И мы поехали. И оказалось, что первого сентября в бассейне как раз - набор в спортивное плавание. И людей много. Мама не знала, где припарковаться. А машины всё приезжали и приезжали, кто-то стал нам бибикать, кто-то матюгнулся - Михайло Иванович тут же отозвался; он жуткий матершинник в детстве был и так крыл матом, что взрослые завидовали. Кто-то уже шёл к нашей машине. Мама испугалась, что нас побьют из-за Михайло Иваныча, сказала своё дежурное "нормально", поскорее вырулила, и поехала обратно. Мама припарковала машину далеко: там, где стопроцентно в машину не залезли бы: при въёзде в Военный городок, около шлагбаума, точнее того, что от него осталось. Там была площадка для вождения, а напротив - остановка, и люди, ждущие автобус, всё время смотрели - вроде как постоянное наблюдение. Шлагбаум был спилен, торчал полосатый облупленный обрубок. Бассейн-то и Дворец спорта были в Военном городке. Но городок давно уже не военный, расформирован был, а название осталось. Военный городок стоял сразу за Мирошевым, вот поэтому и шлагбаум, и будка КПП, в которой теперь автошкола. Дворец спорта и бассейн были ухоженные, а на стадион неподалёку невозможно было смотреть. Он оказался никому не нужен, вот и загнулся без военных: дорожки потрескались и поросли зеленью, поле даже не косили, оно заросло тимофеевкой, трибуны обваливались, напоминая раскопки археологов - у нас копают в мирошевских лесах, культурные пласты, как говорится.
Мы пересели на автобус и поехали в бассейн. В автобусе Михайло Иваныч стал каким-то пришибленным, не похожим на себя. Он дико испугался, увидев столько машин и людей.
Людей в здании бассейна по-прежнему было пропасть. Мама пошла узнавать, а меня оставила у гардеробщика. Гардеробщиком дядя Костя оказался, наш поселковый, местный. Возвращается мама расстроенная и говорит:
-- Там оказывается проплыть нужно.
-- Я не пойду, -- вдруг сказал Михайло Иваныч, он ещё больше перепугался, больше даже, чем в автобусе.
Мама тяжело посмотрела на Миху, а мне говорит:
-- Сможешь в трусах? Шапочку резиновую сказали в гардеробе взять.
Я кивнул: в трусах, так в трусах, неприятно конечно, но уж очень мне хотелось бассейн внутри увидеть.
Дядя Костя выдал мне шапочку из коробки, там много шапочек было. А в другой коробке валялись шлёпки, дядя Костя подобрал мне два правых разного цвета.
-- Большеваты, -- вроде извинялся.
-- Нормально, -- сказала мама.
В третьей коробке были одни девчачьи купальники.
-- Пришли б пораньше. Теперь - тю. Плавки последние забрали, -- переживал дядя Костя. - Это всё забытые вещи, забывают и не спрашивают. Очки только спрашивают, но очки до нас не доходят, их в раздевалках крадут, а шапочки и шлёпки - брезгуют.
Потом дядя Костя и мама стали уговаривать Михайло Иваныча пойти со мной, а он - опять ни в какую. Упёрся. Чего Михайло видел за свою семилетнюю жизнь? Наш посёлок, нашу улицу и всё. Он в Мирошеве в сознательном возрасте ни разу не был, он всем только врал, что на городских аттракционах катался, а ещё гордился, что никакие прививки не делал.
Я пробрался сквозь толпу людей. Оказывается, все они стояли в очереди к столу администратора. Уборщица провела меня в раздевалку. Я разделся у шкафчика. Ко мне подбежал пацан, старше меня и повыше. Он внимательно наблюдал, пока я складывал вещи в шкафчик: аккуратно, как мама учила. Я тоже посмотрел на него в упор: пусть не думает, что он тут основной. Он был светленький, сероглазый, в лице не было угрозы, но была надменность.
-- Здорово, -- сказал он, картавя. - Ты к Анне Владимировне?
Я кивнул. Я не хотел с ним общаться, я думал о бассейне: какой он? Пацан мне мешал думать.
-- Давай скорей. Через пять минут -- всё. А плавки где твои?
-- Нету.
И пацан начал смеяться надо мной:
-- Нетути?! Ха-ха! Моя мама тебя в трусняке не пропустит.
