Письма он отдал перед самым отъездом на миссию — уступка собственной трусости, но кроме того, у адресатов будет время подумать над прочитанным. Поговорить друг с другом.
Принять решение.
Тобирама не собирался спорить, каким бы оно не оказалось.
*
Учихи тем временем были взбаламучены известием о пропаже одного из советников. Немного утешало, что последний раз его видели направляющимся на серьёзный разговор к Мадаре-сама. Значит, это родной глава клана его убил, расчленил и съел — скорее всего, за дело, — а не козни новых друзей-старых врагов.
Мадара старого жёсткого советника, конечно, не ел, но спалил нахуй, а пеплом удобрил розочки в саду. Видите ли, ему всё было отлично, когда было просто объединение двух сильных кланов для более сподручного отпиздивания соседа и захвата новых территорий. Но когда до этого советника дошло, что создаются инфраструктуры целого города, в который можно встроить почти неограниченное количество кланов… Что собираются отдельный архив, госпиталь и, главное, общая образовательная площадка для юных шиноби, тут советник запаниковал.
А то как так, дети в семь лет не будут отправляться на боевые вылазки — это же немыслимо! Как они станут настоящими шиноби в таких условиях? Это сильно ухудшит боеспособность клана, одумайтесь, Мадара-сама, это точно заговор Сенджу!
Глава клана не стал уточнять, насколько увеличится боеспособность клана, если дети перестанут гибнуть сразу после того, как научатся держать меч ровно, а просто спалил идиота. Наверняка у него были последователи, но когда дело касается выживания, такие люди очень быстро понимают намёки и самые тончайшие предпосылки.
А тут и предпосылки были совсем не тонкие.
Сам Мадара потихоньку начал съезжать с катушек. Всё никак не удавалось вернуться на привычную волну, возгореться с полной силой, снова стать порывистым, непримиримым… Но последствия смены тел с Хаширамой всё ещё чувствовались, тело как бы говорило: «Хозяин, успокойся, не пори горячку, не надо нам этого нервного напряжения…»
А он не мог без этого напряжения. Без преодоления себя, без постоянного стремления к чему-то… Гнить заживо, изнутри в собственном теле, смотреть с отвращением на собственный, внезапно мирный клан. Хотелось, чтобы кто-то уже догадался, чем грозит объединение Учих и Сенджу, спешно начиная собирать силы по соседям, чтобы выступить ответным фронтом…
Самому тошно становилось от этих мыслей. Чем он лучше того бедолаги, который сейчас удобряет розы?..
Но всё слишком медленно, слишком осторожно… Изменения теоретически есть, но ситуация остаётся прежней. Все что-то ходят, обсуждают, уточняют… Все пиздец такие сложные, со своими незыблемыми традициями, со своим мнением, которое самое верное, нужно это только доказать…
А потом Мадара получил то злополучное письмо. Он пришёл в кабинет Хаширамы, где уже тусовался Изуна, и задал ровно два вопроса. Брату — почему тот до сих пор Тобираму не трахнул. Хашираме — почему его родной брат его так плохо знает. Оба смутились.
— Вернётся — валить и трахать, — подытожил Мадара, — чтобы мысли из рабочего русла больше не утекали.
— Но… — начал Изуна нерешительно.
— А что, неужели действительно кто-то против?
— Э… Все вместе, что ли? Как это технически?
— По очереди, — с неожиданным ехидством отозвался Мадара. — До смерти-то, надеюсь, не затрахаем, если что, Хаши подлечит.
Сенджу отчаянно покраснел, отводя глаза в сторону и чуть ли не начиная смущенно толкаться пальцами. Не то чтобы против был он, но в некоторых вопросах прямота Мадары определенно ошарашивала.
— Нии-сан! Тобирама же реально запутался!
— Ну так давайте распутаем. Быстро, эффективно, ко взаимному удовольствию. Хаширама, пошли помашемся? А то мне как-то скучно.
Сенджу прищурился:
— А в чем запутался ты, Мадара?
— Поубивать всех нахуй хочется, — заявил Мадара и, подумав, добавил: — Кроме котиков и детей.
— Почему именно? — Хаширама шагнул вперед, коснулся волос.
— Острая недостача пиздеца в организме.
— И ты думаешь исправить это тренировкой? — скептически. — Вернётся Тобирама, сходим поохотиться на биджу.
— А пока мне стены грызть, что ли?
