Однажды ему попалась интересная книга, и он засиделся над ней допоздна. Руфф спал, Бибабо еще не возвращался. В доме было очень тихо.
Айт не слышал этой тишины. Он весь ушел в книгу, в пестрый и солнечный мир, который раскрывался перед ним с ее страниц. Что-то из прочитанного рассмешило его. Он захохотал и сразу осекся.
Собственный смех ударил его по нервам. Это был смех Бибабо, визгливый, деланный, пугающий.
Айт встал, с грохотом отодвинув кресло. Карикатурная фигура господина Бибабо и его гримасничающее обезьянье лицо тотчас отразились в зеркалах, стоявших вдоль стен. Целая толпа Бибабо окружила Айта и, вытянув шеи, пристально глядела на него.
Он провел рукой по глазам. Бибабо повторили этот жест. Злобное безумие на секунду охватило Айта. Он показал язык своему чудовищному отражению и, не оглядываясь, выбежал из комнаты.
С той ночи Айт избегал оставаться один в комнате, где они репетировали с господином Бибабо, и в крайнем случае просил завешивать зеркала.
Айт не любил также оставаться наедине со своим хозяином. Он боялся проявить невзначай отвращение, страх, неприязнь — чувства, которые вызывали в нем откровенные речи господина Бибабо.
Знаменитый бискайский демагог не находил нужным стесняться своего двойника и говорил при нем все, что думал: «Достаточно с меня митингов и заседаний, — замечал он с простодушной улыбкой. — На службе я застегнут наглухо, дома я позволяю себе немного расстегнуться».
Господин Бибабо отводил таким образом душу. Старого, матерого плута, — ложь являлась для него одной из профессиональных обязанностей, — тешило сознание того, что иногда и он говорит правду. Пусть слушателем было только его печальное, бессловесное отражение в лице Айта, — Бибабо был рад и такому слушателю.
Бибабо отзывался обо всем дурно. Не было человека в Бискайе, которого бы он похвалил. За свою долгую, наполненную всякими политическими дрязгами жизнь он успел извериться в людях и в самом себе и теперь находил успокоение в мысли о гнусности и продажности мира вообще.
Все, чего мимоходом касался в разговоре его остроумный собеседник, в глазах Айта тотчас блекло, теряло краски, делалось дряблым, уродливым, порочным. Это напоминало сказку о злом старом волшебнике, при одном приближении которого прекрасные цветы увядали и превращались в груды пепла.
— Вы, например, мечтаете о Мари, — говаривал Бибабо, потешно морща нос. — Зачем? Неужели вы думаете, что она сейчас будет любить вас бескорыстно? Это смешно, мой друг!
Однажды, находясь в особенно хорошем настроении, которое всегда располагало его к болтовне, он предложил устроить Айту тайное свидание с его подругой.
— Но перед этим я хотел бы описать вам предполагаемую встречу, — сказал Бибабо мягким тоном, опуская дряблые веки. — Ведь Мэри не знает об операции? Кажется, вы писали ей, что уезжаете на несколько лет из Бискайи... Ну-с, предположим, она получает от вас письмо, неподписанное, — согласно контракту, вы оберегаете тайну. Рандеву назначено вечером в тихом, заброшенном сквере, где вы встречались когда-то. Итак...
И перед задумчивым Айтом, под вкрадчивый говор Бибабо, стали медленно проступать прямоугольные силуэты домов на зеленом вечернем небе. В заброшенном сквере у реки было очень тихо и чуть прохладно, как всегда. Над головой мерцали огни световых реклам. Вдали позванивал трамвай.
Айт стоял под висячими круглыми часами, пряча лицо в огромный букет цветов и прислушиваясь к ритмичному шороху гравия за спиной. По аллее шли влюбленные, не удостаивая его взглядом. Ласковый шопот, взволнованный смех доносились до него по временам.
