Барнс представлял собой конгломерат хозяйственных построек, гаражей и больших амбаров для скота; Ронан остановился перед одним, чтобы заполнить кормом вёдра и поднять соляной кирпич наверх пеллет[8] — вариация установленного порядка, когда он был ребенком. Затем он отправился к пастбищу на холме, минуя безмолвные глыбы нагреженного его отцом стада коров, упрямо спящих по обе стороны поля. По дороге он свернул к одному из больших сараев с техникой. Встав на цыпочки, пошарил в верхней части дверного косяка, пока не нашел крошечный нагреженный цветок, который там оставлял. Когда он подбросил цветок, тот завис у него над головой, низвергая из себя непрерывное желтоватое свечение, достаточное, чтобы осветить дорогу через сарай без окон. Ронан прошёл запылённой дорожкой мимо сломанного и несломанного оборудования, пока не нашёл своего ночного кошмара-альбиноса, свернувшегося на капоте ржавой старой машины, белая изодранная угроза с закрытыми глазами. Его бледные и свирепые когти исцарапали капот, оголив тот до металла. Ночной кошмар провёл здесь уже больше нескольких часов. Тварь открыла розоватый глаз и оценивающе уставилась на него.
— Тебе что-то нужно, ты, маленький ублюдок? — поинтересовался Ронан.
Кошмар вновь закрыл глаз.
Ронан оставил его и продолжил путь с вёдрами корма, продуктивно постукивающими, позволяя нагреженному цветку вести его, хотя он и не нуждался в этом при дневном свете. К тому времени, как он прошёл самый большой амбар для скота, он больше был не один. По обе стороны от него сквозь землю неистово пробивалась трава. Из травы выскакивали сурки, крысы и несуществующие зверушки, бежали по его следам и выбегали перед ним, на краю леса появлялись олени, их затенённая шкура была невидимой, пока они не начинали двигаться.
Некоторые звери были настоящими. Большинство оленей были обычными белохвостыми оленями Вирджинии, которых Ронан подкармливал и приручал только радости ради. Их одомашнивание помогало существованию нагреженого оленёнка, который жил среди них. Он был бледен и прекрасен с этими своими трепещущими ресницами и острыми красноватыми ушками. Ныне он был первым, чтобы принять у Ронана кусок соли, когда тот вкатил его на поле, а он в обмен предложил Ронану потрепать короткий, грубый мех холки и содрать репей с шелковистых волосков за ушами. Один из диких оленей грыз соляные кусочки с ладоней Ронана, а остальные терпеливо ждали, когда он ссыпет соль в траву. Наверное, кормить их было противозаконно. Ронан всё никак не мог запомнить, что считалось в Вирджинии незаконным: кормить оленей или отстреливать.
Мелкие животные подобрались ближе, некоторые даже топтали ему ботинки, какие-то вылезали на траву рядом с ним, другие пугали оленей. Он рассыпал соль и для них тоже и осмотрел их на предмет ран и клещей.
Он вдохнул. Он выдохнул.
Он думал о том, какой хочет видеть кожную защиту. Может быть, она не должна быть невидимой. Может быть, она могла бы быть серебряной. А может быть, у неё должны быть маячки.
Ронан улыбнулся этой мысли, внезапно почувствовав себя нелепым, ленивым и безрассудным. Он поднялся, позволяя неудаче дня скатиться с его плеч и упасть на землю. Когда он потянулся, белый оленёнок поднял голову, чтобы внимательно рассмотреть его. Другие отметили пристальное внимание хромого и последовали его примеру. Они были прекрасны, какими могли быть в грёзах Ронана, какими могли быть в Энергетическом пузыре, только сейчас они были наяву. Каким-то образом, хотя Ронан этого момента и не отметил, разделение между жизнью наяву и жизнью во сне начало сужаться. И хотя половина этого странного стада заснёт, если он умрёт, пока он был здесь, пока он вдыхал и выдыхал, он был королём.
Он оставил своё дурное настроение в поле. Вернувшись домой, он уснул.
Глава 4
Лес был Ронаном.
Он лежал лицом в грязи, раскинув руки, пальцами зарывшись в почву за силой энергетической линии. От него пахло падающими и горящими листьями, смертью и возрождением. Воздух был его кровью. Голоса, бубнящие что-то ему из ветвей, были его собственными, эхом повторяющими самих себя. «Ронан, опять Ронан. Ронан снова. И ещё раз Ронан».