Я расстроился, вышел в трусах и шлёпках, обеих правых, в дверь, а там был не бассейн, а души. Один душ, самый дальний, хлестал кипятком, в душевой стоял пар. Двое пацанов стояли в ближних кабинках и плескали друг на друга из резиновых шапочек. На меня попали холодные брызги - я вздрогнул, дёрнулся. Противный пацан заржал, он преследовал меня, шёл за мной по пятам, но я не решался его прогнать. Я шёл мимо стены с висящими на крючках полотенцами. Многие полотенца были со знакомыми глазастыми уродцами: щенками, кошечками, тигрятами. Я открыл дверь из этой "душегубки", меня обдало холодом. Всё сверкало белыми клетками и зелёной голубизной. Вот он цвет морской волны - это цвет бассейна. А на дне - кафель, как будто двигается. Ко мне подошла женщина не намного выше меня, симпатичная, с большими глазами, как у моего преследователя, на шее у неё висел свисток:
-- Ты что это?
-- На просмотр.
-- А здороваться тебя не учили?
Я кивнул. Я ненавижу здороваться, и разговаривать по телефону ненавижу.
-- Почему в трусах?
-- Плавок не досталось, -- вздохнул я.
-- Безобразие, -- подошла тётка в белом халате, я подумал, что врач и испугался, я ненавидел врачей. - В трусах вонючих прутся. А потом энтеробиоз, глисты и плазмы. Справку-то принёс?
Я помотал головой: какая справка?
-- Что делать, Белла Эдуардовна, что делать, -- сказала женщина со свистком на шее. - Надо группу набрать.
-- Но даже не помылся, Анна Владимировна!
-- Да это да. Но мальчик, смотрите, хороший.
-- Сними шапку! - приказала Белла Эдуардовна.
Я снял. Стрижка у меня всегда короткая, спортивная, "двойкой"-насадкой мама стрижёт, у неё страсть нас с папой стричь. Белла Эдуардовна посмотрела на мои ноги.
-- Откуда? С Иголки что ли?
Иголка - самый неблагополучный район в городе. Там раньше был завод оптических приборов, а теперь только иголки штампуют, многие остались без работы, все обнищали: кто спился, а кто ещё хуже.
-- С Семенного я.
-- А-аа, -- удовлетворённо кивнула Белла Эдуардовна. - Где там живёшь?
-- На Первой Заречной.
-- А дом?
-- Толянов.
--А-аа. Плотника? - Белла Эдуардовна заулыбалась. - Я с мамой твоей в одном классе училась. На свадьбе у вас в доме гуляла, когда тебя ещё и в помине не было. Грибка-то нет? А лишая? -- она попросила показать руки, внимательно осмотрела шею. -- Да вижу: вроде нет! Но мыться иди! Почему не помылся?
Между тем Анна Владимировна пронзительно свистнула в свисток и крикнула куда-то наверх, запрокинув голову.
-- Стё-оп!
И ещё раз крикнула, и засвистела, засвистела.
-- Куда запропастился-то? - и она пошла в другой конец бассейна.
Мы остались стоять со Беллой Эдуардовной. К нам подошёл молодой мужчина тоже со свистком, ярко-красным на белой футболке:
-- Привет! На просмотр?
Я кивнул.
-- Его Анна Владимировна уже просматривает, -- сказала Белла Эдуардовна и поджала губы, от этого щёки у неё стали похожи на хомячьи.
-- Плаваешь? - обратился ко мне мужчина.
Я кивнул. Раздался свист. Мы обернулись.
-- Максим Владимирович! Этого я просматриваю! - к нам быстро возвращалась Анна Владимировна. Она дала мне мочалку, мыло и плавки.
-- Спасибо! - я так обрадовался, что готов был их всех обнять, особенно толстую Беллу Эдуардовну. Я сказал Максиму Владимировичу:
-- Я с другом приехал. Он в гардеробе сидит, боится просматриваться.
-- А плавать умеет?
-- У нас в Семенном все умеют. У нас и тарзанка пятиметровая.
-- Да что ты! От дерева пять?
-- Нет. Пять метров до воды, когда раскачиваешься.
-- Ну ты не завирай, -улыбнулась Анна Владимировна. - Иди. Мойся.
-- Там горячо, -- сказал я.
-- Опять кипяток включили! - закричала Белла Эдуардовна. - Сумасшедший день. Вшивые, грибковые, прутся и прутся с Иголки.
-- Это уж точно, -- сказала Анна Владимировна, опять подняла голову и крикнула: -- Стё-ооп!
-- Ну чего? - отозвался сверху голос противного пацана. (Наверху были трибуны, но я тогда этого не знал.)
-- Позови дядю Костю - пусть воду закроет.
