё тело, а чьё-то чужое. Как я оказался в другой комнате, сидя лицом к абсолютно тёмной стене — я не помню. Помню только, что слева от меня сидел хаал, а справа — Хашеп. А я пытался понять, кто из них кто, хотя точно знал, что Хашеп — справа.
— Урр си Хашеп, — сказала она.
— Урр си Смаарр, — сказал жрец.
— Урр фар Смаарр.
— Урр фе Хашеп.
Я слушал и пытался понять, что происходит. Почему «она будет жрец» или почему «Он не будет человеком». Откуда берутся эти «в настоящем времени прошлое и будущее сходятся воедино» или «сегодняшний завтрак потом будет вчерашником». Через какое-то время я понял, что не слышу того, что они говорят. Слова слились в монотонный гул. А ещё через некоторое время я понял, что моя голова превратилась в трубку. Трубка была длинной и гибкой, она проходила где-то между глаз и заканчивалась там, сзади, в том месте, куда засовывали инородный предмет. Поскольку головы у меня больше не было, то я ничего не видел и не слышал. И только через эту трубку в меня заливали что-то чужеродное, но такое мне нужное!
Кажется, напряжение оказалось слишком большим, и я потерял сознание. Хотя я так и не понял, что случилось. Помню только, что очень болели глаза, которых не было, а это сильно раздражало.
Возвращение в реальность было крайне болезненным. Я застонал.
— Тише, любимый мой, тише. Это пройдёт. Потерпи. Ты всё вытерпел, всё получилось. А это пройдёт, я знаю.
Прошло несколько секунд, прежде чем я понял, что звуки Высокого Языка действительно несут утешение и уверенность. Значит, действительно получилось. Но это усилие оказалось для мозгов слишком большим, и голова опять полыхнула болью.
— Если можешь — поспи. Если нет — я тебя поласкаю.
— О, нет! — простонал я. Если меня сейчас ещё и ласкать начнут — я же сдохну!
Хашеп рядом закудахтала.
— Милый, у тебя ещё некоторое время мозги будут путаться. У нас ласкать — это совсем не то, что ты подумал!
И я понял, что она абсолютно права. «Си эрр ашшаа» — это именно ласкать. То есть, проявлять внимание и участие, выражающееся в поглаживании и вычёсывании. И что мою многострадальную голову ласкают когти Хашеп. И хотя мне всегда приятны её ласки в любом виде — облегчения это не приносит…
Я сижу и смотрю на свою Хаш. Вот не знаю, почему, но я чувствую, что она — моя. Она сладко дрыхнет на матрасике и в этот момент особенно напоминает огромную и нескладную лису. Нескладную в том смысле, что она ничем лису-то не напоминает, хаарши вообще имеют уникальную форму тела. Но вот что-то лисье в ней есть. И вот она лежит на боку, ручки вытянула, ножки сложила, хвост свесился на пол… Бока мерно вздымаются, ухо во сне дёргается. На руках у неё чёрные перчаточки, а вокруг когтей рыжеватые пропалинки. Буроватый тёмный мех резко светлеет на груди и животе, кстати, там он намного мягче и нежнее, хотя и длиннее, чем на спине. Я вспомнил, как жалко она выглядела в конце полёта. А сейчас — упитанная, здоровая, гладкая. И это всё — моё! Голова ещё не прошла, но спать я уже не могу. Вот и сижу, любуюсь своей самочкой. Нет, девушкой. Ибо даже в мыслях не могу считать её животным. Хотя человека она напоминает только стоя и только со спины. И в скафандре. Милая ты моя, как же мне удалось в тебя втрескаться-то? Вот только гляжу на тебя — и внутри всё аж сжимается от нежности. А почему, как? Кто ж теперь объяснит?
И вот я знаю, через что ты прошла. Ты добровольно легла на эти прочные брусья, тебя крепко связали и засунули трубку в голову. И ты после этого долго и муторно учила языки. То ли один, то ли два, то ли все пять. Не знаю, как это делается, но если ты пять раз ложилась на этот стол пыток… Ты святая! И очень, очень решительная хаарши. Я, например, второй раз на это не пойду. Хоть застрелите. Мне сейчас даже просто касаться затылка страшно! Я хотел высказать этому Смаарру всё, что я о нём думаю, и о его методиках, и о всём их грёбаном мире… А сам сейчас думаю — если бы я знал, я бы дал себя привязать? Да фигушки! Ни за что бы не дался!
