Но совещание было обычным. Те, кто сидели в бюро безвылазно, занимались исключительно кабинетной работой, с интересом, а иногда с наигранным испугом слушали рассказы об аборигенских обычаях, благо с ними командированные столкнулись в значительных размерах.
– Ты только представь, Рихард, эти идиоты с одной стороны вбухивают колоссальные средства на какие-то там гидропонные сады, для которых в умопомрачительных, и я настаиваю на этом определении, Рихард, в умопомрачительных объемах десоляризуется вода, и тут же, вот прямо в одном документе запрещают понижать температуру в крытых кварталах ниже тридцати градусов. Как это увязывается, я спрашиваю? Вместо того, чтобы пробиться к водяным горизонтам, они занимаются десоляризацией, а потом заново минерализуют воду. Колоссальное расточительство, и при этом никто не смеет вякать, что атмосфера в квартале тяжелейшая. Сутками при температуре в тридцать–тридцать пять градусов, и даже в квартирах не смеют скручивать кондиционеры ниже этого. Нет, это невероятная территория. И они смеют с умными лицами рассуждать о государственности!
– Государственность в северном полушарии, в северной его части, я бы сказала, и в экваториальном поясе – это все-таки разные вещи. Такое ощущение, что мы воспитывались не просто в разных интеллектуальных парадигмах, а еще и в разных измерениях. Просто здорово, что Берт взял на себя все хлопоты по устранению когнитивных неточностей.
– Удивительно, откуда ты добываешь сведения о том, как говорить с ними. Я бы сдался, наверное, после двух дней.
– Из воздуха, – ухмылялся Берт. – Ты смотришь на то, что делают другие, пытаешься понять, что именно они делают, и применяешь на практике.
Ответом ему было скептическое фырканье.
– Я пыталась, многократно пыталась. И что?
Берт в задумчивости чесал кончик носа, лукаво глядел на Кайю, словно прикидывал, сможет ли убежать от ее праведного гнева. Его спасал Камилл Пашеку, говоривший:
– У Берта есть неоспоримое преимущество перед тобой, дорогая, не в обиду тебе и твоим сестрам-суффражисткам будет сказано. – Он подмигивал ей, и Кайя негодующе стонала.
– Ну да, да, да, традиционное общество. Безобразие.
Она негодующе трясла головой, Берт виновато разводил руками.
– Но что-то мне подсказывает, что дело не только в игрек-хромосоме, но и в общей ориентации личности.
Начальник Берта согласно кивал головой.
И снова легкомысленные рассказы о том, что видели, с чем сталкивались. Время от времени интонации менялись, присутствовавшие начинали с жаром обсуждать отдельные моменты; спорили, ругались, переставали улыбаться, а начинали хмуриться. Берт обычно охотно принимал участие и в праздной болтовне о бытовых вещах, всегда и непременно обогащавших впечатления о любой командировке, и о прямых целях и задачах поездок, с готовностью следовал общему настроению обсуждения; но в этот раз он оставался отстраненным. Говорить говорил: не следовало позволять забыть о себе, пусть даже в мелочах, нужно было всегда и непременно напоминать о своих достижениях и заслугах, об удачах, которые за ним признавали все его коллеги. Но в этот раз его потуги были малодушными по сравнению с обычными его настроениями. Берт по инерции что-то говорил, парировал шутки, которые летели в его адрес, сам шутил – натужно, неискренне, плоско; он вынужденно отмечал, что на него подозрительно смотрит то один, то другой, старался не коситься в сторону начальника, чтобы лишний раз не перехватывать его внимательный, пусть и не самый открытый взгляд. И в обсуждении социально-политической эволюции Центрально-африканской федерации принимал участие постольку поскольку. Без жара Кайи Ниеми, без ядовитых насмешек Альфреда Салай, без энергичности остальных. Слова-то он говорил правильные и уместные, но мыслями был в ином месте.
После обсуждения командировки в любом случае следовала бесконечная документационная работа: скомпилировать отчеты, составить аналитическую записку, подготовить прогнозы, разработать предложения. Не забывая, разумеется, о будущем бюджете, который им могли увеличить, а могли и нет. Поэтому обсуждение это носило характер то ли тренинга, то ли разрядки после нескольких недель в чужом месте, и присутствовавшие не отказывали себе в удовольствии быть особенно дерзкими и злоязычными, особенно прямолинейными, зная, что потом все равно будут вынужденно политкорректны, а описывать будут только то, чтоб произведет впечатлеие на финансовый совет.