— Вставай, — велела Девочка-Сиротка на латыни.
— Нет, — ответил он.
— Тебя поймали? — спросила она.
— Я не хочу уходить.
— Я хочу.
Он как-то посмотрел на неё, хотя был неподвижен, запутавшись в корнях пальцами, и чернильные ветви росли из тату на голой спине. Девочка-Сиротка стояла с ковшом для раздачи кормов в руках. Глаза её были тёмными и впалыми, словно глаза вечно голодного или вечно жаждущего. Белая кипа сползла вниз по её медовым, неровным, коротким волосам.
— Ты просто часть сна, — сообщил он. — Ты всего лишь какая-то хренотень моего воображения.
Она заскулила, как побитый щенок, и он сразу ощутил злость на неё или на себя. Почему он не должен просто говорить, чем она была?
— Я искал тебя раньше, — сказал он, потому что только что вспомнил об этом. Её присутствие снова и снова напоминало ему, что он был во сне.
— Кра, — произнесла она, всё ещё обиженная его предыдущим заявлением. Ронана раздражало, что она украла у Чейнсо имя, которым та его называла.
— Найди себе своё, — выдал он, но уже потерял охоту быть с ней жёстким, даже если это была просто честность. Она села около него, подтянув колени к груди.
Прижавшись щекой к прохладной почве, он тянулся дальше в землю. Кончики пальцев задевали личинки и дождевых червей, кротов и змей. Личинки раскручивались, когда он миновал их. Дождевые черви вливались в это путешествие. Мех кротов прижимался к нему. Змеи обматывали его руки. Он был всеми ими.
Он вздохнул.
Над землёй Девочка-Сиротка качалась и пела про себя немного жалобно, с тревогой глядя на небо.
— Periculosum, — предупредила она. — Suscitat[9].
А он не чувствовал никакой опасности. Просто земля и сила энергетической линии, и ветви его вен. Дом, дом.
— Это здесь, внизу, — сказал он. Грязь глотала его слова и направляла вверх новые побеги.
Девочка-Сиротка скрючилась у его ног и задрожала.
— Quid... — начала она, а потом продолжила, запинаясь, на английском: — Что это?
Кожа. Мерцающая, почти прозрачная. Он находился достаточно ниже поверхности леса, чтобы разглядеть фигуру посреди грязи. Она имела форму тела, будто оно зарождалось под землёй, будто оно ожидало, когда будет выкопано. Его структура ощущалась, как ткань мешка в комнате Меттью.
— Есть, — произнёс Ронан, когда его пальцы задели поверхность. «Помоги мне это удержать», — должно быть, он только подумал это, не сказал вслух.
Девочка-Сиротка начала плакать.
— Будь осторожен, будь осторожен.
Она едва закончила просьбу, как он ощутил...
Что-то.
Ко... кого-то?
Не прохладные, сухие чешуйки змей. Не тёплое, стремительное сердцебиение кротов. Не грязно-подвижную мягкость дождевых червей или гладкую, вялую плоть личинок.
Это была тьма.
Она просачивалась.
Это было не столько создание, сколько не-создание.
Ронан не ждал. Он узнал ночной кошмар, когда ощутил его.
— Девочка, — попросил он, — вытащи меня.
Он ухватил нагреженную кожу одной из рук-корней, стараясь побыстрее зафиксировать её ощущение в памяти. Вес, плотность, реалистичность.
Девочка-Сиротка скребла почву вокруг него, роясь, словно собака, издавая тихие испуганные звуки. Как же она ненавидела его грёзы.
Тьма, которая не была тьмой, подкрадывалась сквозь грязь. Она пожирала то, чего касалась. Вернее, что-то там было, а потом его не было.
— Быстрее, — рявкнул Ронан, отступая с кожей, зажатой в пальцах-корнях.
Он мог бы оставить нагреженную кожу и разбудить себя.
Но он не хотел её оставлять. Это могло бы сработать.
Девочка-Сиротка держала его за ногу или за руку, или за одну из его ветвей и тянула, тянула, тянула, стараясь вырвать его из земли.
— Кра, — зарыдала она.
Тьма разъедала. Если бы она схватила Ронана за руку, он мог бы проснуться без руки. Он собирался остановить череду своих потерь...
Девочка-Сиротка упала, рывком освободив его от почвы. Чернота взорвалась из земли позади него. Не думая, Ронан бросился на защиту девочки.