Хаширама застенчиво стрельнул глазами в сторону:
— Можно не стены.
Мадара вопросительно приподнял бровь и притянул его к себе за пояс.
— Предлагаешь свою кандидатуру?
Открытый взгляд глаза в глаза. Слегка покрасневшие уши. Короткий кивок.
И ладонь, легшая на предплечье. Потянувшая Мадару ещё ближе.
И зубы Учихи, резко и больно впившиеся в открытую шею. А что? Они говорили только про «грызть»!
Хаширама низко, почти шипяще выдохнул, чуть морщась от боли. Залечить укус не проблема, с его регенерацией и вовсе напрягаться не придется, но Сенджу не удивился бы, начни Мадара жадно глотать кровь. А если это поможет — так и вовсе невелика цена. К тому же было что-то нутряное, темное в этом жесте. В том, чтобы доверчиво подставлять шею. В том, чтобы чувствовать, с какой жадностью сомкнулись на ней зубы.
Проверив, что Хаширама не спешит отбегать с воплем: «Эй! Мы так не договаривались!», Мадара сжал зубы крепче, прокусывая до крови и прижимая Сенджу к себе до хруста.
— Та-а-ак… Я, пожалуй, пойду… — Изуна напоминал встрёпанную сову и бочком-бочком дезертировал из кабинета. Он не стал отговаривать Хашираму тянуть ручки к Мадаре до тренировки, медик же, сам разберётся…
Хаширама обнял Учиху в ответ, с нажимом погладил по спине. Резко выдохнул, словно выталкивая из себя воздух, глубоко вдохнул, максимально насыщая кровь кислородом. Немного подтолкнул выработку адреналина в организме, чтобы выплеснулся в кровь, чтобы эта кровь бурлила и шипела на языке от переполняющей её силы.
Ну как тут после такого приглашения не вгрызться жадно, глотая жаркую, терпкую кровь? Как не застыть в восхищении от такого безумства? Как сдержать стон удовольствия, чувствуя, что от вкуса крови во рту наконец-то сбегает ленивая дрёма, пробуждая его настоящего — его, прозванного демоном совсем не зря?.. Шагнуть вперёд. Ещё, ещё… Прижать к стене, делая контакт настолько плотным, насколько возможно. Жадно пройтись руками по телу — со сбившимся дыханием, открытой шеей, пóтом на висках…
Хаширама застонал, не в силах удержать в себе переплетенный ком эмоций и ощущений. Мелькнула на краю сознания надежда, что Изуна просочился прочь не зря и проследит, чтобы никто не ввалился в самый неподходящий момент — мелькнула и пропала, сметённая напрочь.
Запрокинуть голову, приглашая кусать дальше, скользнуть руками под одежду, вминая пальцы в горячую кожу. Поймать в поцелуе окровавленные губы.
Почувствовать, как настойчивый, уверенный поцелуй заставляет податься назад, прижимаясь макушкой к стене. Как чужие руки уже развязывают оби и жадно оглаживают беззащитные бока.
Тихой сапой вернулся Изуна, запер дверь изнутри и закрыл окна ставнями. Затем положил что-то на стол и мягко провёл руками по волосам брата. Едва заметное прикосновение подействовало как поводок и ушат холодной воды. Мадара оторвался, с шумом втягивая в себя воздух.
Ни в укусе, ни в поцелуе он не дышал.
— Ты сумасшедший, — Хаширама облизнулся, шало улыбаясь. — И в этом сумасшествии прекрасен. Тебе не идет быть рациональным, — кончиками пальцев к укусу, ещё сочащемуся кровью, снова облизнуться. Бросить взгляд на Изуну — из-под ресниц, почти дразня.
Мадара проводил взглядом набухающую капельку крови и, не выдержав, снова припал к ране губами. Невероятно вкусная кровь. Невероятно сладкая, отданная добровольно… А Изуна подался вперёд, тоже целуя. Его губы были не требовательные и сильные, как у Мадары, а мягкие и ласковые. Горячие — куда без этого? — но такие… охотно поддающиеся.
Если Мадара сжирал с урчанием голодного дикого зверя, то Изуна засасывал, как тёплая мягкая трясина.
И не скажешь сразу, что опаснее.
