— Бледно-красная? Или багровая? Они почти одновременны.
— Посмотри бледно-красное воспоминание. Что там?
— Ночь. Я задержался на тренировке и опаздываю на ужин. В квартале темно… слишком темно, почему нигде не горит свет? И тихо… где все? Странный запах, — Саске говорил не слишком уверено, будто нащупывая слова вслепую.
— Опиши этот запах.
— Железистый… запах знакомый. Очень сильный. Он лезет в нос. Это… кровь.
— Хорошо… что было дальше, Саске?
— Я вижу что-то странное на улице. Темное, большое… Подхожу… Это… Уручи-ба-сан и Теяки-оджи-сан. Почему они лежат на улице? Им плохо? Почему рядом с ними кровь? Мне… страшно. Нет, дома! То-сан! Ка-сан!
Кабуто поёжился. Саске всегда был достаточно скуп на выражения эмоций, но они всё равно вылезали из него через жесты, взгляды, неповторимый поворот головы. А тут такое резкое волнение…
— Что случилось дальше?
— Дома… тоже темно. Тихо. Зову… никто не отвечает! В зале… Мама! Папа! И… кто-то еще. Он… в тени. Я не вижу его лица, — голос дрогнул. — Мне… страшно. Очень. Никого… что случилось? Почему все мертвы? Мама… родители не могут быть мертвы! Мама! Папа!
Кабуто закусил губу. Он был ирьёнином, медиком и умел причинять боль ради блага… Но не зря же все дружно рекомендуют не лечить дорогих людей. А уж эта вера в несокрушимость родителей и вовсе всколыхнула что-то уже в его воспоминаниях. Несокрушимость, непогрешимость, безошибочность. Ха.
— Дальше.
— Человек… он поворачивает голову. Луна на лицо… Итачи! — в голосе прозвучала искренняя радость. — Нии-сан… все будет хорошо!
Лицо Саске давно утратило бесстрастность, мышцы подергивались, глазные яблоки метались под опущенными веками.
— Нии-сан… Он не подходит. У него в руках меч… в крови… он настиг того, кто все это устроил? Он победил!
Кабуто не удержался, придвинулся вперёд и взял его руки в свои. Пусть это могло нарушить целостность техники, как бы выдернуть его в реальность, но Саске всё равно слишком сильно погрузился.
— Что сделал Итачи?
— Он… метнул сюрикен. Совсем рядом с лицом… меня задело, — голос дрогнул от шока. Учиха переживал все снова.
Не так, как в Тсукуеми Итачи. Тогда его мучило отвращение к себе из-за собственной слабости, ненависть к убийце.
Он забыл, каким сильным был шок от превращения заботливого брата в безжалостное чудовище.
Забыл, насколько это было страшно.
— Итачи… говорит, что это он убил родителей. Убил всех. Говорит бежать… я слишком слаб, чтобы быть достойной жертвой. Его глаза… они странные. Я уже видел этот узор — когда говорили о смерти Шисуи… Он смотрит… я вижу, как Итачи убивает всех… никто не может ему сопротивляться…
— Видишь? В смысле, видишь? Гендзюцу?
— Я не знаю… Все в алом… луна тоже алая… и все будто залито кровью… нет, не надо, пожалуйста…
— Хорошо. Иди на мой голос. Слышишь? Здесь настоящее. Тёплое, спокойное, немного безумное. Выныривай.
— Идти? — растерянность. Слишком глубоким вышло погружение, слишком сложно вспомнить, что уже не ребенок.
— Да. Обернись. Видишь, красная дверь? У вас в доме никогда такой не было. Странно, да? Надо посмотреть, что там.
— Мне страшно. Кто ты?
— Друг.
— Саске, — вдруг позвал Орочимару. — Иди сюда. Иди на голос.
— Но… все мертвы. Вы призраки?
— Нет. Мы живы. Мы пришли, чтобы помочь тебе.
Саске шмыгнул носом. Мышцы напрягались и опадали, и вообще, это уже мало походило на классическую технику обратного гипноза.
— Я… не вижу вас. Где вы?
— Здесь, — проговорил Орочимару, положив руку ему на плечо. — На тебе какая-то техника, мешающая видеть. Просто пойди на голос, Саске.
Тишина. Чуть расслабившиеся под ладонью мышцы.
— Темно. Луна… пропала?