«Нет ничего невозможного», — произнёс лес или тьма, или Ронан.
Он проснулся. Обездвиженным, как было всегда, когда он приносил что-нибудь любых размеров из снов. Он не чувствовал рук. «Пожалуйста, — думал он, — пусть у меня ещё будут руки». И не чувствовал ног. «Пожалуйста, — думал он, — пусть меня ещё будут ноги». Он провёл несколько долгих минут, пялясь в потолок. Ронан находился в гостиной на старом клетчатом диване и смотрел на те же три трещины, что много лет составляли букву М. Пахло гикори и самшитом. Чейнсо хлопала крыльями над ним, пока не уселась на его левой ноге.
Так что у него всё ещё должна быть хотя бы одна нога. Сейчас он уже не смотрел на тьму и не смог бы чётко сформулировать, что делало её такой ужасающей.
Медленно к пальцами возвращалась способность двигаться, должно быть, они всё ещё тоже имелись. Нагреженная кожа явилась вместе с ним и наполовину свисала с дивана. Она была тонкая и иллюзорная на вид, запачканная грязью и разорванная в клочья. У Ронана имелись конечности, но одежда шла в стирку. А ещё он был голоден.
Телефон зажужжал, и Чейнсо перелетела, хлопая крыльями, на спинку дивана. Обычно Ронан бы его не проверил, но он был слишком обеспокоен воспоминаниями о небытие во сне, поэтому воспользовался вновь движущимися пальцами, чтобы выдернуть телефон из кармана и убедиться, что это не Меттью.
Гэнси. «Пэрриш хочет знать, не убил ли ты себя только что во сне. Пожалуйста, сообщи».
До того, как Ронан успел сформулировать умиление по поводу подобной осведомлённости Адама, Чейнсо внезапно низко наклонила голову к спинке дивана. Перья на её шее приподнялись в знак настороженности и внимания. А глаза зафиксировались на какой-то точке в другом конце комнаты.
Приподнявшись, Ронан проследил взглядом за тем, что привлекло её внимание. Поначалу он не увидел ничего, кроме знакомого беспорядка в гостиной. Кофейный столик, игровой автомат, корзина для трости. Затем его глаза уловили движение под журнальным столиком.
Он замер.
Медленно осознал, на что смотрит.
И выдал:
— Дерьмо.
Глава 5
Блу Сарджент выгнали из школы.
Всего на день. Двадцать четыре часа, как предполагалось, должны излечить её от умышленного уничтожения школьного имущества и, откровенно говоря, удивительно скверного поведения. Блу не могла заставить себя сожалеть, хотя и знала, что должна бы; ничто в школе не чувствовалось особенно реальным по сравнению с остальной частью её жизни. Когда она стояла в коридоре возле кабинета школьной администрации, то слышала, как её мама объясняла, что в их семье недавно случилась смерть, и в город только-только вернулся биологический отец Блу, и все эти события очень травмировали её дочь. Скорее всего, как добавила Мора (пахнувшая полынью, которая означала, что они с Джими, пока Блу была в школе, провели ритуал), её дочь даже не осознавала, что творит.
О, Блу ещё как осознавала.
Теперь она сидела под буком на заднем дворе Фокс Вей 300, раздражённая, не в духе. Где-то в глубине души она понимала, что у неё неприятности гораздо серьёзнее, чем были до того в течение продолжительного времени. Но более непосредственная её часть была рада, что ей не придётся целый день делать вид, будто бы её волнуют уроки. Она швырнула выеденный изнутри буковый орешек, а тот с треском, словно выстрел, отскочил от забора.
— Ладно, есть идея.
Сначала раздался голос, потом озноб пробежал по коже. И мгновение спустя к ней присоединился Ноа Жерни, одетый, как и всегда, в свой школьный свитер цвета морской волны. «Присоединился», пожалуй, не очень подходящий глагол. Лучше сказать «проявился». Подходяще было бы оперировать понятием «игра света». А вот выражение «обман разума» оказалось бы в самым раз. Потому как Блу крайне редко замечала то мгновение, когда Ноа на самом деле появлялся. Не то чтобы он легко и просто принимал решение существовать. Это было, будто её мозг переписывал минуту до его появления, чтобы она могла притвориться, будто Ноа всё это время сидел, ссутулившись, рядом с ней.
