— Не знаю, могу ли я, — признаюсь я.
Митчум стонет и закатывает глаза:
— Не будь такой маленькой сучкой, Малфой.
Этого не должно было быть, но что-то в его тоне напомнило мне о Хогвартсе и о том, как все говорили там со мной. Если кто-то вообще решал со мной заговорить, то это всегда было для того, чтобы обозвать меня «маленькой сучкой», или «педиком», или еще каким идиотским ругательством на выбор.
— Идем, Ловец, — настаивает Эми, улыбаясь яркой и провоцирующей улыбкой. — Я ведь не прошу тебя жениться на мне. Твою девочку это даже не побеспокоит, а если и так, ведь вряд ли она об этом узнает. Если только ты ей не расскажешь, конечно.
Я ничего не говорю.
Улыбка Эми становится еще шире и веселее, и она даже немного смеется:
— О, ты такой милый. Ты все ей рассказываешь, верно?
— Нет, — немедленно отвечаю я. И это правда. Я многого ей не рассказываю большей частью потому, что вообще редко с ней на самом деле разговариваю.
— Так в чем проблема? Один танец. Я просто думаю, что ты милый.
Я колеблюсь еще секунду, но потом ловлю насмешливый взгляд Митчума, который все еще смотрит на меня. Не хочу, чтобы меня пометили как Главного Неудачника команды, нет, не после того, как я только избавился от этого титула в другом месте. Хогвартс, не считая Роуз, был просто адом, и я наконец его закончил. Я точно больше не хочу к этому возвращаться.
Так что я отставляю свой бокал и иду за Эми на середину комнаты, где какие-то люди висят друг на друге, пока музыка гремит из радио. Я только сейчас понимаю, как тут громко, и мне интересно, дошло ли до кого-нибудь, что нужно наложить заглушающие чары на дом. В обратном случае соседи-маглы точно скоро заявятся с жалобами. Ну и ладно, это не мой дом.
Эми притягивает меня к себе поближе, и я с ней не борюсь. Я знаю, что, наверное, должен бы, но я не могу не отметить, что она невероятно привлекательная женщина с невероятно совершенным телом. А я всего лишь человек, в конце концов. Избыток алкоголя в моем организме, наверное, тоже помогает думать, что это годится в оправдание, но я отгоняю эту мысль. На самом деле я стараюсь ни о чем не думать, потому что, если я не буду думать, то смогу игнорировать маленький узелок чувства вины, скрутившийся у меня в животе.
После одного танца, как и было обещано, Эми отодвинулась и нежно улыбнулась:
— Твоей девушке очень повезло.
Класс. Девушка. И снова чувство вины.
Мы расходимся, и я возвращаюсь к товарищам по команде, которые оккупировали бар. Я хватаю еще одну стопку и быстро опустошаю ее. Они говорят о Соколах, и я тут же к ним присоединяюсь, только выпив еще порцию.
Остаток ночи проходит так же: алкоголь и квиддич, квиддич и алкоголь. Я действительно начал веселиться после нескольких бокалов, и недолгое время спустя намного более расслаблен и совершенно не чувствую вины, когда появляются другие пенстонские девочки и начинают болтать с нами. В конце концов, почему должно быть плохо то, что хорошенькие девочки хотят поговорить о квиддиче? В конце концов, это же очевидно. И когда я иду танцевать с ними, я уже не помню, почему вначале сомневался.
Я уже не помню о том, что утром нас ждут пытки, и когда неуклюже аппарирую в свой коттедж, уже где-то три утра. Все, чего я хочу — упасть в кровать и проспать лет двести. У меня какое-то неясное чувство, что я о чем-то забыл, что что-то должен был сделать, но я слишком пьян, чтобы даже думать об этом, не то чтобы вспомнить.
И следующим утром письмо Роуз все так же лежит на моем столе без ответа.
========== Глава 4. Ал. 4 октября ==========
Мой брат — знаменитая звезда квиддича, чья личная жизнь регулярно описывается во всех существующих магических газетах и журналах по всему миру, и которому за это платят тысячи и тысячи галеонов.
Моя сестра — испорченная дрянь, которая относится ко всем, как к собственным слугам, и ей за это ничего не бывает.
Моя мать — находящаяся постоянно на взводе журналистка на полставки, которая пишет все меньше и меньше, и как можно ее за это винить — с чего бы ей хотеть писать в газету, которая зарабатывает состояние, продавая рассказы о сексуальной жизни ее сына?
Мой отец — знаменитый на весь мир герой, который спас мир, когда был моложе, чем я сейчас, и люди до сих пор обожествляют каждый его поступок, и, о да, он мой босс.
Так что же остается мне?
Ну, я уже не в школе больше года, и все нормально, кажется. У меня есть работа, в которой я не до конца хренов, и, не считая того, что у меня в начальниках отец, я не совсем уж ее ненавижу. Конечно, я сейчас настолько далек от вершины, как только возможно, и быть начинающим аврором на обучении — совсем не гламурно. Обычно я работаю по ночам и почти ничего не делаю. Так что да, это не самая увлекательная штука на свете.
