– Или превратят в мишень.
– Я буду оставаться в опасности, пока здесь аль-Муаллим, – твердила она, и жилы на ее горле напряглись, когда она сдерживалась, чтобы не перейти на крик. – Если ты любишь меня так сильно, как мне кажется, то должен уехать.
– Поедем со мной.
– Только твое присутствие создает для меня здесь угрозу. Ты… кто ты есть на самом деле, подвергаешь меня опасности. И если любишь меня, не дашь причинить мне вред.
– Я смогу защитить тебя.
– Сможешь? – снова резко спросила она. – В таком случае возникнет вопрос: кто ты такой? Потому что мой муж не стал бы меня защищать. Не попытался бы, даже если бы действительно любил. А когда все закончится, возможно, ты мог бы вернуться в каком-то другом образе.
– Я – твой муж…
– А я – твоя жена, – подхватила она, – хотя прежде ни одному из нас не приходилось говорить об этом.
Айеша бинт-Камаль.
Она стояла на берегу реки, положив одну руку на живот, в голубом шарфе, повязанном на голову, с прямой осанкой. Рядом с ней плакал мальчик-слуга.
Я покинула Каир под грохот пушек неверных. Мне всегда удавалось уезжать вовремя. В этом я достигла совершенства.
Глава 29
В 1798 году на берегах Нила я жила в теле человека, чья судьба стала мне полностью безразлична. Воды реки разливались так далеко, покрывая высокую траву, что легко было поверить, будто вода безгранична и покрывает всю Землю.
Я увела аль-Муаллима на юг, как можно дальше от того места, где в тени пирамид французы сражались с кавалерией мамелюков. Мое тело стало тощим, ногти начали желтеть, и я готова была бросить его сразу же – настолько отвратителен мне стал этот уже наполовину труп. Но я помнила обещание, которое дала его жене, мою клятву сохранить жизнь ее мужу, а потому, стиснув зубы и сжав кулаки, продолжала идти вперед.
И хотя французы и близко не подошли к верховьям Нила, даже здесь их «зверства» проклинали имамы с катарактами на глазах, вопившие: «Неверные! Неверные! Они убивают нас! Они уничтожают Египет!» И чем дальше я уходила от Каира, тем более дикими становились слухи. Город сожжен, город разрушен до основания. Каждую женщину изнасиловали, а детишек убивали прямо на ступенях мечетей. Уже скоро я перестала даже пытаться оспаривать эти безумные россказни, потому что моя правдивость только делала меня предателем в глазах тех, кто собирал в пустыне силы для джихада.
Я направилась к прибрежным горам Судана и через какое-то время вышла к Красному морю в том месте, где на противоположном берегу смутно виднелась Джедда. Там меня настигли новости о крупном морском сражении, проигранном Наполеоном, и, глядя на море, я решилась наконец на долгожданную перемену.
Вдоль западного побережья Красного моря в то время располагалось всего несколько портовых городов, но многочисленные битвы в пустыне и хаос, воцарившийся в дельте Нила, где адмирал Нельсон потопил почти весь французский флот, вызвали оживление среди владельцев небольших рыболовных суденышек и почти откровенно пиратских фелюг с косыми парусами. Они очень хорошо зарабатывали на краже военных трофеев, с которыми направлялись потом караванами в сторону Средиземного моря. Мое особое внимание привлекла старинная шхуна, давно отжившая свой морской век. Ее капитаном был выходец из суданского племени динка с огромной саблей за поясом и двумя пистолетами, которые он, как опытный корсар, носил скрещенными с помощью ремней на груди. Такой пестрой этнической смеси, какую являл собой его экипаж, я не встречала больше нигде: от старшего помощника из Генуи до лоцмана из Малайзии. Они общались между собой на очень плохом арабском языке, мало-мальски сносном голландском, но более всего использовали далеко не всегда приличную жестикуляцию. Меня же, однако, более всех остальных заинтересовал единственный пассажир, которого они взяли с собой в плавание до Индии. Я впервые заметила его молча стоявшим на носу судна, обернутым в черный плащ и смотревшим на воду.