— Сейчас утро, Саске… — мягким шёпотом, щекочущим ухо. — Не дай себя запутать. Кроме зрения, у человека есть и другие органы чувств… если об этом известно Учихе. Вот, твоя рука, вот сюда, — Змей положил его ладонь на татами. — Что ты чувствуешь?
— Тепло… сухо. Нет крови, — голос стал спокойнее.
— Правильно, — согласился Змей, потихоньку убавляя приток чакры к технике. Если оборвать её до того, как Саске придёт в себя, есть шанс получить вместо знакомого засранца-Учихи малявку, только что пережившую такие события. Это может быть забавно, конечно, но не надо настолько издеваться над людьми. — Здесь, где ты сейчас находишься, тепло, сухо и безопасно. А то, что ты видишь — лишь воспоминания. Но… ты всё посмотрел? Может, что-то упущено? Что-то притягивает твой взгляд, а ты не хочешь смотреть?
— Я… выбежал на улицу. Итачи… говорил о том, как получить мангекью. Он… повернулся ко мне спиной. Я бросил кунай… промахнулся. Нии-сан… обернулся. Смотрит…
— И?
— Он… не смотрит с ненавистью. Он… измучен? — голос дрогнул. — И… плачет?!..
Шока от этого оказалось достаточно, чтобы прервать погружение в воспоминание. А там уже завершить технику и медленными поглаживания вернуть Саске в реальность…
Учиха вздрогнул и распахнул глаза.
— Он… плакал. Итачи плакал…
— Значит, версию об обострении психопатии можно окончательно отбросить, — сообщил Орочимару, опираясь подбородком ему на плечо. — Осталось только выяснить настоящий мотив.
Кабуто посматривал на него виновато, мол, ему доверились, а он не смог. Саске глянул исподлобья, закусил губу. Качнулся вперед, замер.
— Я был очень жалок?
— Ты был очень мил, — отозвался Орочимару. — Так за всех переживал…
— А еще наверняка плакал, — Саске коснулся щеки, проверяя, нет ли следов слез. — Тогда плакал.
— Нет, ты держался очень хорошо… Но едва не утонул там. Знаешь, что это значит?
Саске передернуло.
— Догадываюсь. Еще раз использовать технику слишком рискованно?
— Вообще-то, нет. Что ты хочешь ещё посмотреть?
— Встречу в гостинице, — Саске сжал губы. — Я… был слишком захвачен эмоциями. Мог что-то не заметить.
— Хм. Давай перерыв десять минут, тебе чаю, Кабуто чаю, а мне — водички. И снова вернёмся к допросу единственного свидетеля, идёт?
Учиха отрывисто кивнул:
— Да… чай не помешает.
— Вот и договорились.
Комментарий к Реконсолидация
https://vk.com/ariktaja — паблик соавторов ВКонтакте. Арты, обсуждения, сообщения об обновлениях. Там сейчас проводится флешмоб «Знакомство». Подробности в паблике: https://vk.com/wall-106947917_3370
========== Перебои ==========
Повторное погружение в глубины памяти прошло спокойнее. То ли сказалось то, что времени отматывалось меньше, то ли сама ситуация была гораздо менее травмирующей… Во всяком случае, Саске смог не просто погрузиться в прошлое, чтобы ответить на вопросы, но и увидеть происходящее со стороны. Некоторое сожаление вызывало то, что он не может увидеть со стороны себя — но хватило слов и реакций. С высоты нынешнего опыта Учихе очень хотелось закрыть лицо ладонью. В таком состоянии лезть в бой! Неудивительно, что Итачи сделал из него отбивную. Скорее, удивительно, что из физических повреждений у него было только сломанное запястье и отбитые ребра.
Это в очередной раз подтверждало, что убивать его Итачи не хотел… но к хоть какому-то пониманию поступков и мотивов брата не приближало. Даже то, что удалось увидеть и осознать, давало слишком мало информации.
Каменное, будто мертвое лицо Итачи — что это могло означать? Саске помнил брата улыбающимся, опускающим уголки губ, прикрывающим глаза в легком сожалении… но вряд ли Итачи позволял себе проявлять эмоции после резни. То, насколько привычно лицу какое-либо выражение, и просто наблюдательный человек поймет. С шаринганом же и карту эмоций составить несложно. И сейчас было видно, насколько лицу Итачи непривычна мимика Орочимару — и активная мимика вообще. Свежий взгляд позволял понять, что и уже тогда — тоже.