По крайней мере, тут Элизабет.
Элизабет Ричардсон, которая только и делала, что раздражала меня с тех пор, как нам было по одиннадцать — да, та самая Элизабет. Вот только теперь она меня не так уж и раздражает. На самом деле совсем не раздражает. Она почти единственное, что делает работу с девяти вечера до девяти утра терпимой. Она в таком же низком положении, как я, так что к нам обоим относятся, как к дерьму. Всегда хорошо, когда рядом есть кто-то, кто делит с тобой пинки и толчки — страдать лучше в компании.
Кто ж знал, что Элизабет хочет стать аврором, а? Никто, вот как. Она удивила практически всех, когда объявила, что не только подала заявление в Академию Авроров, но и оказалась зачислена, и собралась принять предложение. Ну а так как я был единственным из всей нашей компании, кто решил пойти этим путем, то было просто естественным, что мы с тех пор не разлей вода, особенно учитывая то, что теперь все вокруг или намного старше нас или настолько охрененно серьезные, что выглядят на хрен ненормальными.
Вот так все и началось.
И спустя некоторое время я осознал, что Элизабет не такая уж и раздражающая и что не такая уж она и пустоголовая сплетница, которая вечно ходила за Роуз, словно какая-то служанка. Думаю, все однажды вырастают, и теперь, без тугого клубка девиц вокруг, Элизабет стала такой же, как я — перерабатывающей, малозарабатывающей, низшим звеном в пищевой цепочке, аврором с ночной смены. И так мы оказались вместе.
А потом мы начали вместе спать.
И на этом все. Я имею в виду, сначала мы были друзьями, но потом стали проводить друг с другом все свое время. И в одну из наших редких свободных ночей мы надрались в сомнительном пабе, а следующее, что я помню — проснулся в ее постели без одежды. И на этом все. С тех пор мы постоянно это делаем.
Моя ли она девушка?
Нет, это не так. Элизабет сейчас против ярлыков, что довольно смешно, учитывая, что, когда мы были младше, она с ума по этому сходила, и ей все время нужен был парень. Но это прошло, и думаю, она действительно перестала заводить парней, но я не слишком обращал внимание. Хочу ли я, чтобы она была моей девушкой? Не знаю. Я думаю, она шикарная и явно привлекательная. Мне нравится быть с ней, и она делает весь этот ад хоть немного терпимым. Но если об этом подумать — получать все эти бойфрендовские штучки (секс), не делая все эти бойфрендовские штучки (покупка подарков) — это довольно приятно. Так что меня устраивает все так, как оно есть.
— Будешь продолжать так зевать — в конце концов отрубишься. И что тогда с тобой будет? — Элизабет поднимает глаза с чего-то там на своем столе и смотрит на меня как раз вовремя, чтобы увидеть мой очередной зевок.
— Думаю, я буду спать, — серьезно отвечаю я.
— И кто-то умрет, пока ты тут будешь дрыхнуть.
Я закатываю глаза и беру со стола какую-то папку:
— Если кто-то умрет, это будет такая же твоя вина, как моя, — указываю я. — И кроме того, мало шансов, что случится что-то настолько интересное. Мы не такие счастливые.
Элизабет выглядит так, будто хочет что-то сказать о моей бесчувственности, ведь я посмел заявить, что чья-то смерть станет для нас удачей, ведь нам будет, чем заняться. Но она сдается и хихикает — привычка, от которой она так и не избавилась:
— Тут так нахер скучно.
Она права. Уже почти три утра, и мы единственные во всем офисе, а может и во всем министерстве. За всю ночь ничего не произошло, и все, что у нас есть, чтобы не заснуть — гора бумажной работы, которая вовсе не отгоняет сон.
— Подумай, какой захватывающей была эта работа много лет назад, когда действительно происходили всякие вещи, — продолжает она. — Это все твой папа виноват.
Я вопросительно приподнимаю брови, и она серьезно смотрит на меня.
— Просто подумай, если бы он не спас мир, у нас может быть было бы сейчас, чем заняться. Потому что происходило бы что-нибудь интересное.
Я медленно киваю:
— Ага. Не считая того, что я, наверное, никогда бы и не родился. Потому что мои родители были бы к этому времени мертвы.
— Не будь таким эгоистичным, — улыбается она. — Подумай о ком-нибудь кроме себя.
— О, — снова киваю я. — Точно, прости. Это так эгоистично — хотеть жить.
— Вот это уважаю! — она широко улыбается. — А теперь расскажи мне что-нибудь интересное.
Это игра, в которую мы обычно играем, когда слишком устаем к середине ночи. Рассказываем друг другу что-нибудь, пытаясь не заснуть и развлечь друг друга. Есть только одно правило: можно рассказывать о чем угодно и о ком угодно, но это должно быть правдой.
