На подъезде к Константинову
Владимиру Мазалову
В поле возле Константинова,
Оттолкнувшись от земли,
Из-под сетки паутиновой
Взмыли в небо журавли.
Над пустой стернёй, над поймою
Раскричались журавли,
Что-то впрямь такое вспомнили,
Что не вспомнить не могли.
И за миг до расставания
С этим краем, этим днём
И рябиной горькой раннею,
Полыхающей огнем,
Вдруг растаяли за тучею,
Растворились за дождём,
Душу криками не мучая
Над болотом и прудом.
Золотой порой осеннею
Будто вымерли вдали…
С «малой родины» Есенина
Улетели журавли.
В гостях
Виктору Бокову
Падали сытные яблоки лета,
Август качался на нитях дождей
И забирался на дачу поэта,
Чтоб обсушиться немного на ней.
Пили «Мерло», вспоминали великих,
Тех, кто уехал уже навсегда,
И на портрете хозяина лики
Этих людей проступали тогда.
После на чай-кипяток засопели,
Начали книги друг другу дарить,
Под балалайку смеялись и пели
И на крыльцо выходили курить.
Дождь завершился, и сетуй не сетуй,
Но наступила пора уезжать,
И продолжала невзрачная Сетунь
Всем своим худеньким телом дрожать.
Я оглянулся: стоял одиноко
Знающий, как беспокоить сердца,
Сказочник слова и песенник Боков,
Не опускаясь на землю с крыльца.
За час до снегопада
С берёз листва, как стружка из рубанка,
Бери корзину, собирай её.
Ах, осень, осень, скатерть-самобранка,
Узорочье рязанское моё.
И этот гриб, и муравейник спящий,
И лося оступившегося след
Хранит уже октябрь настоящий
От всех своих случайностей и бед.
Брожу в лесу за час до снегопада
И вижу дали дальние ясней.
Земле б смеяться, но земля не рада,
Она уже промёрзла до корней.
Давай, метель, влетай и в эту волость,
Ложись в постель из яблочной листвы.
Пусть хриплый твой, твой одичавший голос
Меня окликнет около Москвы.
Не пролетайте мимо, журавли
Печаль меня опять не покидает,
Когда под утро, в сумрачной дали,
Душа моя осенняя страдает
О том, как горько плачут журавли.
Они летят, ломает ветер крылья.
Над сотней светлых речек и долин,
Покрытый плотно нашей русской пылью,
Летит к теплу порвавший крылья клин.
И тот вожак, что вырос на Мещёре,
Не будет спать без поля и берёз.
Наверно, всё же лучше жить за морем,
Но это если ни души, ни слёз.
Он вытрет кровь, залечит грязью раны,
Поднимет клин неспящий на заре
И полетит в Россию через страны,
Которые не принял в сентябре.
Как хорошо, что есть у стаи воля
И место есть среди большой земли.
Не забывайте и о русском поле,
Не пролетайте мимо, журавли.
Волгоградка
Здесь рабочим пришлось несладко,
То подъём тут идёт, то спуск,
Извивается Волгоградка,
То и дело меняет курс.
Мимо поля бежит и леса,
Разрезает десятки рек.
Но не ради же интереса
Так провёл её человек.
Так хотелось приблизить к людям,
Так хотелось вписать в ландшафт,
Понимал он, как будет труден
Утверждённый начальством шаг.
Двухполоска, а надо б шире,
Столько трейлеров на пути,
Ни единой машине в мире
Их на трассе не обойти.
Друг за дружкою вереницей,
Хоть у каждой глаза горят,
Но машины идут в столицу,
Возвращаются в Волгоград.
Вагончик
В этом вагончике дух старшинства,
Здесь дядя Ваня всему голова.
Здесь, накидавшись асфальта, не пьют,
Тут даже песен блатных не поют.
Кем-то, наверное, заведено,
Режутся черти дорог в домино.
Руки по локоть и плечи – черны,
Только глаза на лице и видны.
…Вовка Козлов получает «козла».
Просто игра у него не пошла.
Очень упрямая вещь домино.
Многим дано, а ему не дано.
Вовка уходит, набычась, сидит,
В кучу щебёнки устало глядит.
Вот доиграют сейчас мужики,
И заиграют у них желваки.
Чаем запьют бутерброды они,
Каждый припомнит счастливые дни.
Но зашумит за окном самосвал,
Сразу в вагончике этом аврал.
Вновь в рукавицы суют кулаки
Самые близкие мне мужики.
Тянут дорогу и водку не пьют,
Вовке Козлову грустить не дают.
Трудная вещь, говорят, домино,
Лишь работягам доступно оно.
Бетонка
Какой бетон! Свинец раз в двадцать легче…
Опять лопата валится из рук.