Хаширама не любил играть с огнем — но сейчас ему голову не просто кружило, сносило напрочь. Мадара хочет крови? Изуне нравится обволакивать собой и поглощать, затягивать намертво? Когда глаза не застилает страх, в этом есть свои восхитительные нотки. А Сенджу не боялся — как никогда не боялся шарингана.
Слишком хорошо помнил, как именно Мадара его активировал.
— Покажешь мне Мангекью? — шепотом в самые губы. Пальцы скользят по затылку, путаясь в жестких прядях, перебирая, чуть оттягивая.
Чуть откинутая назад голова, плавно краснеющие глаза. Казалось, запятые шарингана всегда там, просто их не видно из-за обычно чёрной радужки. А потом они слились в единый рисунок, возводя восприятие на новый уровень. Хаширама сейчас неуловимо напоминал свою стихию — дерево или даже лес. Спокойно отдавал на откуп огню обожаемые пламенем сухие веточки без страха или волнения — у него ещё много, всё не съест, а если и съест, то потом на пепле вырастет ещё более большой и здоровый лес.
Мадара здесь напоминал лесной пожар. Вспыхнувший от искры, жадно пожирающий предложенное, не желающий и не имеющий возможности сопротивляться своей разрушительной мощи. Не ненавидящий лес, нет — влюблённый в него, благодарный за своё существование, за своё яркое пламя и возможность развернуться.
А Изуна… Котичка, лениво греющийся у огня и запекающий на углях кролика.
*
По возвращении Тобирама первым делом пошел к брату. Коротко отчитался о выполненном задании, зацепил взглядом краешек знакомого конверта на столе. Спокойно опустился на колени и коснулся лбом теплых досок пола в позе покорности.
— Отото… — прозвучало укоризненно.
А потом Хаширама опустился рядом и потянул брата на себя, заставляя уткнуться лбом в собственное плечо вместо пола. Обнял, погладил по волосам.
— Почему ты решил, что тебе есть за что просить прощения, Торью?
То-рью. Детское ещё прозвище, его придумал Итама, когда был совсем маленьким. Он упрямо твердил, что у братика волосы похожи на гриву дракона, а Хаширама ему охотно подыгрывал, говоря, что Тобирама отлично сокращается до Торью. Тобирама-дракон.
После смерти Итамы это прозвище стало запретным для них обоих. Когда умер Каварама — осталось только «отото» и «Тобирама».
И вот теперь… Непонятно, почему…
Тобирама стиснул зубы до хруста, пытаясь совладать с набирающей силу дрожью.
Послышался возмущённый дробный топот. В поселении шиноби никто не топает, разве что тот, кто хочет быть услышанным…
Дверь распахнулась, на пороге появился Изуна — взъерошенней, чем обычно, едва не потрескивающий от внутреннего напряжения, как брат.
— Явился? — грозно спросил он оттуда, а потом подошёл и, пользуясь моральным преимуществом, ухватил Тобираму за шкирку и куда-то потащил.
Сенджу только и смог, что глазами хлопнуть — слишком уж яркой оказалась ассоциация с недовольной куноичи, отловившей супруга за выпивкой с друзьями. Да и улыбка Хаширамы — открытая, лукавая — намекала, что как минимум убивать его никто не собирается.
Хотя с Учихами попробуй еще угадай.
А притащили его в… спальню. Одну из комнат переоборудовали, плотно занавесив окна и расстелив четыре футона на татами. Не успела чуйка Тобирамы доложить мозгу о том, что именно он видит и что это может означать, как Изуна повалил его на те самые футоны. Следом зашёл Хаширама с всё той же хитрой лыбой.
— Логический тупик верный, исходя из тех предпосылок. Но они неполные. Что ты упустил?
Тобирама честно попытался думать, но он слишком устал. Уже даже все равно стало, к какому решению все пришли.
— Я не знаю. Отношения?
Поняв, что подсудимый не в силах выдерживать трёпку, Изуна сменил гнев на милость и растёкся по нему расслабленной кото-тряпочкой.
— Бака. Выбирать не обязательно. Раз уж тебя на всех троих растаращило, то давай, оправдывай слухи о выносливости Сенджу и клане любви, — Учиха подумал, приподнялся, заглядывая в глаза. — Позволь нам тебя любить. Позволь себе любить.
Глаза в глаза, открыто, до конца — и даже техника не нужна, чтобы уловить искренность. Чтобы увидеть там, на дне зрачков, тепло и любовь для себя.