На вид ему едва минуло двадцать лет. Высокий, стройный, с безукоризненной кожей цвета эбенового дерева, с хорошо развитой мускулатурой и курчавыми черными волосами. Причем держался он отстраненно и надменно, словно какой-нибудь принц, и осторожные расспросы членов команды шхуны помогли мне выяснить, что он и был принцем – членом королевской семьи Нубии, направленным в Индию с дипломатической миссией.
– Его кто-нибудь знает? – выспрашивала я. – С ним путешествуют другие члены семьи или, быть может, слуги или рабы?
Нет, о нем ничего не было известно, кроме слухов, а на корабль он явился совершенно один, но с карманами, набитыми деньгами. Его личность представлялась загадочной, а история его жизни – таинственной вдвойне. Приняв все это к сведению, я, все еще находившаяся в теле аль-Муаллима, проследила за ним в ночь перед отплытием, когда он отправился в небольшой приморский городок. Я шла позади него мимо покосившихся глинобитных хижин по вившимся между скалами улочкам, а потом вытянула руку, чтобы коснуться его руки. Но стоило мне податься вперед для решающего действия, как в моей голове словно закричали летучие мыши-вампиры, тонкие кровеносные сосуды у меня за ушами полопались, язык ощутил привкус металла во рту, а сама я повалилась на спину, задыхаясь, как от непомерного усилия. А красавец принц повернул ко мне лицо, в котором тоже теперь не было ни кровинки, и на безукоризненном арабском языке воскликнул:
– Что, черт вас возьми, вы собирались сделать?!
Глава 30
Беспокойный сон, тревожные воспоминания в безликом номере отеля в… Где именно? В Братиславе. Что, скажите мне, ради всего святого, я делаю в Братиславе?
Сплю прямо на листах из досье некой неизвестной личности по фамилии Кеплер. Страницы, разложенные на постели, когда я верчусь, оборачиваются вокруг убийцы, которого зовут Натан Койл. Я сожгла турецкий паспорт, а пепел спустила в унитаз, потому что с самого начала знала, что однажды мне придется расстаться с этим образом, с одной из его ипостасей по крайней мере.
А этой ночью мне пришла мысль и нанесла удар с силой, заставившей меня сесть на кровати, мгновенно проснувшись.
У турецких властей не было оснований искать меня по британскому, канадскому или немецкому паспорту, но только потому, что они не подозревали ни о них, ни об именах, в них указанных. Зато коллегам Койла, кем бы они ни были, наверняка известны все фамилии, какими он мог пользоваться.
Лихорадочная работа мысли в четыре часа утра. Свет с улицы желтым прямоугольником лежит на потолке, повторяя форму окна. Остальная часть комнаты кажется темно-синей в тон не до конца погруженному во мрак городу.
Я ведь была осторожна – предельно осторожна. Избегала служб безопасности, пересекая границы в тихих местах, и очень быстро. Если только кого-то не заинтересовали мои документы по особым причинам. Йоханнес подтвердил, что турецкий паспорт никуда не годится, и я от него избавилась. Но на волне излишней уверенности в себе позволила при размещении в этом отеле отсканировать мой немецкий паспорт. Достаточно этого, чтобы выдать себя?
Пограничники в поездах проверяли документы лишь поверхностно. В отелях с паспортов делали копии для архива, а не для немедленного поиска по базам данных или обращения в полицию. И если бы я просто стремилась не попадать в поле зрения местных властей, моих предосторожностей оказалось бы достаточно.
Но на самом деле пряталась я не от полиции. Те, что нарекли меня фамилией Кеплер, не знали преград в виде границ и не уважали частной жизни постояльцев гостиниц. И пусть этой ночью я еще могла не особенно волноваться, расплатившись за номер наличными, если кто-то провел по-настоящему серьезный поиск, то наверняка при подобных обстоятельствах местонахождение тела Натана Койла стало уже известно.
* * *
Половина пятого утра. Лицо в зеркале, серое при свете лампы дневного света. Я носила лица получше, носила и похуже. Со временем я даже могла бы привыкнуть к этой внешности, но, сколько ни изучай лицо, ответов на насущные для тебя вопросы все равно не получишь. Взгляд тяжелый, но линия рта слегка безвольная, а шрамы на теле свидетельствуют, что его законный хозяин не со всеми умеет подружиться и найти общий язык. Между прочим, эти морщины на лбу… они его или мои собственные?
