Тоже нечестный удар, потому что именно так говорил отец, когда собирался рассказывать историю. Ронан уже готов был слушать; это заставило его склонить голову к окну и закрыть глаза.
Деклан во многом отличался от отца, но, и как Найл Линч, он умел рассказывать сказки. Сказка, в конце концов, очень похожа на ложь, а Деклан был отличным лжецом. Он начал:
— Когда-то давным-давно жил старый ирландский герой, когда людей да городов было чуть да маленько, всё больше нетронутого острова да магии. У героя было имя, но я не скажу его, пока не дойду до конца. Он был богом-героем, устрашающим, мудрым и порывистым. Он пришёл за копьём — эта история о копье — которое жаждало крови и ничего, кроме крови. Кто бы ни владел этим копьём, оно заправляло на поле сражения, потому что ничто не могло устоять против смертельной магии. Копьё было таким ненасытным и кровожадным, что его нужно было спрятать от глаз, чтобы прекратились убийства. Только слепой мог утихомирить его.
Затем Деклан умолк, вздохнул, словно тяжесть истории была осязаема, и ему нужно время восстановить силы. Но так оно и было, потому что ритуал воспоминаний довольно тяжелая вещь. Ронан же запутался в отрывочных картинках, на которых он увидел своего отца, сидящего на кровати Меттью, братья лежали вместе, голова к голове, мама сидела на обшарпанном кресле, на которое больше никто никогда не посягал. Она тоже любила эти истории, особенно те, что были про неё.
По крыше автомобиля что-то застучало, звук напоминал лёгкие касания ногтями, а секунду спустя на лобовое стекло приземлился ворох сухих листьев. Этот стук напомнил Ронану о когтях ночного ужаса, и он задумался, вернулся ли тот уже в Барнс.
Деклан продолжил.
— Но стоило копью быть найденным, стало неважно, рядом ли с героем его настоящая любовь или семья, копье всё равно всех бы убило. Убивать оно умело хорошо, так что оно убивало.
Меттью на заднем сидении драматически вздохнул, чтобы поднять всем настроение. Как и Чейнсо, он не мог выносить подавленности Ронана.
— Это было прекрасное оружие, предназначенное для боёв и только для них, — сказал Деклан. — Герой, защитник острова, пытался использовать копьё во благо. Но он сражал им врагов и друзей, злодеев и любимых, и герой увидел, что направленное на одну лишь цель копьё нужно спрятать подальше.
Ронан сердито ковырялся в своих кожаных браслетах. Ему совершенно точно напомнили о недавно приснившемся сне.
— Я думал, ты сказал, что история была обо мне.
— Копьём, по словам отца, был он. — Деклан посмотрел на Ронана. — Он велел мне удостовериться, что Ронан — имя героя, но не имя ещё одного копья.
Он позволил словам задержаться.
Снаружи три брата Линч казались удивительно непохожими: Деклан – лощёный политикан; Ронан – слон в мире посудных лавок; Меттью – солнечное дитя.
Внутри братья Линч были удивительно похожи: они все любили машины, себя и друг друга.
— Я знаю, что ты грезишь так же, как он, — произнёс Деклан, понизив голос. — Я знаю, ты это умеешь. Знаю, что бесполезно тебя просить прекратить. Но папа не хотел, чтобы ты был таким же одиноким, как он. Каковым он себя сам сделал.
Ронан всё туже и туже затягивал кожаные ремешки у себя на запястье.
— О, до меня дошло, — сказал, наконец, Меттью. Он негромко рассмеялся себе под нос. — Делов-то.
— Почему ты говоришь мне это сейчас? — в итоге спросил Ронан.
— Меня заверили, что сюда, в Генриетту, нагрянет что-то большое, — сообщил Деклан.
— Кто?
— Что «кто»?
— От кого ты это слышал?
Деклан перевёл на него тяжелый взгляд.
— Откуда они знали, что нужно тебе звонить?
На что Деклан ответил:
— Ты всерьёз думаешь, что папа в этой фигне возился один?
Ронан действительно так думал, но ничего не сказал.
— Почему, ты полагаешь, я торчу в столице?
Ронан считал, что Деклан там, чтобы попасть в политику, но это был настолько неправильный ответ, что он предпочёл придержать язык за зубами.