Я думаю около секунды.
— О’кей. Когда Лили было пять, она съела живого червяка, потому что Джеймс сказал ей, что тогда она отрыгнет бабочку.
Элизабет прыскает и прикрывает ладонью рот:
— О господи, почему он был таким злым?
— Был? — я качаю головой. — Он бы и сейчас сказал ей это, если бы был шанс, что она поверит.
— А заставлял ли он тебя съесть что-нибудь жуткое?
Я качаю головой:
— Не-а, только один вопрос. Твоя очередь.
Она морщит нос и немного думает. Наконец:
— О! Сюзи сказала, что Элинор Мэнинг беременна и не знает, кто отец!
Не очень удивительно, учитывая, что Элинор Мэнинг была шлюхой с тринадцати лет. Но я не знал, что она забеременела.
— Ты говорила Роуз?
Элизабет закатывает глаза:
— Роуз нужно лет двенадцать, чтобы ответить на письмо, я даже уже больше не пытаюсь.
Это верно. Роуз явно не лучше всех умеет отвечать на письма. Думаю, она в депрессии на самом деле, но я не посмею сказать такого, потому что за это она проклянет меня из самой Ирландии. У нее там немного друзей, и потому она неосознанно отталкивает тех, которые у нее есть здесь, чтобы показать, что ей это не важно. Но это важно для нее, очень важно на самом деле. Роуз не из тех, кто может сносить бойкот — у нее глубоко укоренившаяся страсть нравиться, пусть даже она никогда, никогда этого не признает. И я думаю, ей тяжело переносить внезапную популярность Скорпиуса… Да, он конечно известен еще не на таком уровне, как Джеймс, но каждый, кто профессионально играет в квиддич, становится в каком-то роде знаменитостью. И за каждой такого рода знаменитостью начинают ходить, что может быть… Ну, раздражающим, я думаю.
И я не уверен в том, как Роуз это сносит.
Она привыкла, что внимание Скорпиуса сосредоточено на ней одной и что он боготворит землю, по которой она ходит. Она не привыкла к тому, чтобы у него были поклонники или чтобы к нему привлекалось положительное внимание. Все то время, что она его знает, она всегда была на самом верху социальной лестницы, а у него не было никаких других друзей, кроме нее, не говоря уже о девушках, умоляющих об одной ночи. Так что да, я думаю, для нее это шок и неожиданность, но это ведь не повод игнорировать всех своих друзей.
Ну и само собой, Роуз даже не знает обо мне и Элизабет, ну, не только она, конечно, потому что никто не знает о нас с Элизабет. Но учитывая, что Роуз — моя кузина и является, или была, лучшей подругой Элизабет, то могли быть причины, чтобы мы сделали для нее исключение в посвящение в тайну. В конце концов, мы не можем никому другому сказать — ведь мы потеряем работу. Есть главное правило, касающееся того, чтобы заводить романы с другими аврорами, и это правило звучит так: Не Делайте Этого. Точка. Оказывается, это отвлекающий фактор или что-то вроде, и они действительно косо смотрят на такое. Так что вот другая причина, почему я не слишком расстроен тем, что Элизабет предпочитает просто секс по дружбе. Ведь я не могу привести ее домой на обед знакомиться с родителями, учитывая, что папа — один из тех, кто может нас уволить. Ведь это может все усложнить? Думаю, может.
Ну и хорошо.
Пока меня устраивает просто ее трахать, и без одежды она шикарно смотрится. Так что, думаю, на самом деле есть не так уж много сверх того. Все так, как есть, и на настоящий момент, это отлично.
Мы проводим остаток ночи, снова и снова развлекаясь игрой Расскажи-Мне-Что-То-Интересное, пока, наконец, не заканчиваются все возможные темы. Тут мы решаем попытаться сделать что-нибудь и работаем над документами, что те, кто выше по званию, любят бросать на наши столы. Когда нам это наскучивает, мы решаем быстро перепихнуться в кабинете моего отца (мы думаем, что мы одни здесь, но нельзя не быть осторожным). А что? Может мы и авроры на обучении, но нам все еще девятнадцать.
И я где-то читал, что мужчины достигают пика своей сексуальности в девятнадцать, так зачем мне это пропускать?
Наконец поднимается солнце, люди начинают собираться на работу, и мы с Элизабет прощаемся. Это утренний ритуал, и у нас он получается хорошо. Мы расходимся и ведем себя как обычно — никто не замечает. Я даже здороваюсь с половиной своей семьи, пока они ползут на работу и ничего не подозревают.
Ну и конечно, так как я нашел в себе силы поздороваться, меня тут же окрутили в няньки — вот такая моя жизнь. Я не умею говорить «нет», так что, когда я заявляюсь в кабинет тети Гермионы, чтобы поприветствовать ее, то в итоге тащу домой шестилетку.