Мысли Айта улетели далеко, а когда он поднял голову, Мари прошла мимо него. Зеленый плащ ее прошумел, как весенний ливень. Айт ждал. Дойдя до конца аллеи, она повернула обратно. Она почти бежала, держась рукой за грудь и заглядывая в лица встречных.
Глаза ее безразлично скользнули по неподвижному Айту. Она отвернулась.
Тогда Айт шагнул вперед, молча, со стеснившимся сердцем протягивая ей цветы. Каким смешным и безобразным, должно быть, выглядел он сейчас? Его отвислые, морщинистые щеки, его плоский нос, его оттопыренные уши. Он судорожно глотнул слюну, но не смог выговорить ни слова и нагнул голову.
Послышалось ему, или на самом деле в удивленном возгласе Мари прозвенела радость?
Айт увидел ножки в стоптанных туфлях, приближавшиеся к нему. Потом круглые теплые руки обвились вокруг его шеи, и он почувствовал запах ее волос.
Не веря себе, он пробормотал:
— Ты? Ты узнала меня? Как?!
Светлые удивленные глаза были совсем близко от него. Нарисованные дуги бровей дрогнули.
Эта игра стала модной, как некогда бильбоке. Озабоченные коммерсанты, рабочие в комбинезонах, толстые домохозяйки с Северной стороны — все вертели на пальцах левой руки потешную куклу бибабо. Такой уж народ эти бискайцы — в самое трудное время они не теряют вкуса к шуткам и веселью.
Господин Бибабо, запершись в спальне, с омерзением представлял себе то, что творится на улице. Играют в куклы. Забавляются дурацкой выдумкой такого же, как они, шелопая. Всплескивают руками. Приседают от смеха... Тьфу!
А всего досаднее казалось ему то обстоятельство, что именно таким путем он вошел в историю. Имя его стало нарицательным. Его — Бибабо — потомки вспомнят, только взглянув на уродливую тряпичную куклу.
Здесь его меланхолические размышления были прерваны шорохом бумаги. Руфф с опаской просовывал под запертую дверь телеграмму.
«Приезжайте немедленно. Жду. Ларжан», — стояло там. Ничего больше. Ни любезного обращения, ни слова привета.
В совершенном расстройстве Бибабо бросился одеваться. Халат, феска, туфли полетели в разные стороны. Что одевать: сюртук или фрак? Где галстук, где проклятые запонки?
Он остановился, не попадая в рукав. Какой странный тон телеграммы — подчеркнуто-сухой. Разве финансовый король не называл его недавно своим милым Бибабо?
Десятки разных предположений пронеслись в смятенном уме господина Бибабо, пока он доехал до загородного дома Ларжана, где тот жил в окружении целой свиты врачей и сиделок.
Первый богач Бискайи был смертельно болен. Тело его гнило и разваливалось по кускам, ноги были парализованы. Последние дни стало для него нестерпимо мучительным даже передвижение в коляске или на носилках. Когда четыре дюжих лакея поднимали богача, чтобы переменить под ним простыни, он кричал так, что слышно было на улице, и прислуга внизу, бледнея, затыкала уши.
Огромные средства были потрачены на докторов. К Ларжану приезжали знаменитости из Америки, к нему выписывали тибетцев, гипнотизеров, изобретателей патентованных снадобий. Его поддерживали переливанием крови (в отдельном флигеле жило несколько постоянных доноров). Жизнь, еле тлевшую внутри, пытались разжечь всеми доступными медицине средствами.
И все же Ларжан был обречен. Он медленно умирал. Только мозг его — прекрасно вышколенный и неутомимый — жил.
Проходя мимо пестрых клумб и легких белых строений (все в загородном доме Ларжана напоминало санаторий), господин Бибабо в сотый раз задал себе вопрос: «Почему этот умирающий человек, знающий, что часы его сочтены, продолжает с такой страстью умножать свои богатства?»
