— Только не переигрывайте, Айт, — предупреждал Бибабо. — Уверяю вас, будут смеяться и так!
— Не злоупотребляйте также красивыми жестами, — продолжал он спустя некоторое время. — И здесь нужно чувство меры. Если человек подчеркивает везде и всюду свою честность, это очень подозрительно. Я знал одного шулера, который выработал у себя такие простовато-наивные манеры, что с ним никто не рисковал играть на деньги.
— Полезно бывает иногда всплакнуть, — говорил Айту Бибабо. — Провинциальные ораторы держат для этой цели немного луку в заднем кармане брюк, завернув его в специально приготовленный носовой платок. Но это уже не искусство, а ремесло. Я обхожусь без лука. Своими нервами надо владеть так, чтобы закатить истерику только тогда, когда это требуется.
Айту долго не удавался смех Бибабо.
— Да, он труден, — самодовольно согласился Бибабо. — Я сам поработал над ним немало. Певцы сказали бы, что я оставил смех. У меня, видите ли, никак не получалось это простодушие.
И он показал Айту, какое именно...
...Вживаясь в новую роль, бывший имитатор мало-помалу постигал характер своего принципала. Все глубже, шаг за шагом, как по ступеням подвала, спускался он в недра этой темной неразгаданной многими натуры.
Поклонники называли господина Бибабо Великим Оратором.
Никто лучше его не мог живописать бедствия грядущей войны. Речи его напоминали в этих случаях грозные предостережения библейских пророков. Такое красноречие было тем удивительнее, что сам Бибабо не испытал, как другие, бедствий прошедшей войны 1914-1918 годов. Он «переждал» ее в одном приятном горном санатории в Швейцарии, где очень посвежел за это время и окреп духом.
— Я согласен на любые унижения, — начинал обычно господин Бибабо, гордо выпрямившись, — лю-бы-е! Компромисс намного дешевле смерти. И лучше жить с угрызениями совести, чем со спокойной совестью умереть.
— А мне бы хотелось жить со спокойной совестью, — возразил с места один из его слушателей. — Я никак не возьму в толк, почему это невозможно?
Но на него тотчас зашикали дородные дамы в воздушных шляпках и восторженные толстяки со складчатыми затылками. Господин Бибабо, убедительный господин Бибабо, сладкий господин Бибабо был их кумиром.
— Вы не хотите воевать. Я тоже нет, — кричал господин Бибабо, мечась по сцене. — Так давайте же условимся — не воевать! Кто может помешать нам условиться? Отдадим еще что-нибудь, сэкономим на продуктах, слегка снизим заработную плату. Зато каждый будет уверен, что умрет не в окопе, а в своей собственной постели!
— Нас пугают фашизмом, — говорил он на другом митинге, — а я верю в то, что при желании мы сможем с фашистами договориться. Нам с вами, господа, есть что беречь, — жизнь и маленькое личное счастье, господа! А что может быть дороже этого?
И он досадливо отмахивался, когда с балкона ему кричали: «Честь!»
Платформа этого новейшего пацифизма была очень широка и приобрела господину Бибабо последователей из различных слоев общества. Слабые духом и наивные мечтатели, держатели акций и лавочники, сентиментальные старые девы и только что поженившиеся пары уверовали в Бибабо, потому что им очень хотелось, чтобы все случилось так, как он говорил.
Понятно, господину Бибабо приходилось лавировать, чтобы угождать всем. Нападками на единый народный фронт он добился снисходительности Рене Ларжана, парфюмерного короля, который представлял оплот бискайской реакции. Социалистам и радикалам понравился, выпустив книгу «Фашизм у нас невозможен». Так он и балансировал на острие своего языка между различными группами и партиями, боровшимися в те дни в Бискайе.
Выход Айта на политические подмостки состоялся в очень напряженное время. Соседнее фашистское государство, грозя войной, вымогало у капитулянтского правительства Бискайи все новые и новые уступки. Раздирались в клочья международные договоры. Ораторы говорили успокоительные речи. Чужие самолеты летали над пограничными столбами и армии двигались к границам.
Скромный имитатор очутился в самом центре политического водоворота. Он неплохо справлялся с ролью, и никто не заметил подмены. Айт улыбался про себя. То, что в пору его выступлений в театре, воспринималось, как шарж, сейчас выслушивалось с сосредоточенным вниманием и на другой день глубокомысленно комментировалось газетами. Комического актера принимали всерьез!