Ответа не последовало. Я вошёл в душепарилку, пацанов с шапочками не было. Я стал мыться подальше от пара, вдруг на голову мне обрушился ледяной поток. Я вздрогнул, обернулся - передо мной стоял большеглазый пацан:
-- Я же говорил. Мама не пустит в трусняке. - И он загоготал.
Тут в душепарилку вошли дядя Костя и трясущийся Михайло Иваныч.
Дядя Костя в огромных резиновых рукавицах -- такие у папы в бригаде надевают электрики -- выключил душ.
-- Эй! Василь! Ты видел бассейн? - спросил Михайло Иваныч.
Я кивнул:
А большеглазый пацан захихикал.
-- Бассейн не видели. Во дятлы!
-- Стё-оп?! - заглянула Анна Владимировна в душевую. - Передай второму мальчику плавки. На пол шлёпнулись плавки.
Пацан испуганно вздрогнул и вышел в бассейн.
-- Блатной? - спросил Мих.
-- Сын тренера, -- ответил я.
-- Я и говорю - блатной.
Я так и не уговорил Михайло Иваныча помыться - дружбан только побрызгался. Белле Эдуардовне он нагло сказал:
-- Я мылся.
И всё.
-- Прыгать с тумбочки умеете? - спросила Анна Владимировна.
-- Да ничего они не умеют. Они в бассейне первый раз! - хихикал Стёпа.
-- Мы с тарзанки прыгаем.
-- И с вышки, -- прошептал Михайло Иваныч.
-- Вставайте вот так, -- Максим Владимирович показал как. -- И прыгайте. Да не друг за другом. И не с бортика!
-- Тумбочки что ли не видите? -- хихикал пацан-Степан.
-- Ты -- на первой, ты -- на второй, -- командовала Анна Владимировна.
-- Чего? - не понял Михайло Иваныч.
-- На первой дорожке и на второй, пугало, -- заржал Стёпа.
Я испугался, что Михайло Иваныч его пошлет, крепенько так пришпилит словцом, но Михайло Иваныч был так напуган новой обстановкой, что не ответил. Раздался свисток. Мих прыгнул солдатом, я тоже прыгнул как умел, и мы поплыли. Проплыли туда-сюда. Вылезли. Меня шатало, я еле вылез из воды по лесенке. Было темно перед глазами, в ушах шумело: я же старался плыть как можно быстрее. Сел на лавку. У меня кружилась голова: от всей этой неразберихи, от пара в душевой, от этого большеглазого противного Стёпы, прилипчивого и вредного. Как бы врезали ему наши поселковые, захихикай он так у нас на улице. Ну и что, что мы в бассейне не были, мы на тарзанке каждый день с мая по октябрь.
Я услышал:
-- Анна Владимировна! Отдайте его мне!
-- Нет. Другого забирайте, а этот - мой.
-- Мам! Да отдай ты его. Он... -- дальше я не расслышал.
Меня хлопнули в спину - это был Михайло Иваныч, и я очнулся.
-- Ну, парни, -- сказал Максим Владимирович. - Отвоевал вас у Анны Владимировны. Зовут меня Максимом Владимирович. У нас вбассейне все тренеры Владимировичи. Пойду переговорю с мамой вашей.
-- Уходите, -- появилась Белла Эдуардовна. - Время сеансов.
-- Ну хоть дорожку-то оставьте! - стал просить наш тренер.
-- Да оставлю уж, -- сказала Белла Эдуардовна. - Так и будут тянуться до вечера. Это ж надо! Стоят в очереди за абонементами, а на бесплатные занятия не идут. Зажрались.
-- Занятия не прогуливать, -- сказала нам не наш тренер.
- Вещи и мочалки вернуть, -- крикнул сын тренера.
-- Я ему ещё задам за "пугало", -- прошептал Михайло Иваныч грозно, затравленно озираясь вокруг. Он боялся, наш заречный петух Михайло Иваныч, не освоился ещё в новом месте.
Я не нашёл своих трусов ни в раздевалке, ни в душевой. Михайло -- тоже.
-- Ну, гад. Убью, -- и Михайло Иваныч приправил выражение привычным лексиконом. Ему тут же сделал замечание какой-то мужчина, жилистый и с маленьким животиком - он шёл на сеанс. Михайло ничего не ответил, но хлопнул угрожающе дверцей шкафчика.
