Собеседник господина Бибабо передернул худыми плечами.
— Вы не согласны со мной? — Господин Бибабо беспокойно заерзал в кресле, приближаясь к цели разговора. — А как вы представляете свое счастье? Откровенность за откровенность!
Айт смущенно улыбнулся, подпер подбородок ладонью. Интонации его голоса стали мягче, задушевнее.
— Видите ли, сударь, — начал он, — я — горожанин. Вы бывали когда-нибудь в квартале тряпичников?.. Я провел там детство. Помните эти узкие, мрачные улицы и голые, без зелени, дворы-колодцы? До десяти лет я не видел деревьев. «Садом» в семье у нас назывался кактус в кадке, стоявший на подоконнике и напоминавший колючий кукиш. Вам понятно, что делалось со мной, когда мы поехали на несколько дней в деревню, к родственникам отца? Такой покой вокруг: ни запаха бензина, ни лязга трамваев — зеленые холмы, тишина и множество цветов, названия которых я и не успел узнать.
Хотел бы я пожить там вволю. Просто гулять и дышать. И удить рыбу. Какая там река, сударь! Неглубокая и совсем прозрачная. Не то, что наши городские каналы, в которых течет одно машинное масло. Бархатное песчаное дно! И сколько рыбы! Там бьют щук острогами прямо с прибрежных камней, поверите ли!
Сам-то я предпочитаю приманку на мотылька. С берега на берег перебрасывают бечеву, на которой подвешено несколько стрекоз и мотыльков. Река разделяет рыболовов. Они медленно идут, каждый на своем берегу, держа за концы бечеву и чуть перебирая ее пальцами. Крылатые пленники то окунаются в воду, то взлетают над ней. Рыба принимает их за живых и жадно глотает приманку. Брызги, легкий плеск!
Свое счастье я представляю так. Звенят кузнечики. Солнце. Весь остальной мир где-то далеко, по ту сторону холмов. Я неторопливо бреду по колено в траве. На другом берегу реки идет моя черноглазая подруга. Дрожание ее пальцев передается моим через бечеву. «Славно, Анри!» — кричит она и смотрит на меня из-под ладони, — так ярко светит солнце. «Чудесно, Мари!» — кричу я в ответ. Но простите, сударь, я увлекся...
Господин Бибабо со странным выражением смотрел на него.
— Нет, почему ж, мой друг, — ласково сказал он. — Вы не представляете себе, с каким интересом я слушаю вас. И сколько все это должно стоить: дом у реки, луг в цветах, черноглазая Мари — все вместе?
— Больше, чем я зарабатывал в театре, сударь, — ответил Айт. — Я получал там двести франков в месяц.
Как опытный оратор, господин Бибабо помолчал с полминуты, потом сказал значительно и неспеша, точно поворачивал на свет каждое слово и любовался им.
— Я, дорогой Айт, смогу платить вам в тридцать раз больше! И я заключу с вами контракт на пять лет. Безработица перестанет страшить вас. Погодите! Не делайте протестующих жестов. Это не отступное, нет! Не прерывайте меня, и я все объясню вам.
С этими словами господин Бибабо взял с письменного стола «Календарь на каждый день» и принялся задумчиво перелистывать его.
— Возьмем любой день наугад, — сказал он, — хотя бы послезавтра. Видите, сколько здесь записей? Все это предстоит мне проделать. Я должен говорить речи, позировать фотографам, ввязываться в скандалы.
А когда мне придумывать свои остроумные экспромты? В Южной Америке, говорят, политические деятели не расстаются с двенадцатизарядным револьвером. Я же не рискую выходить из дому, не имея в кармане с полдюжины политических острот и анекдотов. В тот день, когда моим слушателям станет скучно, я погиб как политический деятель.
Господин Бибабо продолжал, откидываясь в кресле:
— Теперь вы видите, как вы мне нужны. Требуется второй Бибабо, который разгрузил бы меня от черной работы, выступал вместо меня на митингах, завтраках, приемах, говорил, смешил, нравился. Это будет совсем не то раздвоение личности, что в случае с Орестом и Пиладом. Там я один работал за двух. Здесь двое должны работать за одного... Мне нужен работящий двойник! Знаю, в природе двойники встречаются не часто, но природу можно переделать, не так ли? Я предлагаю вам должность моего штатного двойника! Командировочные, премиальные, — все учтено в контракте. Мой секретарь покажет контракт. Руфф, будьте добры!..
Руфф, сидевший до того совершенно безмолвно в темном углу кабинета, — Айт предположил вначале, что он дремлет, — встал и подал заготовленный контракт.
— Там есть, учтите, неприятный пункт, — заметил нервно господин Бибабо. — Я вынужден настаивать на нем. Пункт седьмой. Вы дошли до него? Я придвину лампу, чтобы вам удобнее было читать.
Он поднял лампу высоко над столом. Зазвенела стеклянная бахрома на яркожелтом абажуре. Блики света и причудливые тени побежали взапуски по комнате, перепрыгивая через пустые подушки. Айту почудилось на секунду, что он в клетке и клетка эта очень быстро вращается вокруг оси.