Каменное лицо, ставшее идеальной маской, такой же застывший, словно погруженный в себя взгляд, в котором что-то блеснуло только перед тем, как Итачи использовал на брате Тсукуеми. Глаза его напарника — неожиданно умные и цепкие, совсем не подходящие образу недалекого силача, который мечник успешно демонстрировал… Деталей было много, но в общую картину этот ворох никак не ложился.
Не было среди них ключевой.
И, судя по всему, искать её стоило в прошлом. Том прошлом, все свидетели которого мертвы.
Саске потер виски, бросил короткий взгляд в сторону Кабуто. Убедился, что здесь и сейчас его присутствие не нужно, убрёл в полумрак коридора. Размеры подземных баз имели и свои плюсы — например, если возникала необходимость побыть одному и подумать в тишине. Правда, такое желание у большинства змеёнышей возникало редко — но ведь и базы Орочимару делал в первую очередь под свои нужды.
Как разобраться во всём, Саске догадывался. Пусть тело Итачи условно всё ещё живо — но и отец, и мать той ночью умерли точно. А Орочимару относился к тем немногим, для кого не составляет особого труда побеседовать с мертвецами. Если уж он шинигами умеет призывать…
Но… Использовать Эдо Тенсей не хотелось. Даже не из-за возможной-вероятной цены — в этом Саске проблемы не видел. Просто… Обратиться к технике Нидайме было словно расписаться в собственном бессилии. Признать невозможность справиться без этого.
Время терпит.
Можно ещё не раз взвесить все доводы, прежде чем решить… или решиться.
***
Орочимару проводил Учиху взглядом, перевёл его на Кабуто. Решил, что с наведением порядка Якуши справится и без его чуткого присмотра. Никаких опытов в острой фазе не было, с Учихой — по крайней мере, с младшим — на сегодня разобрались… Можно и позволить себе немного эгоизма.
Орочимару вышел из убежища и уселся в высокую траву. Солнце давно село, и мир залила тьма, так не похожая на ту, которая заполняла коридоры подземной базы. Эта была живой, пронизанной ветром, запахами, звуками. Отблесками звёзд и лунным светом.
Глубина ночного неба всегда поражала воображение Орочимару. Густой, тёмно-фиолетовый цвет, разбавленный искорками звёзд. Мерцающих, завораживающих, движущихся. Диск луны — она настолько далеко, что глаза не могут понять, что это шар, объёмный, каменный, тяжёлый, — вместо этого видят жёлтый, чуть светящийся, но почти не освещающий блин.
В глубине неба можно увидеть, насколько огромен и прекрасен этот мир. Сколько в нём ещё неизведанного. Сколько всего прекрасного.
Змею было тоскливо. Вдыхать свежий ночной воздух. Смотреть на небо. Быть в одиночестве. Даже Итачи проявил неожиданную для шиноби вежливость и деликатность, заперевшись в комнате и не задавая вопросов.
Люди такие хрупкие — понял он когда-то давно. Из этого утверждения следовало два вывода. Во-первых, нужно перестать быть хрупким, даже если придётся для этого стать не человеком. А во-вторых… Не нужно привязываться к людям. Они слишком хрупкие. Неизбежное зло, враги, союзники, ресурс — но не те, к кому можно привязаться.
Он ожесточился. К себе и другим. Шутки стали злее, а слова — лишь инструмент достижения прагматичной цели. Не крик о помощи, не ответ на вопрос, не маяк, указывающий дорогу. Команда, приказ — даже если звучит мягким предложением.
Он ожесточился, сделал использование других привычкой… и забыл об этом. Даже гении не могут всё помнить. Гении находят путь там, где вовсе не существовало поверхностей, а помнить всё скорее сможет дурак. Купился. Решил использовать и так. Приятно же. А ещё привязка… привязка к себе жадных до любви детей.
Когда-то он и сам был таким. Но уж чему их не учили, так это любить и быть любимыми. Гордиться не волей огня, а собой. Радоваться не только победе над врагом, но и бездне неба над головой. Да и кто из шиноби в принципе мог их этому научить? Сами все такие. Искалеченные, судорожно ищущие руку рядом, хватающиеся за любое мимолётное тепло… И отвергающие его как ловушку.
Но Орочимару умел. Он научился. Любовь во многом состоит из понимания и желания понять. Кому, как не гению-учёному овладеть ею?.. Возможно, была другая любовь, основанная на страсти, на желании подчинить и перекроить под себя, но такой любви, как ни силился Змей, он не смог понять.