4 Хулиган
Михайло Иваныч слово своё сдержал и ближе к декабрю отомстил Стёпе за "пугало" - стырил по-тихому у него очки и шапочку. А выбросил их у нас в Семенном, на лесной помойке. Воровать нехорошо, я знаю. Но я был рад. Просто побить Стёпу было нельзя. Пытались и до Михайло другие, но их выгоняли. Анна Владимировна выставляла группу вдоль бортика и начинался допрос-разбирательство. Не все родители знали, что Стёпа - сын тренера, начинали спорить с Анной Владимировной в фойе, объяснять, что Стёпа первый начал и т.д. Но Анна Владимировна не терпела возражений, "драчунов и хулиганов" выгоняла без сожаления.
-- Мне травмы не нужны, -- говорила она. - И так на кафеле все поскальзываются, в душевых дерутся. Ударится ребёнок головой. Я в тюрьму не хочу.
Я слышал, как мама одного "хулигана" сказала Анне Владимировне:
-- Я на вас пожалуюсь. Секция бесплатная, а вы деньги берёте.
-- Жалуйтесь куда хотите. Это добровольное пожертвование спортшколе. У вас в квитанциях написано.
-- Добровольно-принудительное! - ругалась мама, вытирала слёзы и уводила сына, хлопнув дверью.
В нашей группе, то есть у Максима Владимировича, драк особых не было, а если были, он не выставлял всю группу на бортике. Но деньги собирал тоже.
Папа хорошо зарабатывает. Но ему всегда нужны деньги на инструмент, на "Газель", ещё он тогда менял на доллары -- мечтал купить квартиру где-нибудь в Подмосковье, поближе к Москве. Папа мне говорил:
-- Поступишь в Москве институт. Поселишься в квартире. В общаге-то наркота и выпивон.
Мама была очень недовольна, что собирают деньги: кроме добровольного пожертвования, вроде абонементной платы, родительский комитет собирал на подарки. Но мама успокаивала папу:
-- Нормально. Все вообще абонементы покупают. Сто тридцать рублей один сеанс. А у Василя три тренировки в неделю. В пересчёте на одно занятие - тридцатка всего.
Нам приходилось платить и за Михайло Иваныча, папа удерживал у дяди Вани из зарплаты. Дядя Ваня ругался:
-- Зачем платить? Вона: плавай себе на Тужиловом.
-- Ага, -- бубнил Михайло, потирая распухшую скулу, зимой поплаваешь.
-- Да всё равно пропьёшь, Вань, -- говорил папа и добавлял мамино любимое слово: -- Нормально.
Мне нравилось плавать в бассейне, я быстро привык. По субботам Максим Владимирович оставлял меня со средней группой, и получалось, что я плавал полтора часа. Но мне не нравилось, что в раздевалке и душевой я сталкивался с парнями из абонементных групп. Это всё были какие-то странные, непохожие на наших поселковых пацанят мальчишки. Я впервые видел столько толстяков. У нас в Семенном, да и в школе, все были подвижные, моторные, гоняли в футбол на поле. У школы была старинная площадка - там все лазали по немыслимым облупленным конструкциям, подтягивались на перекладине, "шагали" по брусьям. У нас западло считалось не подтянуться, не перемахнуть через скамейку в школьном дворе, пусть ты и разобьёшься попервоначалу в хлам - трусливый пацан уже не мог общаться, например, со мной или с Михайлой. У нас в посёлке сила ценилась выше всего. Я знал, что если бы поселковые ходили в бассейн, они бы не вели так себя в раздевалке и в душе. Один парень, класс шестой так, выпихнул меня из душа. После тренировки мы с Михайло тщательно мылись. Михайло поначалу плохо мылся, то есть вообще не мылся, даже не ополаскивался, и начал чесаться. Дома он, понятное дело, тоже не мылся. И на следующий день в школу приходил с шеей расчёсанной до крови. Запястья у него были все в цыпках от "чесотки" -- так называл своё состояние Михайло Иваныч. Белла Эдуардовна однажды не пустила его на сеанс, выписала мазь с антибиотиком и убедила нас мыться. Не отставала, пока у Михайло не зажила шея и запястья, бубнила и бубнила о кожных болезнях, вынося нам мозг. И вот я поставил в душе мыло и мочалку на полочку, снял шапочку и очки, и тут меня позвал Максим Владимирович. Я скорее выскочил из душевой. Тренер договорился со мной о субботе, чтобы я пришёл пораньше на 45 минут. Я кивнул и побежал в душ. Под моим душем плескался большой пацан, класс шестой так. Но это ладно. Мылся и мылся. Я же ушёл из душа. Но мои мыло и мочалка валялись на полу. Михайло крикнул мне: