Но причина уйти, как ни прискорбно, все-таки возникла. И была она сокрыта как раз в алкоголе, что я так усердно в себя вливала.
- Мне нужно отойти…
- Пожалуйста.
Я смущенно улыбаюсь. Осторожно поднимаюсь на ноги, надеясь, что они еще держат. Не самым лучшим образом, конечно, но…
- Как насчет сопровождающего? – изогнув бровь, интересуется мужчина, - все-таки, идти лучше, чем ползти.
Его шутка немного расслабляет. И придает немного уверенности. Я бесстрашно киваю.
Эдвард берет меня под руку и ведет в нужную сторону. Он ловко маневрирует между танцующими, целующимися и выпивающими людьми, не сбавляя шага даже на секунду.
Мы на месте за рекордный срок. Сама я, хватаясь за стены, дошла бы в пять раз медленнее – по количеству рюмок.
- Спасибо, - бормочу, нервно поправив волосы свободной рукой. Этот жест – от мамы. Она ему научила.
- Пожалуйста, - обворожительно улыбнувшись, повторяет Эдвард. Но моего локтя не отпускает.
- Я?..
- Да-да, - будто бы вспомнив о чем-то важном, он галантно открывает для меня дверь с изображением вишенки, дожидаясь пока войду. И входит следом, совершенно не стыдясь сего факта.
Нас спасает то, что комната пуста. Среди грязных умывальников, запаха дешевого мыла и характерного аромата зеленых кабинок, мы одни. Совсем. Точно.
Отвратительнейшее покалывание сгустком собирается в горле. Черт!..
- Эдвард, - я всеми силами стараюсь не выдавать своего страха, делая вид, что все это просто жутко мне надоело, - отпусти.
- Я должен проводить тебя, - с нажимом повторяет он, направляясь к туалетным кабинкам и таща меня следом. Я впервые жалею, что надела каблуки.
Эдвард выбирает крайнюю, слева. Лампа над ней мигает, создавая подобие полумрака.
Он закрывает за нами дверь на защелку и сразу же разжимает ладонь. Но спиной предусмотрительно становится в сторону выхода.
- Тебе надо выйти.
- Нет.
Я краснею и бледнею одновременно. Во рту сухо.
- Я не могу, когда ты…
- Можешь, если хочешь, - он пожимает плечами, насмехаясь. Точно насмехаясь.
Ублюдок, а не Султан. Тот бы так не сделал.
- Или мы можем…
- Нет, - я выставляю руки вперед, с прискорбием замечая, что они дрожат, - не можем.
- Тебе понравится, - уверяет он, делая шаг ближе ко мне. В пространстве кабинки выглядит куда выше и куда больше, чем я могла себе представить. Под свободной сиреневой рубашкой проглядывают мускулы, а цвет волос, что я не могла определить – медный. Они коротко подстрижены, а потому лежат ровно. Слишком ровно, я бы сказала…
- Нет, я не хочу, - категорично отказываюсь, вжимаясь спиной в давно немытую и когда-то, видимо, белую плитку.
- Напрасно, - голос Эдварда опускается до шепота. Губы наклоняются к моим, и щетина царапает кожу.
Я ощущаю себя отвратительно слабой и беспомощной, стоя здесь и не имея сил ничего сделать. Руки, ноги – все словно налилось свинцом. И только кровь отдается пульсом где-то в голове.
- Дыши ровнее, - ласково советует мужчина, устраивая свои ладони – какие же у него длинные и красивые пальцы, как у пианиста – по обоим бокам от меня, - это не больно.
- Пожалуйста… - я уже по-настоящему дрожу. Дрожу, сотый по счету раз жалея, что не поехала домой, как и полагалось, скорбеть. Чертов клуб. Чертов мартини. Чертов Султан.
- Ш-ш, - легкий, невесомый поцелуй. Не такой, какого я ожидала. Не грубый. В губы.
И снова:
- Ш-ш, упрямица.
Эдвард делает еще шаг вперед, становясь совсем рядом со мной. Соприкасаясь плечами.
Внизу моего живота преступно сворачивается теплый упругий комок. Из-за его покалывания осознание реальности притупляется.
Мужчина пахнет… божественно, именно так. И то, что он теплый, что окружает меня повсюду, что ласкает – и голосом, и губами – медленно, но верно ведет в известном направлении.
- Так пойдет? – смешливо спрашивает Эдвард, на секунду оставляя мои губы. Улыбается.
Я задерживаю дыхание, но все равно не успеваю сдержать себя. Против всех законов природы и инстинкта самосохранения, киваю. Отрывисто. Ясно.
Ну и к черту.
- Вот видишь, - он ликует. Мягко прокладывая цепочку поцелуев по моей шее, движется к губам. И обратно.
Кажется, я начинаю понимать, почему ему так этого хочется…
- А если кто-то придет?.. – мне плевать, честно. Но почему-то спрашиваю.
- Мы пошлем его… подальше, - сладко отзывается Эдвард, прижимая меня к себе. От него пахнет каким-то хорошим парфюмом и алкоголем (странный коктейль, но на удивление, возбуждающий). Той водкой, что мы пили. Но воспринимается это скорее как дополнение и плюс, чем минус. Отвращения во мне не вызывает – наоборот, тяга внутри комка… нарастает.
Теплые губы одаривают вниманием мою яремную впадинку. По спине бегут мурашки.
- Здесь холодно… - жалуюсь я, едва ли не хныча. Только не по той причине, что озвучиваю.
- Это ненадолго, - утешающе обещает мой истязатель. Присаживается передо мной на колени, немного задирает салатовую водолазку, целует кожу.
- Аппендицит? – интересуется, на миг прерываясь и очерчивая пальцем мой шрам.
- Да…
- У меня тоже, - хмыкает, возвращается к прежнему делу. Продолжает. Встает.
Поцелуи сменяются прикосновениями – и так по кругу, доводя до изнеможения. Я начинаю задыхаться, а тело действительно охватывает жар. Теперь я верю своему Султану.
- Ты красавица, Белла, - уверяет он, приподнимая мою юбку, пока трясущимися пальцами стараюсь сделать что-нибудь с его ремнем.
Я рдею. Я больше не протестую.
Я хочу… да, сейчас, я хочу.
И плевать, в каком месте и после скольких стопок мартини и водки. Я хочу именно этого мужчину. Я хочу, чтобы первым у меня стал он…
- Я никогда… - прикусываю губы, кое-как сдержав стон, чтобы объяснить ему. Пока не поздно.
Мягкие губы останавливаются. И руки, как ни прискорбно, тоже. А моя кожа как никогда жаждет касаний. Этих.
- Девственница? – с сомнением спрашивает Эдвард.
- Да.
Я делаю глубокий вдох. Я всеми силами стараюсь сохранить хоть какое-то лицо перед ним. Хотя, наверное, уже поздно.
- В таком случае, - мужчина отходит от меня, упираясь спиной в закрытую дверцу кабины, - мы можем прекратить. Будет нечестно, если я заберу то, что не мне причитается.
От его речи меня пробивает на смех. А может, все дело в выпитом?..
- Что, все так плохо? – он выдает мне притворную улыбку, но на самом деле в недоумении, я вижу. Я вижу это по голубым глазам, захваченным желанием. Желанием… меня, как бы парадоксально такое не звучало.
- Это так старомодно… - хихикаю я.
- Это не то, с чем шутят, - нахмурившись, говорит мужчина, - я готов остановиться, если ты хочешь.
На полном серьезе. Он на полном серьезе это говорит!
- То есть, я могу сказать «нет»?
- Можешь, - в его честности я не сомневаюсь. Длинные пальцы уже готовятся открыть защелку и выпустить меня отсюда. Отпустить.
Его дыхание тоже сбилось. Его рубашка немного промокла… а его джинсы, кажется, тесноваты.
Ну уж нет. Теперь я точно не дам ему все прервать.
- А я скажу «да», - хмыкаю, приподнимаясь на цыпочки и обвивая пальцами его шею, - если ты позволишь…
Ненадолго задумавшись, он хитро кивает. Достает из кармана блестящий маленький квадратик с вполне ожидаемым названием… и с готовностью притягивает меня обратно.
…Этой ночью Эдвард берет меня трижды в кабинке. Мы оба не в состоянии стерпеть. И мы оба не в состоянии остановиться. Я глажу его плечи, я касаюсь губами мочки его уха, наслаждаясь рычанием, что слышу, и мне невероятно приятно ощущать его… внутри себя.
Все говорили, это больно. Некомфортно. Страшно.
А на деле – ничего подобного со мной не происходит. Наоборот. С точностью до наоборот…
Возможно, все дело в том, с кем этим заниматься. С Эдвардом я просто не замечаю чего-то, что не приводит к удовольствию. Всю эту ночь.
Последнее, что помню, как он везет меня домой на такси. И как я стискиваю пальцами ворот его рубашки, немного пропитавшейся сладковатым потом.
Эта ночь – последняя, что мы проведем вместе. Наутро, когда проснусь с дикой головной болью и неприятно колющим ощущением внизу живота, выяснится, что все, что было нужно от меня этому человеку, он уже получил. Вчера.
Больше встречаться не намерен – так гласит оставленное и не так уж давно набранное на моем телефоне сообщение. </p>
* * *
<p>
Моя чадра светло-синего цвета – как море – с изящными разрезами для рук. Ткань тонкая-тонкая, мягкая – Алек выбирал. Он подготовился к моему приезду куда основательнее, чем можно было представить. И это при том, как рьяно отговаривал ехать.
«Это исламская страна, Изабелла».
«Я знаю».
«Это не США».
«Я знаю».
«Ради чего ты собираешься все бросить?».
На этом моменте я и не выдержала. Я рассказала ему все. Про отца, про театр с одалисками, про такси в клуб и… про Эдварда. Я не смогла удержаться.
Сжимая в руках трубку и даже не стараясь спрятать слезы, я умоляла его мне помочь. Использованной, брошенной и одинокой в такой степени я чувствовала себя впервые. Я отчаянно желала уехать, переехать, сбежать, скрыться… и забыть. Все. Всех.
Но в основном, конечно, теперь ненавистного Сулатана.
«У меня никого не осталось, Алек… никого, кроме тебя».
Наверное, это и стало для него последней гранью – моя истерика. Я никогда их себе не позволяла, даже в детстве. Он говорил, что когда я разбивала колени, или соседская кошка царапала мои руки, все, чего можно было дождаться - злобного бормотания и немного дрожи в голосе. А теперь я плачу… и плачу так, как будто бы больше ни на что не способна.
«Приезжай. Немедленно».
Ровно через неделю, покончив со всей бюрократией по смерти Норвила и с трудом дождавшись возможности добраться до аэропорта за заветным билетом, я покинула Штаты, в которых больше не могла оставаться, с робкой надеждой, что сюда не вернусь. В Ираке, по крайней мере, со мной будет семья. Алек.
Афият научила меня правильно завязывать платок. Терпеливо, как ребенка, наставляла, пока безразмерное покрывало не стало приобретать на голове тот вид, который предписывает приличие. И хоть учиться пришлось достаточно долго, я делала это с удовольствием. Все за пределами страны, показавшей мне изнанку жизни, казалось терпимым. Пусть даже и пришлось привыкать к большому количеству одежды на теле – это не было таким уж неудобным, как я себе представляла. Наши ожидания в принципе очень часто не соответствуют действительности.
Алек встретил меня прямо в аэропорту. Мы не виделись вживую много лет (а одними телефонными разговорами, хоть и по часу, сыт не будешь), и он превратился в настоящего мужчину. Тот студент, что уезжал по обмену в «страну крови» (по древней-древней отцовской линии) исчез с лица земли. Передо мной стоял загорелый и очаровательный иранец с лоснящимися черными волосами, теплыми карими глазами – моими глазами – и доброжелательной улыбкой. Он был очень рад меня видеть, хотя искренне не мог понять, что может заставить свободную, самостоятельную и, наверное, неплохо устроившуюся в жизни девушку променять феминистское государство на истинный патриархат.
Я всегда отвечала ему так: «надоела независимость, хочу попробовать подчинение».
Однако это, конечно, он мне не позволил, чем немного удивил Афият. Она только-только свыклась с тем, что муж не проявляет к ней должного, как утверждали с детства родители, «покровительства» (читай: принуждения), а тут я, как снег на голову… и никакого контроля – только в пределах разумного, чтобы не было беды.
И все же, несмотря на все недопонимания, мы подружились – его жена оказалась исключительно приятной женщиной. А если принять то, что большую часть времени мы проводили вместе и в одном доме, то это обстоятельство очень облегчило нам жизнь. Нам всем.
- Беллья!
Он поймал. Я вижу по тому, как радостно бежит и как ещё издалека размахивает летающей тарелкой. У него такие же волосы, как у матери, и такая же улыбка, как у отца. Прелестный малыш с пухлыми щечками и шоколадной кожей. Адиль. Мой племянник.