Иногда немного жутко дружить с мертвецом.
Ноа приветливо продолжил:
— Итак, у вас есть трейлер. Не Адама трейлер. А для коммерческих целей.
— Что? У меня?
— У вас. У тебя. Как называется, когда имеются в виду все, а ты говоришь «вы»? Это из грамматики.
— Не знаю. Гэнси бы знал. А что ты подразумеваешь под трейлером Адама?
— Внутреннее вы? — предположил он, словно она ничего не спрашивала. — Неважно. Я имею в виду, типа, в целом вы. В итоге вы придумываете пять супер классных рецепта приготовления курицы. Вроде гриля. Те, что всегда готовят, ага? — Он стал отсчитывать на пальцах. — Гмм, по-мексикански. Мёд-карри. Барбекю. Гмм. Терияки? И. Чеснок-с-Чем-то-Там. Ещё вам нужны, типа, напитки. Вызывающие привыкание, безумные напитки. Здесь народу придётся задуматься: «Я жажду того цыплёнка в мёде и карри и этот, мм, лимонный чай, чёрт, да, всего до одури, ага, Цыпа-цыпа-цыпа!»
Она ещё никогда не видела его таким оживлённым. Безусловно, эта весело болтающая версия Ноа была ближе всего к его живой версии, студенту-скейтбордисту из Аглионбая с ярко-красным мустангом. Её поразило осознание того, что, скорее всего, будь он жив, они никогда бы не подружились. Он не был ужасным. Просто юным в том смысле, в каком она никогда не была. Это была неприятная мимолётная мысль.
— ... и я бы назвал это – готова? – ЦЫПЛЁНОК[10]. Улавливаешь? Чем хочешь заняться сегодня вечером? О, мамуля, пожалуйста: «ЦЫПЛЁНКА». — Ноа хлопнул по хвостику Блу так, что тот ударил её по макушке. — Ты могла бы носить бумажную шляпку! Ты могла бы стать лицом «ЦЫПЛЁНКА».
Внезапно Блу потеряла терпение. Она взорвалась:
— Ладно, Ноа, остановись, потому...
Каркающий смех, раздавшийся откуда-то сверху, вынудил её осечься. Несколько сухих листьев слетели вниз. Блу с Ноа задрали головы.
Гвенллиан, дочь Глендовера, развалилась на крепких ветках над ними. Её длинное тело прислонилось к стволу, а ноги вытянулись вдоль гладкой коры ветвей. Как обычно, она представляла собой страшное и удивительное зрелище. Возвышающаяся у неё над головой грозовая туча волос была полна ручек, ключей и кусочков перекрученной бумаги. На ней было надето, по крайней мере, три платья, и всем им удалось зацепиться и раскрыть её бедро или из-за восхождения на дерево, или по умыслу. Ноа смотрел во все глаза.
— Приветики, мертвечинка, — пропела Гвенллиан, вытаскивая сигарету из своих волос с одной стороны и зажигалку с другой.
— Сколько времени ты здесь торчишь? Ты куришь? — требовательно спросила Блу. — Не убивай моё дерево.
Гвенллиан выпустила облачко пахнущего гвоздикой дыма.
— Ты говоришь как Артемус.
— Вот не знала. — Блу попыталась не выглядеть обиженной, но таковой была. Она не ожидала, что Артемус заполнит зияющую дыру в её сердце, но она также не думала, что он просто запрётся в кладовке.
Выдувая чётко очерченное дымное кольцо сквозь жухлые листья, Гвенллиан оттолкнулась спиной от ствола и позволила себе соскользнуть на нижнюю ветку.
— Твой маленький житель кустов, а не отец — не очень постижимая вещица, о синяя лилия, лиловая синь. Но, с другой стороны, эта вещица здесь тоже не очень постижима, верно?
— Какая вещица... Ноа? Ноа — не вещица!
— Мы столкнулись с птицей в кустарнике, птицей в кустарнике, птицей в кустарнике, — пропела Гвенллиан. Она соскользнула ниже, а потом ещё ниже, достаточно низко, чтобы мотать из стороны в сторону своими башмаками на уровне глаз Блу. — И тридцатью её друзьями! Ты чувствуешь себя очень живым, о маленькая мертвечинка, между нами обеими, не так ли? Лиловая синь с её зеркальной силой, и лиловая Гвен с её зеркальной силой, и ты в центре, припоминающий жизнь?