Я быстро собрала вещи, спрятала наручники во внешний карман куртки, ключ от них – во внутренний. И вышла в город. Нет покоя нам, нечестивым грешникам.
Глава 31
Она называет себя Янусом.
На берегу Красного моря это она носила тело отпрыска королевской семьи Нубии, и, когда я попыталась внедриться в столь желанную чужую собственность, мы обе долго ощущали потом нечто вроде тяжелого похмелья.
Более чем через сто пятьдесят лет она явилась ко мне в теле семнадцатилетней девушки и сказала:
– Ищу, в кого бы переселиться.
Я назначила ей встречу в баре на Восточной Двадцать шестой улице. На ее лице лежал красивый солнечный загар, что производило приятное впечатление, поскольку в насквозь промокшем от дождей Чикаго 1961 года красные щеки были только у тех, кто злоупотреблял водкой или слишком долго находился на ветру.
Бар был удобен для деловых и конфиденциальных встреч. Мужчина с седеющей бородкой и поредевшей шевелюрой, который хозяйничал сейчас за стойкой бара, протирая до блеска бокал, в свое время стоял за той же длинной стойкой, протирая чашки из-под якобы кофе, готовый, что к нему в любой момент могут ворваться копы, а клиенты разбегутся кто куда. И он по-прежнему владел этим тихим заведением, одним из немногих, уцелевших до бурных шестидесятых, и по-прежнему по привычке держал лучшие напитки в запертом шкафчике под стойкой.
Янус носила все синее. Я носила тело Паттерсона Уэйна, бизнесмена из Джорджии. Заняла его через день после того, как он тайно продал все свое имущество, обратив его в чемодан с наличными, то есть за день до банкротства его компании, которое лишило работы сорок семь человек, а еще шестьдесят три оставило без пенсионных накоплений. Он был здоров и находился в том возрасте, когда молодежь тебя уважает, а старики завидуют.
– Но не хочу, чтобы ты заблуждалась, – сказала она. – Я абсолютно божественна. Ты успела прикоснуться к моей коже? Чистейший шелк! А цвет лица? Ты хоть поняла, что на мне нет ни грамма косметики? Она мне без надобности! Это нечто потрясающее.
У нее действительно была нежнейшая кожа, и хотя она, по всей вероятности, могла считаться единственной особой женского пола во всем Чикаго, не украшавшей своего лица причудливыми тонами по моде шестидесятых, это только привлекало к ней взгляды как к чему-то новому и необычному.
– Есть только одна проблема, – зашептала она, склонив голову, чтобы владелец бара не смог ее услышать. – Когда я избрала эту кожу, мне показалось, что она выглядит просто блестяще. Это случилось на автобусной остановке. Она направлялась на север, как и я сама. Вот я и решила… Почему бы и нет? Было ясно, что девушка одинока, и если ею заинтересуются, то только по обычному поводу. Значит, несколько месяцев или даже лет можно неплохо повеселиться. Но вот беда… – Она под столом незаметно для других мягко прижала ладонь к животу, ее голос зазвучал взволнованно. – Из-за этого мне и приходится перемещаться. Примерно месяцев через пять я должна родить.
Я отодвинула стакан с бурбоном в сторону, оперлась локтем о стойку, достала из кармана жакета небольшой черный блокнот и огрызок карандаша.
– Что конкретно ты хотела бы для себя подыскать?
Янус в задумчивости прикусила губу.
– Мужчину, неженатого, лет двадцати пяти. Я согласна и на более молодого, но чтобы был способен содержать себя. Вот мальчики мне точно ни к чему. Тридцать два – максимум. Более возрастные уже не стоят потраченных усилий. Он должен быть холост, хотя об этом я уже упомянула. Без излишка волос на теле. Я ничего не имею против ежедневного бритья, но слишком густая поросль – это как-то уж очень в стиле конца девятнадцатого века. Мне бы хотелось, чтобы у него было собственное жилье. Где-нибудь не дальше Принстона. Пусть платит ипотеку. Это нормально, но мне не хотелось бы связываться с формальностями изначальной сделки.
Я облизала испачканный грифелем кончик пальца и перевернула страницу блокнота.
– Какие-то требования к уровню образования, перспективам карьеры?