Когда отчетное совещание закончилось, Берт помедлил немного – вроде болтал с Кайей о чем-то совершенно пустяковом, но очень важном для пятничного отдыха; но и с умыслом – рассчитывал, что Иво Ленартс окликнет его, попросит задержаться. К сожалению, единственным, чего он дождался, были злобные и даже для него, толстокожего и черствого, болезненные слова Тудора Стана. Что именно он произнес, было совсем несущественно. Как – тут Стану не было равных, интонацией он владел мастерски. Берта огненной плетью хлестнуло от его слов, хорошо закалка была серьезная – смог улыбнуться, поинтересоваться, не потому ли Тудора так волнует то и то, что он сам этим грешен. Иво внимательно посмотрел на Стана, но сверх этой реакции – ничего.
Собственно, что отношение к Берту Франку в секторе изменилось не в лучшую сторону, стало очевидно где-то к концу недели. Для начала его отчетом оказался недоволен лично руководитель сектора, хотя Берт готов был поклясться своей любимой пижамой, что ни один руководитель ни одного сектора не читает отчеты таких мелких людишек, как Берт. Просматривает – да, если секретарь сочтет, что в отчете содержится важная информация, либо если бы Иво попросил об этом, аргументировав это похожим образом – мол, любопытно, интересно, почитай-ка сам; но помимо этого – зачем, если есть подчиненные? А тут гляди-ка, ознакомился, остался неудовлетворен. Распорядился, чтобы Берту сообщили об этом в недвусмысленных и очень резко оформленных выражениях. Хотя результатом миссии в целом этот тип все же был доволен, так, по крайней мере, считал Иво Ленартс.
Ближе к концу недели финансовый отдел уведомил Берта, что в смете его расходов слишком многое выглядит, как бы это сказать, непрозрачно, и не был бы он любезен подготовить объяснение по спорным позициям в количестве тридцати с чем-то. Берту не оставалось ничего, а только нервно засмеяться. Разумеется, он был более щедрым, чем это предписывалось циркулярами, идеологией совета и здравым смыслом его членов. Но это и плоды свои приносило. Делать нечего, он поломал голову, набросал черновик объяснительной, отправился с ним к Иво, уселся в кресло, вздохнул и поник.
– Скажи мне что-нибудь по подоплеке этой вот хренотени, – уныло попросил он.
Иво цыкнул, тяжело вздохнул и встал.
– Кофе будешь? – спросил он.
– Ну тебя с твоим кофе, – огрызнулся Берт.
– Значит, будешь, – протянул Иво.
Берт покосился ему в спину, поудивлялся невесть откуда всплывшему желанию показать спине Иво язык, но решил остаться благоразумным. Он еще раз вздохнул, стараясь прозвучать попечальней да понадрывней, затем огляделся, поизучал людей, передвигавшихся с сосредоточенными лицами мимо кабинета начальника, посмотрел на голоэкран, на котором –вот сюрприз – требовал дел милосердия для очередной зоны бедствия еще один епископ из новых экумеников. А этот был хорош – уверен в себе до такой степени, что о него, поди, ножи можно точит, красив и харизматичен, и Берт удивился: чего это он в священники полез, а не в их, к примеру, миссию? Забрался бы в какой район, который любят журналисты, и после полугода был бы на всех экранах, причем совершенно бесплатно. А тут – бесконечные семинарские годы, послушания, и прочее, прочее. Берт знал понаслышке, как дрессируют этих новоиспеченных – страшное дело, по словам типа знающих людей одни ужасы и кошмары, но не сомневался, что хотя бы семьдесят процентов из этого правда, а посему не завидовал этому вот красавцу, совсем наоборот. Уж лучше их болото, чем темно-синяя сутана и бесконечные подвиги во имя церки, непременно сопровождаемые непрестанным умерщвлением плоти, чтоб их.
Но парень говорил красиво. Иво остановился рядом с Бертом, держа в каждой руке по чашке.
– Хорош, стервец, – произнес он. – Уж на что Кайя не празднует этих… – он кивнул в сторону экрана. – Берт посмотрел на него, Иво подмигнул и криво усмехнулся. – Но кипятком мочится, рассказывая об очередном приключении сиятельного.