— Меттью, надевай свои наушники, — велел Деклан.
— У меня их нет с собой.
— Притворись, что ты их надел, — сказал Ронан и увеличил громкость радио.
— Я хочу, чтобы ты ответил мне прямо, — обратился Деклан. — Ты собираешься поступать в колледж?
— Нет. — Было отрадно и страшно произносить это вслух, курок нажат, секунда, и взрыв. Ронан огляделся, чтобы увидеть трупы.
Деклан качнулся; пуля определённо чуть не задела жизненно важный орган. Усилием воли он взял контроль над артериальным фонтаном.
— Ну да. Я догадался. Значит, финита ля комедия твоей карьере?
Не этого на самом деле хотел Ронан. Несмотря на то, что он хотел быть свободным, чтобы грезить, свободным, чтобы жить в Барнс, он не хотел грезить ради того, чтобы быть способным жить в Барнс. Он хотел, чтобы его оставили в покое, чтобы восстановить все строения, чтобы пробудить скот отца от его сверхъестественного сна, чтобы заполнить поля новыми животными, которых можно есть и продавать, чтобы и превратить самое дальнее поле в огромный корт с бездорожьем для круговых гонок. Это для Ронана было романтичным идеалом, для достижения которого он бы много сделал. Он не знал, как убедительно и несмущающе преподнести это брату, так что Ронан недружелюбно буркнул:
— Я, вообще-то, подумываю стать фермером.
— Ронан, твою мать, — вздохнул Деклан, — можем мы хоть раз в жизни серьёзно поговорить?
Ронан тут же в ответ мастерски показал ему средний палец.
— Да пошёл ты, — выдал Деклан. — Может быть, сейчас в Генриетте и не жарко, но это только потому, что я рвал задницу, чтобы держать их подальше от города. Какое-то время я продавал вещи папы, сообщив всем, что буду вести дела из Вашингтона.
— Если папа больше не грезил тебе новое, что ты продаёшь?
— Ты видел Барнс. Фокус в том, чтобы медленно распределять то, что уже есть, будто у меня вместо единственного заднего двора несколько источников. Вот почему папа всё время путешествовал, чтобы поддерживать миф, будто он собирает артефакты со всех концов света.
— Если папа не грезил тебе новое, почему ты продаёшь?
Деклан провёл рукой по рулю.
— Папа всем нам вырыл могилы. Он наобещал людям артефактов, которых даже ещё не нагрезил. Он заключал сделки с людьми, которые даже не собирались ему платить, и которые знали, где мы жили. Он притворялся, будто нашёл этот артефакт – Грейворен – который позволяет людям доставать любое дерьмо из снов. Ну как? Звучит знакомо? Когда к нему приходили, чтобы купить его, он всучивал им что-то другое. Грейворен стал легендарным. Потом, конечно, ему приходилось стравливать их друг с другом и дразнить того психопата Гринмантла, а в итоге умереть. Вот и всё.
Ранее в этом году такого рода слов было бы достаточно, чтобы спровоцировать драку, а теперь горечь в голосе Деклана перевешивала гнев. Ронан мог отступить, чтобы взвесить эти заявления и сравнить с тем, что ему известно об отце. Он мог бы взвесить их и сравнить с тем, что ему известно о Деклане.
Ему это не понравилось. Он поверил, но ему это не понравилось. Было бы легче просто подраться с Декаланом.
— Почему ты не сказал мне? — спросил он.
Деклан закрыл глаза.
— Я старался.
— Чёрта с два.
— Я пытался рассказать тебе, что он был не тем, кем ты его считал.
Но это не совсем так. Найл Линч был именно тем, кем его считал Ронан, но он был ещё и таким, каким его знал Деклан. Эти два варианта одного и того же человека не были взаимоисключающими.
— Я имел в виду, почему ты не сказал мне, что ты противостоишь всем этим людям?
Деклан открыл глаза. Они были ярко-синими, такими же, как у всех братьев Линч.
— Я пытался защитить тебя, маленькое ничтожество.
— Знай я больше, было бы охрененно проще, — огрызнулся Ронан. — Вместо этого нам с Адамом самим пришлось выдворять Гринмантла из города, пока ты играл в шпиона.
Брат смерил Ронана оценивающим взглядом.
— Так это были вы? Как ты... о...