Быть влюблённым в таинственную глубину неба… В почву под ногами, раз за разом рождающую жизнь. В чакру, меняющую все законы мира…
И быть полностью скрытым ото всех. Надёжнейшие убежища. Отточенные слова, жесты, ориентированные на достижение цели и сокрытие. Ни в повороте головы. Ни во вздохе между ударами не проявится суть. Он сам всё скрыл, опасаясь удара.
…а теперь ему тесно в собственных стенах.
Безумно, до колик, хотелось позволить себе любить. Не просто быть рядом и наслаждаться совместными действиями. Любить. И позволять себя изучать. Позволять быть любимым. Но… толку-то? Хрупких людишек? Двух нестабильных подростков, один из которых нестабильнее другого? Которые даже не знают, не понимают и не могут сравнивать, что это вообще такое?.. Доверять не только исследования, тело, сон — но и свою улыбку?
Это неправильно. Это не приведёт ни к чему хорошему.
Безумно хочется.
Быть любимым.
Боль в груди стала настолько невыносимой, что Змей отвёл взгляд от неба и уткнулся лбом в землю. Позволять себе слабость иногда было жизненно необходимо — чтобы узнать, из-за чего и как ты ослаб. Земля, влажная от предрассветной росы, жирная, плодородная, покрытая травой, как шерстью… пахнущая круговоротом жизни.
А внутри взвыли звери — запертые чувства. Они бились о прутья, не жалея себя, не жалея клетки. Синий лев — он же вырвался, он получил свою дозу счастья!.. Осталось только им. Постараться, всем дружно, всем разом!..
Ну почему сейчас?..
Как раз этот момент выбрали парни, чтобы найти его.
— Вроде здесь, — Саске огляделся. Как каждый носитель джуина он при желании мог найти Орочимару, если тот, конечно, специально не заблокирует эту возможность.
— Вон он! — вскрикнул Кабуто и бросился за ним. — Орочимару-сама, Орочимару-сама! Что с вами?
— Кабуто, не суетись, — попросил Змей, морщась и силясь подняться. Отстраниться от переживаний, сосредоточиться на текущей обстановке…
Его быстренько подхватили под белы рученьки и уволокли в убежище. А там — на кушетку в операционной. Голова кружилась. Наверное, давление подскочило… особо зверски.
— Итачи буянит? — с любопытством спросил Кабуто.
Змей помотал головой.
— Странно, а похоже на реакцию отторжения.
— Итачи?!! — вылупился Саске. — В каком смысле?.. Он что, всё ещё?..
— Конечно. Без законного владельца тело быстро умирает, — Якуши в это время ловко привязывал любимого саму ремнями. — Так что он запирается в глубине сознания особой печатью. Орочимару-сама, давайте я на всякий случай проверю её целостность?.. Вдруг утечка?
Кабуто, не дожидаясь ответа, приложил руки к его вискам. Убрал руки. Задумчиво посмотрел на лоб любимого самы, покрытый испариной. Орочимару-сама велик и могуч! Как он сделал так, чтобы удерживать старшего Учиху вообще без печатей?..
— Кажется, всё-таки физическое отторжение. Орочимару-сама, прекратите делать то, что вы сейчас там делаете…
Из-под тёмных ресниц сверкнуло алым. Ученики отскочили, готовясь к драке, но Орочимару только смотрел. Смотрел жадно, вглядываясь во всю мощь додзюцу.
Учиха активировал свой шаринган в ответ, сцепился взглядами. Нет, не готовясь к поединку. Даже новость об Итачи могла подождать. Что-то смутное, подсознательное толкало сделать так.
Поймать взглядом. Вцепиться зрачками в каждую деталь, в самую крохотную мелочь.
Отзеркалить.
Орочимару расслабился резко, прикрыл глаза и откинулся на спинку кушетки.
— Всё? Всё закончилось? — осторожно уточнил Кабуто.
Змей коротко кивнул.
— Это шаринган, — Саске прислонился к стене.
— То есть?
— Режим изучения деталей, — Учиха потер переносицу. — Именно с его помощью мы можем копировать увиденные техники и разбирать их на составные элементы, — пауза. — Но я впервые вижу, чтобы так внимательно смотрели не на техники.
Лицо Орочимару чуть дрогнуло. Близко, очень близко… Он без труда выдернул руки из ремней — они служили больше для того, чтобы не навредить себе и окружающим во время судорог, нежели для, собственно, привязывания — и потёр лицо ладонями. Глаза болели от такого непривычного усилия, в голове крутились не рассортированные образы… Зато звери в клетках притихли, уже хорошо.