Берт оперся локтем о стол и присмотрелся к епископу повнимательней. Бесспорно, Кайе Ниеми не мог не прийтись по вкусу такой решительный, знающий себе цену тип.
– У них там ценз, что ли? – потряс он головой. – Симпатичный ты – принимаем, несимпатичный – иди-ка ты в мир, брате.
Иво неторопливо засмеялся и поставил чашку на стол рядом с Бертом.
– Подумать только, я же помню весь тот цирк с объединением церквей, Вселенским Собором, этими мессами по полтора миллиона человек, – он уселся в кресле поудобней. – И не виртуальные, попрошу отметить, Берт, самые что ни на есть реальные. По полтора миллиона человек! Я еще думал, что это так же легко утихнет. Ан нет. Они институционализировались. Хм.
– Ты так стар, Иво? – повернулся к нему Берт.
– М-гм, – самодовольно кивнул Иво Ленартс. – И я тебе больше скажу, мы почти получили разрешение на репродукцию. Почти.
– Оно тебе надо?
Иво хмыкнул.
– Мне – нет. Мне собаки хватает. Но супружница, знаешь ли. Жаждет наследника.
Он пожевал губы, посмотрел зачем-то на пол у своих ног, потянулся за чашкой с кофе.
– М-да, – уныло сказал он и принюхался.
Берт почувствовал, как его придавило к полу это изменившееся настроение. Он помедлил секунду, успокаиваясь, взял чашку, сделал глоток.
– Кофе, говоришь? – пробормотал он, ощутив вкус спиртного.
Иво протянул ему чашку, чтобы чокнуться. Что Берт сделал. Спокойствия ему это не добавило.
– Кофе, – подтвердил Иво. – С натуральным ароматизатором.
– Твое здоровье, старик, – скороговоркой произнес Берт и залпом выпил кофе. – Я там тебе объяснилку принес, чтобы ты ее скорректировал. Чтобы начальство осталось довольным.
Иво посмотрел на него, перевел взгляд на экран, задумчиво принюхался к содержимому чашки, выпил остатки.
– Я, конечно, посмотрю, Берт. Это не проблема. Если нужно, подкорректирую. Попробую поговорить с парой людей там, – он двинул бровями, указал взглядом в сторону сектора, где заседали эти бюрократы, – ну, знаешь, чтобы они чутка полояльней отнеслись. Другое дело, что они ничего не решают, когда папа Рунер говорит Аттиле Сабо: такое и такое дело, этот бахвал, пройдоха и говнюк должен пострадать. Аттила Сабо и смотрит на твои отчеты куда пристрастней. Хотя я тебе честно скажу, Берт, – Иво прижал руку к груди, – как на духу. Это была успешная поездка, вы достигли многого, и я уверен, что без твоих способностей ребятки бы опростоволосились еще в самом начале, подготовка, не подготовка. Но я не настолько приятель с шефом, чтобы указывать ему, что да как, да насчет тебя чтобы все было поспокойней.
Он виновато пожал плечами.
Берт хмуро смотрел в чашку, сквозь полупрозрачные стены на людей в пуле, на дверь зачем-то.
– Самое неприятное, Иво, – уныло признался он. – Вот самое неприятное. Альба ведь совершенно неожиданно подала на развод. Я убывал в командировку, все было нормально. Я прибыл – и вот. Все было нормально. У Рунера нет причин для особой злости.
Иво развел руками.
– Не спорю. Я знаю тебя и немного Альбу. Она женщина строгая, если бы у вас было что-то неприятное для нее, она бы давно тебя в блин раскатала, и без Рунера. Тут уж ясно. Но в общем-то мне думается, что он изначально был несколько пристрастен. Короче, я в ваши дела не вмешиваюсь, просто говорю, как есть.
Он поставил локти на стол, тяжело оперся на них, переплел пальцы.
– Насчет отчета. Ты мне его отправил? Я посмотрю. Попробую сделать, что можно. Но не гарантирую, ты уж извини. И сильно усердствовать не буду. Мне тут еще долго работать, и с Рунером, и с Аттилой Сабо. Мне своя шкура ценна. Хотя я еще раз говорю, Берт, я очень доволен результатами и даже скажу, что вы вполне вложились в бюджет.