Ронан наслаждался целой минутой уважения в глазах брата.
— Пэрриш всегда был жутко умным маленьким засранцем, — заметил Деклан, при этом напоминая скорее их отца, чем себя. — Слушай, тут такое дело. Этот покупатель позвонил мне утром и рассказал, что кто-то предлагает здесь нечто большое, как я и сказал. Отовсюду съедутся люди, чтобы посмотреть на товар, чем бы он ни был. Им потребуется немного усилий, чтобы найти тебя и Меттью, и Барнс, и тот лес.
— Кто этот продавец?
— Не знаю. И мне плевать. Вряд ли это вообще важно. Разве ты не понимаешь? Даже после завершения сделки, они всё равно явятся, потому что Генриетта – огромный маяк сверхъестественного. И потому что кто знает, что ещё в бизнесе отца я не привёл в порядок. А если они разузнают, что ты умеешь грезить... помоги тебе Господь, потому что всё будет кончено. Я просто... — Деклан умолк и закрыл глаза. Стоило ему только это сделать, и Ронан увидел брата, с которым он вырос, вместо брата, от которого он отдалился. — Я устал, Ронан.
В машине наступила тишина.
— Пожалуйста... — начал Деклан. — Просто поехали со мной, а? Ты можешь бросить Аглионбай, а Меттью может перевестись в одну из школ Вашингтона, и я оболью бензином всё, что построил папа, и мы оставим Барнс в прошлом. Давай просто уедем.
Это было совсем не то, что Ронан от него ожидал услышать, и он обнаружил, что ему нечего ответить. Бросить Аглионбай; оставить Генриетту; бросить Адама; оставить Гэнси.
Как-то раз, когда Ронан был довольно юн, настолько, что посещал Воскресную школу, он проснулся, держа в руке настоящий огненный меч. Его пижама, выдержанная в строгих правилах техники безопасности, которые, казалось, несли на тот момент академический интерес, расплавилась и спасла его, но вот одеяло и большая часть штор были уничтожены небольшой преисподней. Именно Деклан выволок Ронана из комнаты и разбудил родителей; он никогда ничего не говорил о том случае, а Ронан его так и не поблагодарил.
Когда дело принимает такой оборот, вариантов, в общем-то, нет. Линчи всегда спасают друг другу жизни, если нужно.
— Забери Меттью, — сказал Ронан.
— Что?
— Забери Меттью в Вашингтон и береги его, — повторил Ронан.
— Серьёзно? А что ты?
Они посмотрели друг на друга, искажённые зеркальные отображения друг друга.
— Это мой дом, — произнёс Ронан.
Глава 32
Ненастная погода прекрасно отражала состояние души Блу Сарджент. Её первый день в школе после отстранения тянулся бесконечно. Малая часть от этого появилась из-за того, что проводимое ею время вне школы казалось удивительным: абсолютная противоположность рутине Маунтин Вью Хай. Но гораздо бóльшая часть возникала из-за воспоминания о самом немагическом элементе её отстранения – вечеринке в тогах Генри Ченга. Очарование этого мероприятия ещё более усиливал тот факт, что оно совершенно не содержало магии. А её мгновенное родство со студентами только подчёркивало, насколько она оказалась совершенно не способной к такому за все годы в Маунтин Вью. Что же заставило её моментально почувствовать себя столь комфортно с ванкуверской тусовкой? И почему подобное родство должно возникать с людьми из другого мира? Вообще-то, она знала ответ. Глаза ванкуверской тусовки были обращены к звёздам, а не к земле. Они не знали всего, но хотели знать. В другом мире она могла бы дружить с такими людьми, как Генри, всю свою юность. Но в этом мире она оставалась в Генриетте и наблюдала, как такие люди уезжают. Она не собиралась в Венесуэлу.
Блу жутко расстраивало, что её жизнь так чётко разграничена.
То, чего было недостаточно, она могла иметь.
Того, что было чем-то бóльшим, не могла.