Бибабо прокашлялся.
— А домик у реки? — молвил он, кладя руку на плечо Айта. — А запах полевых цветов? Вы забыли об этом? Подумайте, через пять лет вы обеспеченный человек и до конца дней своих живете в достатке, не заботясь ни о чем!
Айт молчал, взвешивал мрачный смысл пункта седьмого.
Он плотнее запахнул красный халат с позументами, точно ему вдруг стало холодно, глубже ушел в кресло и совсем сгорбился. Лампа с желтым абажуром освещала мертвеннобледное лицо человека, недавно собиравшегося покончить с собой.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
— Доктор просит к себе, — сказала секретарша, когда Руфф явился в назначенный час в Институт красоты. — Он предупрежден о вашем приезде и примет вас, как только закончит операцию.
Они двинулись через анфиладу комнат, сквозь ароматные туманы, клубившиеся на их пути.
В креслах сидели кроткие мученицы моды, над которыми протянулись электрические провода. В благоговейном молчании совершалось таинство — «электрозавивка под ангела с гарантией на год». Поодаль под стеклянными колпаками сохли шеренги уже завитых готовых «ангелов».
Тут же красили ногти в стильные цвета. Маникюрши прикрепляли к ногтям модниц маленькие раковины. Специалисты насаживали на веко глаза отрезанные мушиные лапки — это давало полную иллюзию красиво загнутых стрельчатых ресниц.
Затем предстал перед Руффом ряд шкафов, из которых торчали багровые потные физиономии с высунутыми языками. Из щелей в шкафах сочился пар,
— Толстяки, — коротко пояснила провожатая, — худеют.
Они миновали печальных плешивцев, сидевших под электрическим душем, способствующим якобы росту волос, прислушивались к стонам человека, которого массировала монотонно лязгавшая машина, и, не оглянувшись, прошли чаны, где в освежающих растворах мокли желавшие приободриться старушки.
Перешагнув следующий порог, Руфф остановился. В перспективе длинного, плохо освещенного коридора, точно люстры, закутанные в покрывала, покачивались подвешенные к потолку тела.
— Только дамы желающие стать стройнее, — успокоительно сказала спутница Руффа. — Мы укладываем их в мешки, привязываем к ногам грузила, и они спокойно спят в таком положении.
Руффу пришли на память муки грешников в дантовской «Божественной комедии». Но правильно ли было назвать Институт красоты адом, — скорее уж чистилищем?..
А перед самым кабинетом доктора увидели они седоволосую, почтенную даму, одиноко галопировавшую в пустом фойе. Она была привязана к велосипеду, поставленному в стойки и приводившемуся в движение мотором. Колеса вращались на месте. Давно уж потеряла амазонка педали, а с ними и надежду самостоятельно слезть с седла. Она была отдана во власть велосипеда. Ее мотало, подбрасывало, кидало из стороны в сторону.
Все больше заваливаясь набок, обратила она тусклый взгляд на проходивших.
— Сними-и-те меня! — донеслось до них сквозь грохот мотора.
— Ничего, ничего, мадам, — сказала ободряюще секретарша. — Через два-три сеанса вы привыкнете, а через десять станете изящной.
...Доктор Шарм, директор Института красоты, тотчас приступил к делу, как только они с Руффом остались одни.
— Господин Бибабо, — начал он, — выразил желание, чтобы в дальнейшем я был скромен. Само собой! Мы, доктора, называем это врачебной тайной... Итак, мой уважаемый пациент, повидимому, хочет возвратить, подобно Фаусту, утраченную молодость или, по крайней мере, моложавый вид? Я угадал?
— Нет, — сказал Руфф. — От вас потребуется другое. Молодого человека, в судьбе которого господин Бибабо принимает участие, желательно сделать старым на вид. При этом, заметьте, есть образец.
И он протянул доктору портрет господина Бибабо.
— Вы шутите, уважаемый, — сказал доктор, поняв, в чем дело. — Ведь это граничит с преступлением, понимаете ли вы?
— Почему же? — возразил Руфф хладнокровно. — Молодого человека не принуждают. Он волен выбирать. А что касается полиции, то не волнуйтесь: епископ Грандье — нам друг.
— Но это просто бесчеловечно, — продолжал доктор, сличая фотографии Бибабо и Айта. — Я не могу обезобразить человека, которого, без сомнения, толкнул на этот шаг голод. Нет, я отказываюсь.
— Погодите это делать, — сказал Руфф, не вставая со стула. — Присядьте, доктор, я не кончил. Боюсь, что в таком случае вас ожидают неприятности. У редактора Леви острое перо, а Леви — приятель Бибабо. Будет очень грустно, если в газетах появятся фельетоны Леви, разоблачающие Институт красоты.
— Разоблачающие в чем?
— Это уж предоставьте Леви. Так или иначе вы растеряете половину своих пациентов. Но, впрочем, я не навязываю собственного мнения. Вы вольны выбирать, дорогой доктор.
...Весь вечер, допоздна провел доктор Шарм, запершись в кабинете. Стол перед ним был укрыт фотографиями, точно доктор раскладывал диковинный пасьянс. Держа снимок на вытянутой руке, он разглядывал его, критически прищурясь и насвистывая сквозь зубы.