Берт молчал. Иво смотрел на него.
– Понятно. Что можно сделать, чтобы я не возмещал перерасход? – мрачно спросил Берт.
Иво фыркнул, откинулся на спинку кресла.
– Ты задаешь очень интересные вопросы, Франк. – Он даже усмехнулся. – Скажем так, если ты вдруг перейдешь в другой Сектор, в котором работает человек, который не очень близко знаком с Рунером и совсем ему не обязан, у тебя появятся очень неплохие шансы. Ну и эта дребедень с отчетом… его можно будет замести под ковер. Тихо и незаметно. Что-нибудь можно будет придумать.
– Иво, – обворожительно заулыбался Берт, – может быть, ты пойдешь так далеко, что намекнешь, кто может поспособствовать моему переводу?
– Я могу назвать тебе пару имен, – охотно отозвался тот. И вздохнул. – Мне жаль тебя терять. Ты, конечно, говнюк и брешешь о своих успехах куда усердней, чем даже наши пиарщики, но с тобой можно работать. Я теперь и не знаю, кого еще приставлять к нашим умникам, чтобы они там не спровоцировали дипломатический скандал своими требованиями. Ну да ладно. Кое с кем я говорил, у них там вроде вакансия есть.
Иными словами, требование отчитаться за каждую якобы нецелевую позицию и скорее всего еще и выплачивать перерасход казалось не таким угрожающим, можно было даже перевести дыхание и немного подумать о насущном. Встретиться с адвокатами – своим и Альбы, просмотреть рынок недвижимости, потому что одному ему огромная квартира была ненужна совершенно, да и плата за нее была слишком большая. И даже встреча с Альбой не казалась Берту чем-то страшным и ужасным; хотя когда он связался с ней, Альба молчала и хмурилась. И первым ее вопросом было: «Зачем?».
– Ты обещала поговорить с приятелями, – напомнил Берт. – И не поверишь, я скучал по тебе.
– Не поверю, – холодно ответила Альба.
– Я не удивлен, – засмеялся Берт. – Но ты все-таки должна мне. Тебе не кажется? Так что предлагаю встретиться в «Вернере». В восемь тебя устроит?
Альба кивнула и отключилась.
– Мне тоже было приятно с тобой поговорить, милая. И я с нетерпением жду нашего совместного ужина. Просто предвкушаю. Весь в нетерпении, – ласково говорил Берт, глядя на сизоватый экран, в котором отражалась его физиономия. Берт злобно оскалился на свое отражение, затем хмыкнул, одернул себя и встал. – И после этого вечера я наконец узнаю, что я буду делать дальше. И где, черт подери.
Он подошел к окну и постучал головой о стекло, прижался к нему лбом, замер.
Помнится, Альба не сочла нужным поинтересоваться мнением Берта насчет квартиры. Но она любезно осведомилась о его месячных доходах, чтобы с учетом ее средств они могли въехать в квартиру в престижном районе и доме поэлитней. Что-то подсказывало Берту, что и с его будущей карьерой она обойдется похожим образом.
Нет, Берт Франк все-таки был рад, что его жена ушла от него. Сам бы он никогда не решился.
И да, Берт скучал по ней. Неожиданно: именно когда он почти лишился прав на Альбу, он начал по ней скучать.
Неясно было, следовало ли ему приходить сильно раньше, можно ли прийти вовремя, или будет ли он прощен, если задержится? Альба наверняка будет пунктуальной. Вопрос в другом: будет ли у Берта мало-мальская возможность повлиять на стратегию, которой Альба собиралась придерживаться этим вечером? Приди он заранее – расценит ли она это как нетерпеливость, и алчность, и жажду наживы, и желание поиметь с нее, пока есть такая возможность, и не припишет ли этому триста тридцать восемь разных вредных и нехороших характеристик? Если сделать вид, что задержался из-за чрезвычайных обстоятельств на работе – наверняка это будет расценено как неуважение, и хорошо если Альба подождет хотя бы пять минут, а то ведь с нее станется встать и уйти. А насчет пунктуальности ее было трудно переплюнуть.
Так что выпендриваться не следовало. Альба пришла вовремя; Берт как раз допивал кофе. Он встал, отодвинул стул; Альба села. Берт нагнулся, чтобы привычно поцеловать ее. Она не возражала, не отодвинулась, не поморщилась.