– Куда дорогу тянете, далече?
– Нет, недалече, к людям тянем, друг!
Стоит мужик, смеётся, руки в брюки,
Он без дороги может обойтись,
И что ему дорожные науки,
Которые придумывает жизнь.
Ну, грязь так грязь… Эк невидаль в России!
Её привыкли сызмальства месить.
Постой, мужик, мы эту грязь осилим,
Пора кончать в грязи по уши жить!
Он в кирзачах шагает по щебёнке,
И он ещё не прочь поговорить,
И мы спешим по новенькой бетонке
Таким, как он, дорогу подарить.
Листва
Такой листвы не видел я ни разу —
Тяжёлая, обильная листва.
И кажется, что я с природой связан
Какой-то древней степенью родства.
Опавший лист из тех глубинных соков,
Что бродят в венах матушки-земли,
Её печальных дедовских истоков,
Которые столетья замели.
До октября листвы уже не будет —
Пройдёт к Покрову жёлтая пурга,
И в день рожденья на заре разбудят
И ослепят сиянием снега.
Подольше б отдохнуть от непогоды,
Вглядеться повнимательней в себя.
Спасибо, жизнь, тебе за эти годы,
Что я провёл, ревнуя и любя.
Такой листвы не видел я ни разу —
Тяжёлая, обильная листва.
И первый встречный с нею крепко связан
Какой-то древней степенью родства.
Последний журавль
Владимиру Бояринову
В Ряжске яблок – корзин не хватает,
Наливные, одно к одному,
И последний журавль улетает,
Поклонившись жилью моему.
Он вернётся по звёздам весною,
Принесёт очищающий свет,
Поздоровавшись утром со мною,
Улыбнувшись, как добрый сосед.
И, сощурив хитрющие глазки,
Он воскликнет: «А как ты хотел!
Обещанья для птицы – не сказки,
Я ведь правда к тебе прилетел…»
А пока он кричит над болотом
На исходе осеннего дня,
И опять окликает кого-то,
И мне кажется, это меня.
В Ряжске яблок – корзин не хватает,
Наливные, одно к одному.
Почему же так поздно светает
И откуда печаль, не пойму?
Осенняя зарисовка
Ранней осени танец,
Дождь смеётся до слёз,
И здоровый румянец
Тронул щёки берёз.
Разбежались опята
По замшелому пню,
Мухомор конопатый
Протянул пятерню.
Всюду ёлки да палки,
Но гурьбой в стороне
Ковыряются галки
На пожухлой стерне.
Муравьиная куча,
Робкий заячий след,
И угрюмая туча
Закрывает весь свет.
Чернота небосвода,
Предвечерняя мгла.
Вот такая погода,
Вот такие дела.
Телега
Скрипит, но спокойно везёт
Нехитрую, в общем, поклажу.
С неё, хоть двухтысячный год,
В дороге районной не слажу.
Сойду и тотчас в колею,
В её чернозёмную жижу.
На ней даже долю свою
Вперёд на столетие вижу.
На ней то трава, то дрова,
Тяжёлые длинные слеги.
Покуда Россия жива,
Куда ей одной, без телеги…
«Что-то рано стрекочут синицы…»
Что-то рано стрекочут синицы,
Выбирая на зиму жильё,
А весёлые певчие птицы
Летом людям пропели своё.
Журавли замирают в болоте,
Провожая пролётных гусей,
И, наверное, к этой субботе
Откочуют губернией всей.
До свиданья, беспечное лето,
Белый хлеб, ключевая вода,
И спасибо вам всем за советы
И за то, что прощали всегда.
Вдоль дороги берёзы и сосны
Забрели по колено в траву…
Еду жизнью своей двухполосной
Летом в Ряжск, а под осень в Москву.
«Гоню соседскую собаку…»
Гоню соседскую собаку,
Коров топочущих на луг,
Иду неспешно на рыбалку
И что-то напеваю вслух.
Уже в пруду резвятся утки
И гуси чинно входят в пруд…
Какими будут эти сутки,
Что людям добрым принесут?
«Ответил бы, если б спросили…»
Ответил бы, если б спросили:
– Кто ближе тебе и родней? —
Не те, кто кричат: «За Россию!»,
А гнущие спину пред ней.
Дядя Гриша
Григорию Толмачеву
Я кричу, а он не слышит,
Что-то сам себе поёт.
– Дядя Гриша, дядя Гриша,
Дядя Гриша, глянь, клюёт!
Поплавка в реке не видно,
Значит, крупная взяла…
Нет, не лещ, но как обидно,
Что плотва и та сошла.
У костра сидим и дремлем,
Есть и лещ, и есть плотва,
И привычно греют землю
Прошлогодние дрова.