Вскоре господин Бибабо перегрузил на него почти всю работу, связанную с разъездами, выступлениями, представительством. Теперь Айт находился на авансцене истории, у ярко освещенной рампы. Сам Бибабо двигался на цыпочках где-то за кулисами, в тени.
Возвращаясь из секретных ночных прогулок и проходя через библиотеку, где Айт в удобных креслах читал перед сном, господин Бибабо семенил мелкими шажками, прикрывая рот рукой и стараясь не дышать в его сторону. От великого вегетарианца и пацифиста все чаще попахивало вином.
Однажды вечером против обыкновения он задержался подле Айта. Тот отложил книгу и, вздохнув, приготовился терпеливо слушать.
— Вы мое лучшее второе я, — сказал господин Бибабо, цепляясь за спинку кресла, — хорошее я, честное, непьющее, неподкупное! Вы не принимаете участия в темных комбинациях и сговорах, не дурачите своих партнеров по политической игре, не выторговываете разных выгод и преимуществ. Я любуюсь вами. С гордо поднятой головой, в белых одеждах войдете вы в рай, а я нет, потому что грехи господина Бибабо я взял на свою долю. Хитро придумал, да?..
Он захихикал, закашлялся и сделал попытку облобызать своего двойника, но подоспевший Руфф увел его спать.
ГЛАВА ПЯТАЯ
В те дни газеты предвкушали большой парламентский скандал. Известно было, что партии народного фронта готовят запрос на сессии об антипатриотической деятельности Рене Ларжана, миллионера.
Давно поговаривали о том, что парфюмерный фабрикант перевел часть своих капиталов за границу. Но куда? Вначале говорили — в Америку. Потом указали Лондон. Вдруг под большим секретом стали передавать, что это враждебная Бискайе фашистская Готтия.
Цензура и полиция строго следили за тем, чтобы оскорбительные слухи не проникли в печать. Но слухи разрастались и множились. Указывали уже точно сумму, поясняли, что Ларжан приобрел в соседнем фашистском государстве пакет акций химических заводов, вырабатывающих новые смертоносные газы.
В столице Бискайи перечисляли даже газы, которые должны были вырабатываться на деньги Ларжана. По странной его прихоти они получили те же названия, что и наиболее ходкие из его духов: «Прощанье», «Танцующий солдатик» и «Последний вздох».
Правительство твердо решило воспрепятствовать скандальным разоблачениям в парламенте. Было известно, что запрос предположено сделать в пятницу. В понедельник закрывалась сессия. Нужно было обязательно задержать запрос до воскресенья.
— Нам с вами придется потрудиться, дружок, — сказал Бибабо своему двойнику и распорядился принести побольше сырых яиц для укрепления голосовых связок.
...Кое в чем бискайский парламент напоминал музей. Старинные парламентские обычаи сберегались здесь в полной сохранности, и редко кому разрешалось даже сдувать с них пыль.
От служителей несло нафталином. Они были наряжены в средневековые камзолы и гордо выступали с алебардами. Пудреный курчавый парик, подобно ушам болонки, свисал вдоль сонного лица председателя. На столе перед ним стояла огромная заржавленная погремушка — символ его власти. Проще было бы завести электрический звонок, но для бискайского парламента это было слишком ново. Именно такой погремушкой укрощал разбушевавшееся собрание в XV или XVI веке далекий предшественник теперешнего председателя.
Строжайший этикет связывал ораторов во всем, кроме времени. В этом отношении каждому предоставлялась полная свобода: он мог говорить, пока хватит сил, и заседание нельзя было прервать, пока оратор не закончит речь.
В пятницу утром заседание в парламенте началось ничем не примечательной перебранкой между военным министром и лидером либералов.
Лидер с печальным видом спросил министра, принимается ли что-нибудь по охране границ от посягательств агрессора. Министр с таким же скорбным видом ответил, что правительство не располагает пока данными насчет возможностей агрессии, но если достойный лидер либералов настаивает на своем запросе, то министр может проконсультироваться с компетентными лицами. Лидер подтвердил, что министр чрезвычайно обяжет его этим, и оба сели на свои места.