Хаш тоже устала. Это же надо чётко и в нужном темпе выдать сотни телодвижений, тысячи слов, десятки тысяч фраз и предложений! Хорошо, что у них уже наработаны методики… Интересно, а зачем хаарши разрабатывали методики обучения языкам? Да ещё столь варварские? Нет, ну надо же, голова уже почти не болит, но так и хочется почесать внутри. Очень занятная методика.
Я погладил пушистое бедро, и хвост шевельнулся. Просто шевельнулся, во сне.
Какой же необычный у меня получается медовый месяц! Начисто лишён секса, зато мучений — на двадцать лет вперёд.
Сейчас я понимаю людей, которые неожиданно обрели зрение или слух. Мир до этого был привычен, на недостаток не обращаешь внимания. И вдруг — оказывается, вокруг происходило столько интересного! А ты и не знал!
Например, я понимаю, что вот этот младший помощник старшего подмастерья какого-то там жреца распекает рабов. Раньше я бы подумал, что он ругается на них чуть ли не матом. Сейчас я знаю, что он просто перечисляет список их недоделок и ошибок. Уши рабов прижаты в смысле «Ой, я так виноват, я так виноват!» — но даже мне видно, что никакой вины они за собой не чувствуют. И ничего бы такого в этой бытовой сценке не было, если бы я не вспомнил выражение морды того раба. И уши! Теперь я знал, что они выражали отчаяние крайней степени. Но при этом казнимый не дёргался и никак не высказывал своих чувств, хотя, безусловно, знал, что с ним сейчас сделают.
За столом все присутствующие продолжают болтать о своём, в том числе — обо мне. Перешучиваются, обращаются к Хаш, но та, как и прежде, делает вид, что ничего не слышит. Мне же очень хочется что-нибудь ответить, но я пока не рискую демонстрировать своё знание местного языка. Тем более, что в нём огромное значение играют уши и хвост, которых у меня нету. И одна и та же фраза, произнесённая вслух, может иметь до десяти разных значений в зависимости от. Самих хаарши такие условности не смущают, болтают и шевелят ушами без всяких трудностей.
После завтрака Смаарр вручает мне какой-то ритуальный жетон с зубастой пастью. Присмотревшись, понимаю, что зубы образуют ромб.
— Сходи на рынок и выбери раба.
Только не на «рынок», а в «общественное место». И не «купи», а именно «выбери».
— А где это?
— Язык знаешь, голова на плечах. Разберёшься.
— А какой нужен раб? Я же их никогда не покупал!
— Вот и потренируешься.
— Что хоть выбирать? — перешёл я на английский. Кстати, сейчас у меня не было ни малейших проблем с этим языком. Я мог думать на нём и говорить, как на родном. Фразы рождались свободно, естественно. — Самец нужен или самка? Молодой, старый, здоровый или умный?
— Я тебя не ограничиваю. Какого возьмёшь, такой и будет.
— А если я ошибусь?
— Тяжело сделать неправильно, если нет правил.
А Хаш в это время исчезла! Ушла по своим делам, свято уверенная, что уж вот теперь-то её помощь точно не требуется. Раньше я без неё как без… языка. Даже спросить ничего не могу сам! Сейчас — пожалуйста. Но вот именно сейчас она мне нужна, как воздух!
Или…
Или забить на указание этого нахала? Ну и что, что он отец Хаш? Мне-то он кто? Мы, между прочим, ещё не женаты даже. Вот после свадьбы — пожалуйста. А может, той свадьбы ещё и не будет!
Видимо, эта мысль меня и отрезвила. Не, конечно, я могу тут гнуть пальцы веером и доказывать, что мой хвост пушистее… Ой, то есть, что я тут парень независимый и гордый, но цена моей гордости? А вдруг они скажут «Иди, друг Коля, к себе в родной мир, и нечего тут пасть раскрывать на лакомый кусочек»? Вот будет смешно!
Получается, что и послать я Смаарра не могу. Точнее, могу, но не хочу, а результат тот же.