«Жаден, как Ларжан» — это стало поговоркой. Шутили, что он не умирает так долго оттого, что черти боятся, как бы он не организовал в преисподней филиал своего ростовщического банка.
Мозг больного работал лихорадочно без роздыха, на какой-то предельной страшной скорости. Из-за сильных болей страдая бессонницей, Ларжан бодрствовал днем и ночью. Секретари и стенографистки сменялись подле него через каждые пять-шесть часов. Беспрерывно звонили телефоны, приезжали и уезжали порученцы, и здесь же, у ночного столика, где высилась пирамида склянок с микстурой и порошками, созывались совещания, решавшие судьбы Бискайи.
Раздумывая о том, что все это отнюдь не облегчит ему объяснений с Ларжаном, господин Бибабо на цыпочках взошел по лестнице Дежурный врач встретил его сочувственным покачиванием головы. «Гневен, — шепнул он доверительно, — рвет и мечет. Боли усилились». И он отступил, давая ему дорогу к двери.
Входя в комнату короля парфюмерии, господин Бибабо поспешил натянуть на лицо приятнейшую из своих улыбок, хотя в данный момент он предпочел бы респиратор противогаза. Воздух в комнате был тяжелый, застоявшийся. Тошнотворно пахло лекарствами и еще чем-то, что было, повидимому, запахом гниющего мяса.
Ларжан лежал в покойных креслах. Мертвые ноги его были укрыты шотландским пледом. Он обратил к раскланивающемуся Бибабо свое худое, иссиня-бледное лицо.
Очень живые, блестящие глаза смотрели не мигая. Над ними были густые черные брови, под ними — черные, коротко подстриженные усы. Все в этом лице было угловато и резко: скулы, раздвоенная пробором полуседая голова, тяжелый подбородок.
Ларжан молчал, и Бибабо, знавший толк в ораторских паузах, смиренно склонил голову набок.
Миллионер пошарил на столике рядом, нетерпеливо свалил несколько склянок на пол и ткнул под нос Бибабо глупо улыбающуюся тряпичную куклу.
— Что это? Что? — вскричал он, размахивая жалким трофеем. — Как вы могли допустить это, бездарный болтун?
Бибабо открыл рот. Ларжан махнул нетерпеливо рукой.
— Помолчите, вы! Знаете ли, тупица, что я хотел сделать из вас, может быть, даже премьера, а вы позволили превратить себя в шута?!
Бибабо горестно вздохнул. Он знал все, что будет говориться дальше.
— Для господ и для рабов существуют две разные морали. Религия правящего класса — это культ грубой силы, культ сверхчеловека, которому позволено все. Другие истины надо вколачивать в головы рабов. Рабам надо прививать чувство покорности, мистический страх перед судьбой, веру в то, что счастья можно добиться даже стоя на коленях.
— И вас угораздило в такое время потерять популярность, — заметил сердито Ларжан. — Правительство непрочно. Коммунисты делаются по-настоящему опасными. Мне нужно, чтобы вы разговаривали с чернью, но вас освистывают, как только вы поднимаетесь на трибуну. Так-то, Бибабо!
Блестящие глаза его на мгновенье потухли, он переменил положение в кресле, что причинило ему, видимо, сильнейшую боль. Потом его запекшиеся губы снова разжались.
— Вам нужно возвратить популярность любой ценой, — сказал он. — Даже ценой собственной крови, понимаете?
Он продолжал говорить суховато, как всегда, поглядывая изредка с неудовольствием на Бибабо, лицо которого постепенно бледнело, по-мере того, как Ларжан развивал свой план.
Вот, значит, до чего дошло уже дело! Положение правительственной партии стало настолько критическим, что нужна была авантюра, дерзкая провокация, чтобы улучшить шансы в игре. Придуманное Ларжаном остроумно, спору нет... Но почему выбор пал именно на него, Бибабо? Он готов охотнее поступиться этой честью перед другими, более даровитыми и достойными деятелями правительственной партии.