Итак, она стояла, словно обидчивая старая леди, сгорбившись, в длинном истерзанном балахоне, который она превратила в платье, ожидая автобусы, чтобы, выдернув, освободить свой велосипед. Ей бы хотелось иметь телефон или Библию, тогда она могла бы притвориться супер занятой, как та кучка застенчивых подростков, стоящих в очереди на автобус перед ней. Четыре одноклассника расположились в опасной близости, ведя беседу о том, была или не была сцена ограбления банка в том фильме, который видели все, такой классной, и Блу боялась, что они могли спросить её мнение. В общем-то, она знала, что ничего плохого в теме их разговора не было, но, если более конкретно, она также понимала, что у неё не получится, говоря об этом фильме, не выглядеть высокомерной засранкой. Она чувствовала себя на тысячу лет старше. А ещё она чувствовала, что, может быть, она и была высокомерной засранкой. Она хотела свой велосипед. Она хотела своих друзей, которые тоже были тысячелетними высокомерными засранцами. Она хотела жить в мире, где она была окружена тысячелетними высокомерными засранцами.
Она хотела поехать в Венесуэлу.
— Привет, привет, леди! Хочешь прыгнуть в тачку своей мечты?
Блу сразу не осознала, что эти слова были обращены к ней. Реальность забрезжила в сознании, когда она поняла, что все лица вокруг указывали на неё. Она медленно повернулась и обнаружила, что на противопожарной полосе стоял очень серебряный и дорогой автомобиль.
Блу удавалось месяцами тусоваться с парнями из Аглионбая, не выглядя при этом так, будто она тусуется с парнями из Аглионбая, но тут самый воронёнковый воронёнок из всех припарковался на противопожарной полосе дороги рядом с ней. У водителя были часы, которые даже Гэнси носить счёл бы за неловкость. У водителя были волосы достаточной высоты, чтобы касаться потолка автомобиля. Водитель носил большие солнцезащитные очки в чёрной оправе, несмотря на примечательное отсутствие солнца. Водителем был Генри Ченг.
— Огоооооооо, — воскликнул Бёртон, один из мальчиков-грабителей банка, медленно поворачиваясь. — У мисс «Не Твоя Сучка» свидание? Это он тебя отмутузил?
Коди, второй из мальчиков-грабителей банка, шагнул к бордюру поглазеть на Фискер. Он поинтересовался у Генри:
— Это Феррари?
— Нет, это Бугатти, чувак, — сказал Генри через открытое пассажирское окно. — Ха-ха, я пошутил, чувак. Это точно Феррари. Сарджент! Не заставляй меня ждать!
Половина автобуса смотрело на неё. До этого момента Блу, на самом деле, никогда не складывала все свои публичные выступления против безвозмездной коммерции, противных ухажёров и студентов Аглионбая в одном месте. Сейчас же, когда все смотрели на Генри, потом на неё, она глазела на эту стопку и находила её огромной. А ещё она видела, как каждый ученик медленно клеит ярлык «БЛУ САРДЖЕНТ — ЛИЦЕМЕРКА».
Не было никакого простого способа доказать, что Генри – не её бойфренд, более того, доказывать казалось бессмысленным в свете того, что её секретный бойфренд был лишь немногим менее чрезмерно аглионбайским, чем экземпляр, в настоящее время находящийся перед ней.
Блу переполняла неудобная уверенность, что, возможно, ей нужно прикрепить на стопку ярлык «БЛУ САРДЖЕНТ — ЛИЦЕМЕРКА», написанный её собственным почерком.
Она протопала к пассажирскому окну.
— Не засоси его прям здесь, Сарджент! — крикнул кто-то. — Заставь его сначала купить тебе стейк!
Генри солнечно улыбнулся.
— Тпру! Туземцы неутомимы. Здравствуй, мой народ! Не волнуйтесь, я установлю более высокую минимальную оплату труда для всех вас! — Посмотрев снова на Блу или, по крайней мере, повернув в её сторону свои солнечные очки, он сказал: — Привет, привет, Сарджент.
— Что ты здесь делаешь? — потребовала ответа Блу. Она чувствовала... Она не была уверена что. Чувствовала очень много.
— Я здесь, чтобы поговорить о людях в твоей жизни. Поговорить о людях в моей жизни. Кстати, мне нравится платье. Очень богемный наряд или как-то так. Я ехал домой и хотел выяснить, хорошо ли ты провела время на тога-вечеринке, а ещё убедиться, что наши планы насчёт Зимбабве в силе. Вижу, ты пыталась расцарапать себе глаз. Тревожно.
— Я думала... Полагаю... это была Венесуэла.
— О, верно, заедем туда по пути.