Уже задвигались на скамьях депутаты, уже вытащили репортеры свои записные книжки и стряхнули чернила на пол, — следующим был намечен запрос партий народного фронта, — как вдруг затарахтела погремушка председателя, и он объявил, что слово имеет достопочтенный господин Бибабо.
Сверкая ослепительно белой манишкой, улыбаясь до ушей, прославленный оратор взбежал на трибуну.
Опытные политические деятели, так сказать, старожилы здешних мест, вздрогнули, почуяв недоброе. Правительственная партия выпускала своего рекордсмена не зря.
Первые три часа терпеливые депутаты слушали господина Бибабо сравнительно спокойно. Правда, очень трудно было понять, куда он клонит. Речь его напоминала лабиринт, путанным переходам которого не предвиделось конца, и главное, не было уверенности в том, что в центре лабиринта есть что-либо, ради чего стоило претерпевать такие мытарства.
Когда речь Бибабо повернула на шестой час, депутаты партий народного фронта демонстративно покинули зал заседаний.
В зале было очень душно и жарко, — в старинном здании парламента вентиляторы не предусматривались. Все чаще мелькали над лоснящимися от пота лысинами белые носовые платки, раздавались приглушенные вздохи, стоны.
Самым бодрым из всех казался оратор. Репортеры меньше удивлялись бы этому, если бы знали, что господин Бибабо работал с подручным, в две смены. Пока Бибабо говорил, Айт отдыхал в маленькой комнате подле трибуны. Потом во время пятиминутного перерыва (каждые три часа устраивался перерыв, чтобы проветрить помещение) Айт всходил на трибуну, а Бибабо с наслаждением растягивался в одних носках на диване, и флегматичный Руфф растирал его, как секундант боксера между раундами.
Наступил вечер. Бибабо продолжал говорить. Вечерние газеты вышли с аншлагами: «Господин Бибабо говорит 10 часов». Затем последовал экстренный выпуск: «Бибабо говорит 12 часов», за ним второй, с почти паническим заголовком: «Он говорит 14-й час!!!» На землю спустилась ночь, неся покой всем, кроме измученных слушателей господина Бибабо.
— Не думаете ли вы, что я должен еще считаться с вашими переживаниями? Вам мало того, что я плачу вам деньги? — спросил удивленный господин Бибабо, когда Айт вернулся с одного из митингов весь в слезах.
— Но, сударь, — сказал Айт. — У меня просто духу нехватило шутить. Ведь эти люди полгода живут впроголодь. На лицах у женщин видны только глаза, огромные дыры глаз. И потом плач маленьких детей, господин Бибабо...
— И все же вы должны были шутить! — вскричал господин Бибабо сердито. — Вы должны были развеселить их, чтобы им легче было переносить голод. Дайте мне конспект речи. Ну, конечно! Какие превосходные места. Цитаты из евангелия. Остроты из «Весельчака». Такая речь не могла не понравиться!
— Не проще ли было накормить их, — робко заметил Айт, — чем забавлять?
— Будьте довольны тем, что сыты сами, — ответил Бибабо. — Не умничайте. Вы — мой служащий и обязаны иметь убеждения, которые нравятся мне, а не вам. Кончим на этом. Я жалею, что вы затеяли такой разговор после обеда. Боюсь, что к вечеру у меня будет изжога.
Да, господин Бибабо не был теперь таким милым и сговорчивым, как в первые дни знакомства. Он умел резко оборвать и поставить на место своего двойника, мог наложить денежный штраф за пустячную провинность и с каким-то злорадством лишал Айта его единственного удовольствия — посещения театра.
За свои деньги господин Бибабо требовал работы и работы.
С утра до вечера длился утомительный и однообразный спектакль. Айт выступал, раскланивался, делал заученные жесты, говорил, смешил, улыбался. И все время при этом его не покидало ощущение тревоги и стыда — ему представлялось, что он кривляется и паясничает на чьих-то похоронах.
Вечером, поднимаясь по лестнице в отведенную ему комнату, Айт ловил себя на том, что все еще подпрыгивает и дергается, и покашливает так, как это делал Бибабо. За долгий день он настолько свыкался со своей ролью, что ему требовалось усилие, чтобы встряхнуться.