Увидеть — просто. А вот поверить… Тобираме потребовалось почти полминуты, чтобы осознать увиденное. Осознать, принять, уложить в голове…
…и растечься по футону расслабленной медузой, наконец-то обнимая Изуну в ответ.
========== Глава 10 ==========
В комнату заглянул Мадара. Оценил картину, закатил глаза, скрылся. Вернулся через пару минут с полным подносом еды и влажным махровым полотенцем на сгибе локтя, чтобы утереть дорожную пыль. Срочно бежать купаться после вылазки не было необходимости: чем сильнее шиноби, тем меньше он нуждается в таких мелочах, как потение, но вот пыль, пыльца и прочие загрязнения воздуха на коже и волосах остаются охотно.
Тобирама на ещё одного Учиху среагировал не сразу. Посмотрел чуть насторожено, зацепился взглядом за поднос. Удивлённо дёрнул бровью.
А Хаширама благодарно кивнул, подхватил полотенце естественным, почти привычным жестом и мягко провёл влажной тканью по лицу брата, стирая пыль и грязь. Тобирама подавился вдохом — ани-чан выхаживал его во время болезней, поддерживал, когда было плохо…
Но эта задумчивая нежность точно не была чем-то привычным.
То есть… никто не против? Вот не смирился с обстоятельствами, позволяя слетающему с катушек брату-бывшему-врагу-союзнику получить желаемое и успокоиться, а совсем-совсем не против? Тобирама зажмурился, отчаянно пытаясь осознать настолько ослепительную истину.
Мадара поставил поднос рядом и разлёгся неподалёку, подперев голову ладонью и подгребая Изуну к себе. Младший Учиха смотрел на Сенджу, затаив дыхание. Он был в мозгу Тобирамы и примерно представлял, что он сейчас испытывает. И это было волшебно. Настолько волшебно, что Изу кольнула предательская мысль — а что, если все эти условности, мешающие удовольствию, являются частью этого удовольствия, эдаким усилителем? Для него самого целовать Мадару стало чем-то привычным и обыденным, но тот фейерверк, что взрывался в голове Тобирамы от простых, в общем-то, прикосновений… Может, оно стоит того?
Хаширама закончил протирать лицо, взялся за руки. Ласково, бережно… а потом наклонился и коснулся костяшек пальцев губами. Почти невесомо, больше чтобы проверить реакцию…
Тобираму тряхнуло так, словно это касание было полноценным разрядом, но глаза он так и не открыл. То ли потому, что так ощущения были острее, то ли просто легче было воспринимать происходящее, не задумываясь над тем, реальность это или сон.
— Отото… — Хаширама мягко расстегнул крепления хитай-ате. Убрал щитки в сторону.
— Да? — алые глаза всё-таки приоткрылись.
Взгляд старшего Сенджу мягко мерцал, почти переливался обилием чувств, гладил по коже. И пальцы тоже гладили — по щеке, вдоль старого шрама, очерчивая линию подбородка.
— Не бойся себя, Торью.
И так легко повернуть голову и прижаться к ладони в благоговейном поцелуе — как мечталось, как хотелось… Прижаться и на миг замереть, пережидая взрыв эмоций от собственного почти-кощунства, повернуть голову ещё немного, прижимаясь уже щекой. Снова зажмуриться, когда ладонь мягко скользнет под затылок, поддерживая голову.
Это было настолько невинно, настолько интимно, что Изуна на мгновение почувствовал себя неловко, будто подглядывает. Но хренушки он пропустит хоть мгновение этого действа! Наоборот, активировал шаринган, чтобы лучше зафиксировать все детали.
Хаширама мягко коснулся губами лба. Погладил затылок. И едва продышался сам, когда Тобирама потянулся навстречу, обнял, скользнул легким поцелуем по скуле. Трепетно прижался губами к уголку рта.
Целоваться с братом было так странно. Понимать, что это вечно суровый Торью подрагивает в руках, приоткрывает губы навстречу, ловит каждое движение. Что-то будоражащее было в том, чтобы идти против запрета — но, право, главное ведь совсем не в этом.
Главное — что душу щемит от невыносимой нежности, что дыхание перехватывает от того, какой Тобирама сейчас живой и настоящий. И страшно спугнуть, не справиться… и хочется любить, нежить, ласкать. И невозможно не вздрагивать от ответных движений, таких неловких, неуверенных, будто Торью только учится. Будто для него все впервые.