– Самые высокие. Я ищу сферу для долговременного капиталовложения. Хочу открыть собственную компанию, завести семью. Хочу… А скажи-ка мне, чего хочет сам мистер Паттерджонс Уинн?
Вопрос был задан так неожиданно, а имя так исковеркано, что я сначала его не узнала.
– Ты имеешь в виду меня саму?
– Да? Чего бы ты хотела для себя?
Я колебалась с ответом, карандаш завис над чистым листком.
– А тебя это волнует?
– Когда мы впервые встретились, ты хотела… Как там ее звали?
– Айеша, – пробормотала я, сама поражаясь, как молниеносно всплыло в памяти имя. – Айеша бинт-Камаль. Она была… Но только мне пришлось уехать.
– Словом, ты хотела женщину, – заключила она, передернув плечами. – Жену. Нормальную жизнь. А чего хочешь теперь?
Я подумала, сложила блокнот, посмотрела ей прямо в глаза и ответила:
– Хочу того же, что и все, – чего-то лучшего.
– Лучшего в сравнении с чем?
– В сравнении с той жизнью, какую мне приходится вести сейчас.
Наступил момент, когда наш разговор мог принять самый неожиданный оборот. Но затем Янус усмехнулась и расслабилась, похлопав меня по руке:
– Пока тебе будет не до личной жизни. Устрой сначала мою. Желаю удачи!
Я вздохнула и снова взялась за блокнот:
– Какие еще пожелания? Полностью здоровая особь, весь набор прививок?
Она снова пожала плечами.
– Вижу, ты хочешь разговаривать только о деле. Что ж, отлично, – заключила она, а потом стала надавливать пальцем мне на бедро, произнося каждое важное для себя слово. – Никакого плоскостопия. Ты скажешь, это мелочь, но у меня не будет времени на лечение. Не возражаю против очков. Они добавляют солидности и достоинства. Но никаких проблем со слухом или кожей. Всякая там экзема полностью исключается. Да, и не надо сюрпризов в сексуальной области. Этим уже сыты по горло, благодарим покорно.
– Рост?
– Выше пяти футов и шести дюймов, по крайней мере. Но я не желаю и особо выделяться. Когда в тебе шесть футов и два дюйма, тебя воспринимают уважительно. Но чуть выше, и ты уже начинаешь привлекать ненужное внимание.
Я сделала пометку.
– Как я поняла, тебе нужно что-то на годы, а не на пару месяцев?
– Да, ты поняла верно.
– Ты ставишь перед собой какие-то особые цели, о которых мне следует знать?
Она ненадолго задумалась, а потом ответила:
– В общем, так: я хочу устроить нормальную жизнь, жениться на красивой девушке, иметь дом, завести ребенка. А если у меня еще и будет при этом диплом Гарварда – доплачу отдельно.
Глава 32
Пятьдесят лет спустя я шла по улицам предрассветной Братиславы с сумкой через плечо, с наручниками в кармане и чувствовала жуткую злость.
Это был тот серо-синий час самого пронизывающего холода, когда ночь уже успела поглотить последнее тепло вчерашнего дня, а заменить его было нечем. Оставалась лишь надежда на солнце, вот-вот готовое снова взойти. В дверях супермаркета рядом с надежно опущенными на витрины жалюзи спал нищий, совершенно выпавший из жизни, подложив синий пакет под голову. На пустынной сейчас рыночной площади Милетикова доносилось урчание мотора мусоровоза, собиравшего и крушившего в кузове пустые ящики, оставшиеся от предыдущего торгового дня, освещая желтыми фарами серые стены домов. По Дунаю в сторону Вены пыхтела оранжевая самоходная баржа с ржавыми бортами, высоко сидевшими над водой. Я направилась к выгнутой арке моста Аполлона и заметила сидевшего под ним на лавочке одинокого дворника, покуривавшего рядом со своей тележкой, куда собирал мешки, набитые павшей листвой.
При моем приближении он поднял взгляд, но не воспринял меня как источник опасности. Я достала наручники, защелкнула на своих запястьях. При их щелчке дворник снова посмотрел на меня, но успел лишь увидеть, как моя рука протянулась к его шее. Я прижала пальцы к оголенной коже между ключицей и шеей и совершила переход.