Что за мысль? В Институте красоты должны обезобразить красивого человека, юношу превратить в старика. Как далеко все это от фантазий, которыми тешил себя когда-то молодой, наивный Шарм. При помощи пластических операций он мечтал сделать все человечество красивым. И он достиг совершенства, как хирург. Он владеет скальпелем сейчас, как скульптор резцом. Он придает любую форму носам, укорачивает или удлиняет подбородки, пересаживает кожу со спины на щеки, меняет очертания губ, бровей. Реклама Института красоты гласит: «Доктор Шарм исправляет промахи самого господа-бога!»
И что же? Ему с его талантам и опытом суждено реставрировать гнилье, подновлять жадных до жизни богатых старух. Все они заказывают перед операцией: «Доктор, не забудьте, — побольше благородства в лице!» Благородство? Как будто он, поверенный их дрянненьких секретов, не знает, что должно прикрывать собой это сделанное по заказу благородство?
Да, он мечтал когда-то воссоздать в своей операционной лица лучших статуй Праксителя. Теперь он готовится снимать репродукцию с этого вот потасканного лица. Таков венец его усилий!
...Ночью пациента доставили в институт. Со многими предосторожностями его провели черным ходом, и, как только он вошел в операционную, заперли дверь на два поворота ключа.
Кроме господина Бибабо, в операционной присутствовали только два ассистента. В полной тишине — институт как вымер — доктор Шарм приступил к операции. Погружаясь в тяжелый сон под наркозом, Айт забормотал и заметался.
— Следите за пульсом, — бросил доктор ассистенту.
Господин Бибабо, сидевший на высоком табурете под слепящим светом ламп, зябко поежился.
— Не щурьтесь, — прикрикнул доктор, — не двигайтесь! Натурщик из вас, признаться...
И он покрутил головой. Затем, наклонясь над затихшим Айтом, несколькими взмахами ножа он отделил кожу лица от мышц и отогнул ее вниз, как раструб перчатки. Обнажилось багровое мясо. Господин Бибабо зажмурился и торопливо поднес к носу флакон с нашатырным спиртом.
— Какие у нас нервы! — язвительно пробормотал доктор, копошась в ране и взглядывая изредка на Бибабо. — Не падайте в обморок, уважаемый. Ведь это делается для вашего удовольствия.
— Да. Похож, — сказал он, роняя зеркало.
— Доктор Шарм, вы гений! — торжественно объявил Бибабо, раскрывая объятия.
— Злой гений, — чуть слышно добавил Айт и опустился на подушки.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Вскоре Айт переселился в дом своего нового хозяина.
Слугам было приказано ничему не удивляться и ни о чем не болтать. Были все они прекрасно вышколены и хорошо разбирались в капризах господ. Теперь, являясь на зов, лакеи смотрели куда-то между обоими Бибабо и спрашивали, ни к кому не обращаясь: «Что желает господин Бибабо?»
Сходство между двойниками было настолько поразительным, что даже Руфф оплошал на первых порах. Войдя как-то в библиотеку и мельком взглянув на сидевшего в кресле, он сказал небрежно: «А где же старый болтун?» Он понял, где был «старый болтун», когда тяжелый фолиант, звеня застежками, ударился в стену над его головой.
Тренируя своего двойника, господин Бибабо проявил сугубый педантизм. Он настоял на том, чтобы Айт перенимал все мельчайшие его привычки — от манеры чихать до успокоительной гимнастики по вечерам.
— Иначе вы заучите роль поверхностно! — твердил он. — А вы должны спать и чувствовать себя мною.
Он предписал Айту также собственную вегетарианскую диэту, хотя у Айта был прекрасный желудок.
Когда-то и сам Бибабо умел покушать. До сих пор еще он так вкусно произносил названия разных бордолезов и пармезанов, что у слушателей текли слюнки. Рассказывают, что однажды, вдохновившись, он продекламировал рецепт из поваренной книги, и друг его, композитор Сальтисон, бывший навеселе, тут же подобрал музыку в темпе «танго».
Увы, сейчас за обеденным столом оба Бибабо без увлечения ковыряли картофельные сосиски и овощное рагу, и это было тем досаднее, что рядом невозмутимый Руфф ел отбивные.
Несколько часов в день оба Бибабо проводили в комнате, все стены которой были уставлены зеркалами. Здесь господин Бибабо обычно репетировал свои речи. В углу пристраивалась стенографистка, готовая поймать на кончик карандаша осенившую его невзначай мысль, блеснувшую остроту, новый парадокс.
Господин Бибабо неторопливо прогуливался по комнате, останавливался, хмурился, улыбался, принимал различные ораторские позы. А сзади на расстоянии шага двигался внимательный имитатор, в точности повторявший каждое его движение. Казалось, будто тень господина Бибабо вдруг поднялась на ноги и приобрела объем. Это отдавало колдовством, в средние века обоим Бибабо не миновать бы инквизиции. (И сейчас еще суеверная стенографистка, пугливо следя за упражнениями двойников, мелко крестилась под своим жакетиком.)